Член Союз журналистов СССР, Союза писателей России. Родился в 1954 году в г. Батуми. Работал геологом, моряком, журналистом в газетах Самары и Сахалина, в Москве в российской газете «Гудок»; главным редактором международных журналов «Телекоммуникационное поле регионов» и «SMR invest journal», журнала «Самарский вестник архитектуры и строительства».
Многочисленные публикации в газетах Забайкалья, Сахалина, Карелии и Приморья; в журналах «Дальний Восток», «Наука и суспильство» (Киев), «Чудеса и приключения (Москва), «Русское эхо», «Сахалин» и т.д., а также в коллективных сборниках и альманахах. Вышло три юмористических сборника, три книги фантастики и приключений, книга повестей и рассказов, в том числе исторический роман «Дешан», приключенческий роман «Вулкан Эбеко», «Книга о смерти и о душе», а также семь книг публицистики и четыре аудиокниги. Имеет две литературные премии А.П. Чехова, лауреат двух международных конкурсов военных писателей в номинации проза.
Сейчас живёт в Самаре.
Содержание
«Последний выстрел адмирала», «Розы на снегу»
рассказы
Последний выстрел адмирала
И вот наступила минута, когда со скамьи подсудимых поднялся старик, не по годам стройный, с гордо поднятой головой. По рядам недовольным шорохом пронеслось:
– Гляди, эта сволочь ещё что-то хочет сказать в своё оправдание. Адмирал хренов.
Старик стоял и смотрел на родственников убитой им девушки, потом махнул рукой и сел на место: «Что им говорить? Они все равно не поймут, что мне пришлось пережить», – подумал он и ушёл в воспоминания.
***
– Ефимыч, гляди какое у нас мощное подкрепление! – раздался голос вахтенного.
На палубе морского бронекатера МБК стоял высокий парнишка лет пятнадцати. На нем ладно сидел бушлат и новая бескозырка.
– Так вот какое у нас оказывается пополнение, – с разочарованием в голосе, произнёс командир МБК Алексей Ефимович Рудь. – Откуда будешь, богатырь?
– Товарищ капитан-лейтенант, прибыл в ваше распоряжение из Соловецкой школы юнг! – лихо отрапортовал парнишка.
– Ой, оглушил, право. Это я понял, что из школы юнг. Откуда родом спрашиваю, и как звать-величать?
– Степан Захарович Львов. А родом я из Самары, то есть Куйбышева. Так теперь наш город называют. Нас триста пацанов добровольцами записалось в школу юнг. Фрицев хотим бить!
Из рубки и артпогреба вышли остальные члены экипажа.
– Ну, теперь с тобой мы точно всех фашистов перебьём! – засмеялись они.
– Все! Посмеялись и хорош, – сказал командир. – У нас сегодня ответственное задание: будем сопровождать несколько судов. Предупреждаю, дело это серьёзное: если нас обнаружат – боя не избежать. Одно успокаивает, что дождь льёт.
Сначала шло все хорошо, но неожиданно на подводной мине подорвался тральщик. За ним второй. Из-за мыса, словно их ждали, выскочило несколько вражеских эсминцев, а с берега по нашим кораблям ударила береговая батарея.
– Огонь! – закричал капитан-лейтенант Рудь. – А ты, Степан, помогай подносчикам.
Стёпка кинулся вниз по трапу и начал выхватывать снаряды из ящиков и подавать их в оружейную башню. Отстрелянные раскалённые гильзы падали вниз на резиновые коврики. Внутри них догорали остатки пороха. Угар в артпогребе стоял такой, что был лишь виден волосок лампочки.
И когда Стёпка полностью потерял чувство времени и оглох от грохота пушек, он вдруг увидел, как от раскалённых гильз загорелись ящики. Огонь охватил своими языками снаряды. «Сейчас рванёт!» – подумал юнга, и уже хотел было бежать на палубу. Но вместо этого сорвал с себя новенький бушлат и принялся тушить огонь. Из башни неслись крики артиллеристов:
– Юнга, твою маман, снаряды давай!
Но в этот момент бой завершился также неожиданно, как и начался. Вниз спустился разъярённый командир бронекатера.
– Расстреляю, гада! – закричал он. Но увидев тлеющие головёшки и всего в страшных ожогах юнгу, сразу сменил тон:
– Чёртова твоя башка, мог бы и на помощь позвать. А если бы не потушил, то сейчас бы на дне морском лежали.
После госпиталя Стёпка Львов получил свою первую боевую награду – медаль «Ушакова».
А потом было военно-морское училище, служба на Севере, командовал эскадрой на Дальнем Востоке. Уйдя на пенсию, в одном из волжских городов купил дом в престижном районе, полностью его перестроил и решил вместе с женой мирно дожить свой нелёгкий век. Но, увы, счастье оказалось недолговечным: Клавдия Эдуардовна, которая сорок лет была ему верной подругой, умерла, оставив его одного с боевыми наградами и воспоминаниями.
Четыре года одиночества не сломили его характера. Степан Захарович не запил, как большинство одиноких пенсионеров, а вёл активный образ жизни: писал мемуары, встречался со школьниками, вёл кружок судомоделирования. И однажды Совет ветеранов выбил для него бесплатную путёвку в престижный и дорогой санаторий в Усолье. Там-то он и познакомился с пятидесятилетней хохотушкой, которую звали (тут поверишь в чудеса) Клавдией Эдуардовной. Она работала поварихой в этом самом санатории. На кухне всегда слышался ее задорный смех.
– Ну, зачем тебе этот старик? – удивлялись ее подруги.
– Ой, девки! Да вы посмотрите на своих мужиков. Им и пятидесяти еще нет, а полные развалины