Поэт, прозаик, художник. Родилась в Москве 29 ноября 1978 года. Окончила филологический факультет Московского педагогического государственного университета им. В.И.Ленина. Обучалась специальности «История и теория христианского искусства» (Иконоведение) в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете. Имеет также художественное образование.
В основе своего творчества опирается на классическую художественную традицию эпохи русского романтизма и Серебряного века. Является преемницей православного направления в искусстве и литературе. Увлекается живописью и графикой. Автор ряда циклов художественных иллюстраций.
Библиография: поэтический сборник Северное лето» (2015), повести «Пилигриммика» (2015), «Крылатый» (2016)- повесть в трёх частях; часть первая — «Крылатый мальчик» (2016), «Ночное кафе» (2016), «17 июля» (2017), «Драма» (2017) , «Перстень Пушкина» (2017), «Константиновъ» (2017), новелла «Принцесса Ява» (2018), сказочная повесть «Похищение сказочника, или Волшебная история для Елизаветы» (2016).
Содержание
«Сто одиночеств»
стихотворения
Библиотека
Цветок засохший, безуханный,
Забытый в книге вижу я…
А.С.Пушкин. Цветок
Хризантема засохшая в вазе стояла.
В лунном, зыбком луче белизною сияла.
И из сумрака стен созерцали портреты
Эту призрачность, хрупкость, эту магию света.
Древних рыцарей прошлого тёмные лики,
Антикварные вазы, старинные книги —
Вся изысканность, роскошь, филигранность искусства —
Возрождает мечты и забытые чувства.
Вереницы сюжетов, персонажей и масок…
Откровенье романов и истины сказок,
Неземные мелодии, звёздные саги —
Всё, что можно — и нужно — доверить бумаге.
Рукописные свитки завещали ацтеки,
Инки, майя — хранители библиотеки.
Драгоценный санскрит на лазуре эмали
И твердыню латыни на граните скрижали.
Те плоды тайных знаний, результаты усилий,
Геометрию розы, алхимию лилий
И грамматику духа с географией тела
В завитках иероглифов вечность воспела.
Пусть криптографы бьются и впредь над загадкой,
Пусть взирают с портретов на учёных украдкой
Очевидцы событий, творцы теоремы
В тихом сумраке зала, где в луче — хризантема…
Где приходит ответ — очевидный и смелый, —
Словно этот цветок: весь иссохший, но белый.
Запечатлённое
Как призрачен отсвет твоей предрассветной улыбки…
Апрельские луны в опаловых сумерках зыбки.
Прозрачны, незримы следы в акварели прибоя.
И запечатлено прощанье у моря.
Встревоженных чаек смятенье: их вздрогнули спины.
И слёзы осушат мне ветки рябины.
И руки родные в перчатках, по-блоковски узких,
Обнимут меня исступлённо по-русски.
В блаженстве сиротства немая весна растворится.
Огнём сопричастности нерв опалится.
Я линию сердца в ладонях стираю,
И в сиюминутности я застываю…
Мне грезится бал, где Наташа Ростова
Была окрылённой, и дерзкой, и новой.
Но девочки тень — неизбежно и странно —
Закроет собою Каренина Анна.
Под всполохи ночи в старинной усадьбе
Мне снятся дворянские древние свадьбы.
И классика скорби подстреленной уткой
В цвет красный окрасит мой сон этот чуткий.
О, цены утех гордых аристократов!
Их судьбы оплакивал Борисов-Мусатов.
И призраки барышень в платьях кисейных
Вновь видятся мне в откровеньях осенних.
Они молчаливы, и маков росой осиянны.
И пусть на устах их печать Несмеяны —
Расскажет о главном в предсмертном томлении
Влюблённая та, что в ином измерении.
Пусть солнечный лучик пытливо дрожит на ресницах.
Пусть этим секретом я буду вовек тяготиться…
Я линию сердца в ладонях стираю:
Для вечности я навсегда оживаю.
Как призрачен отсвет твоей предрассветной улыбки…
Апрельские луны в опаловых сумерках зыбки.
Прозрачны, незримы следы в акварели прибоя.
И… благословенно прощанье у моря.
Пустой дом
Дом пустой на берегу залива…
Отрешённость, полумрак, уют.
Величаво и неторопливо
Ангелы о прошлом здесь поют.
В гармоничном их многоголосии
Каждому пригрезится своё.
Сердце — словно в волны камень бросили —
Камертоном, вторя, узнаёт.
Узнаёт! И в миге откровения
Близкого с далёким, но родным,
Ощущает вновь благословение,
Сретенье небесного с земным.
И блаженно это узнавание, —
Как блажен твой лик средь многих жён, —
И неважно, что в огне очарования
Я дотла давно тобой сожжён.
Ангелы поют, мерцают звёзды
И волшебна музыка из уст.
Возвращаться никогда не поздно…
Жаль лишь то, что дом навеки пуст.
Гроза
Мои миры под подошвами кирзовых сапог.
Мои песни на рассвете заглушат петухи.
Моё небо пусто: его покинул Бог,
Уставший воздавать добром за зло и грехи.
Одноглазое лихо да хромая нужда,
Чьи братания лживы, чья ухмылка хитра…
Под личиною дружбы сатанеет вражда.
И звенит, словно пуля, отреченье Петра.
Я тону, растворяюсь в субъективизме вещей.
Как иголка в сене теряю суть.
Я один из несчастных калек — » овощей»,
Через трубки дышащих, лишь бы смерть обмануть.
Затянулась туго временнАя петля.
Нам ушедшие поэты преподносят урок.
Надо только решить: вопреки или для…
Лишь потом, как они, нажимать на курок.
Уходя, смешав с кровью гранатовый сок,
Оставляют автограф и мятежный свой дух.
В зашифрованных письмах — стихи между строк;
Появляясь, тают, словно снежный пух.
Гневным рэпом разразится, очистительной грозой
Современный Байрон, перейдя на иврит.
В поединке с рифмой — оголтелой, борзой —
Будет ранен смертельно; точнее — убит.
Я держу его за руку. Он далеко;
В Гефсиманском саду вновь увидит Христа.
Вместо крови из раны течёт молоко…
Это значит — прощён. Наша совесть чиста.
Сто одиночеств
Плесневелые корки тоски, одиночества крыса.
Ночь. Аптека. Фонарь… Откровенья Матисса.
Ренуара малиновый плен. Рубикон Модильяни.
Поднимается грозно с колен написавший » О дряни».
Появляются снова стихи из житейского сора…
И овсяную прядь в медальоне прижала к груди Айседора.
Воскресает серебряный век. Осиянна луною дорога.
И в отверстом портале времён не одна я: нас много.
Взмах смычка — и обыденность вмиг исчезает.
Нечисть сгинула та, что мне душу ночами терзает.
И связал воедино года изумительный, редкостный танец.
И в приветственном жесте приподнял котелок иностранец:
В бледных, тонких чертах незнакомца угадаю я снова
Обречённость и вечную грусть Гумилёва.
Он запрыгнет в трамвай, заплутавший в ином измерении…
Северянин и Анненский здесь под кустами сирени.
Настороженно смотрит на мир из лилового мрака —
Вечный спутник, несущий дозор — чёрный пёс Пастернака.
Под неспешные их разговоры в старинной беседке
Сердце бьётся, как птичка, в распахнутой клетке.
Принимая искусства нектар, — горьковатый, но славный, —
Вновь напомнит душе о великом и главном.
И на всех парусах белоснежный гигант субмарины
Разобьётся об айсберг, как в Елабуге вера Марины.
И останется лишь синий-синий платочек…
Разлетится он стаей магических строчек.
Чернокнижницы россыпь сокровенных пророчеств
Обжигает, как пламя, как сто одиночеств.
Воскресения Букварь
Иллюзорность лабиринтов заблуждений,
Безобразность инфернальных искажений
И двусмысленность самосожжений
Опалит лишь краешек души.
Осиянная цветущей вишней,
Я не буду в этом мире лишней.
По молитвам Матери Всевышней
Одиночества разбиты витражи.
Вдохновлённая пасхальным звоном,
Ощущаю в слёзном мороке солёном
Дуновенье мощных, убелённых,
Светозарных и нетленных крыл…
И распахнута моя темница,
Перевёрнута ещё одна страница.
Бесконечно хочется молиться.
И меняется значенье всех мерил.
Киноварью яблоки на блюде,
Хлеб, вино в мерцающем сосуде —
Бытием своим вещают нам о чуде.
Чудо воспевает Божья тварь.
И на снег листа стихи, как встарь, ложатся.
И новорождением абзаца
Доказать, что быть, а не казаться
Призван Воскресения Букварь.
Стихотворение
…И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы —
Молиться кротко за врагов.
Великая княжна Ольга Николаевна Романова. Молитва
Стихи — как изгнанье из города.
Как выход из зоны комфорта.
Когда под кружевом во’рота
Удавкой до крови стёрто…
…Когда обман и предательство,
И цареубийства спешка.
И прежнее — «Ваше сиятельство…» —
Глумление лишь и насмешка.
Бесчинство над Голубицами
Разгульно и пьяно, и броско.
Иуды с безумными лицами
С картин прорицателя-Босха.
И ядом террора кровавого
Отравлены все Литургии.
И тенью Врага семиглавого
Накрыло людей России.
Но ангелы где расстреляны —
Сын и четыре дочки —
Из прошлого горней расщелины
Летят к нам святые строчки…
Где труп — там орлы собираются.
И высохнут реки забвенья.
И если в грехе не покаяться —
Не сложится стихотворенье.
Когда не вздохнуть и не выдохнуть, —
Кровоточат иконы, —
Нельзя нам из совести вычеркнуть
Расстрел в Ипатьевском доме.
Прогулка
А потому сказываю тебе: прощаются
грехи её многие за то, что она возлюбила
много, а кому мало прощается, тот мало любит.
Евангелие от Луки 7:47
Однажды в городе, которого нет,
Завершится твоя прогулка.
Ты узнаешь об этом исподволь, —
Когда, едва различимо, но гулко,
Отразятся эхом от стен шаги
В переулках твоей души…
Статуи, фонтаны, дворцы
Промелькнут нереальным бликом, —
Квинтэссенция Логоса, — говорящие нам о великом
На языке метафор, тончайших оттенков;
Исполняющие симфонию небесных сфер.
Собирай свои ноты, стихи и рисунки.
Ты возьмёшь их с собою, но только
Иным способом, нетварным путём.
Всё то, что невместимо в земные сумки, —
За всё нас спросят и будет дан ответ.
Камо грядеши? Куда идём?…
Когда завершится прогулка по городу,
И отмерится — чего нет и что было,
И поймёшь, что пришли за тобою, —
Ведь шаги в переулках души означают,
Что посланный — здесь.
Подойдёт Он, посмотрит и спросит:
«Сколько ты возлюбила?»
И, ответив, вернёшься ли в город, который
Воистину ЕСТЬ…
Прощение
И вот, женщина того города,
которая была грешница, узнав,
что Он возлежит в доме фарисея,
принесла алавастровый сосуд с миром и,
став позади у ног Его и плача,
начала обливать ноги Его слезами
и отирать волосами головы своей,
и целовала ноги Его, и мазала миром.
Евангелие от Луки 7:37
Я выпита до дна… Постскриптума скрижали,
Что в пурпуре речей лебяжьих белых тог…
Вольнолюбивых крыл, тех, что оковы сжали,
На взлёте памяти запечатлённых строк.
Я полая внутри до мо’рока страницы,
До чада дымного, до хмари тёмных вод…
И мыслящий тростник моей души струится,
Истаивая прочь уже который год.
О, сей проклятый род, лукавый, развращённый, —
Доколе будешь ты Сыновнее терзать?! —
Бить Голубя во мне… Но центр тот смещённый
Моих вселенных нем. Им нечего сказать.
И я нема. Но слипшейся гортанью
Туда, где звук округл, в упадке сил стремлюсь.
И чувствую: я не одна; там Кто-то есть за гранью…
Он машет мне рукой. Я перед Ним смирюсь.
Полубогиня я вчера; сегодня — полуптица…
В кровотеченье помыслов, коснувшись риз, живу.
Мне разрешили вновь на этот свет родиться.
Простили, блудную. Во сне и наяву.
Зеркало
Искусство — погруженье в иллюзорность,
Мечты, фата-морганы, миражи.
В нём поиск, дух бунтарства, непокорность;
И прерванный полёт восторженной души.
Крылатый стих напишешь только раз…
И уничтожишь в пламени камина.
Объёмный ли роман, короткий ли рассказ —
Забвению предаст их так же Мнемозина.
Раним и человек; ведь души — письмена.
Но их не опалит сияние вселенной;
Им право выбора, жизнь вечная дана.
И мудрый предрекал, что рукопись нетленна.
Растрачено впустую много сил:
Секрет бессмертия — загадка чародея.
Опасность богоборчества раскрыл
Портрет двуликий Дориана Грея.
Но, путая живое с неживым,
Младенчество и старости морщины,
Мы обретаем опыт; вместе с ним —
Способность различать: где — лица, где — личины.
Сквозь призму дуализма всех вещей,
Репродуктивность их, вторичность и зеркальность,
Большое узнаём меж мелочей;
Через искусственность познаем натуральность.
Где любопытства страсть — там и порок
Великих жаждет дел и, даже, преступленья.
Ведь каждый человек, по существу, игрок.
Но от гордыни — шаг лишь до смиренья.
Как от любви до ненависти шаг.
От радости — один лишь до печали.
Всё в этом мире создавалось так,
Чтоб видеть обе стороны медали.
Нужны иллюзии, чтоб правду обрести.
Нам нужен лабиринт, чтоб к выходу стремиться.
Нам нужен сон, чтоб, полетев, расти.
И надо умереть, чтоб заново родиться.
Пусть грудью альбатрос ударится об лёд…
Ведь без паденья невозможен взлёт.
Из рая изгнанный к сотворчеству привык.
Так закалился ум, и обострились чувства.
Через картины, сквозь страницы книг
Мы видим Бога в зеркале искусства.
Сонет номер пять
Скольжение по лезвию ножа…
Но я не фарисей и не ханжа.
Не осуди — дал заповедь Христос.
В ней прозы соль и стихотворность роз.
Амбивалентность сновидений в феврале,
Когда рассвет в окне слегка алел…
И сложносочинённых отношений
Разрушить гармоничность не велел.
Но формула Божественной любви
Заворожит искания твои.
На грани тьмы, в глубинах витража,
По лезвию ножа скользит душа.
И обречённость розы на груди…
Дал заповедь Господь. Не осуди!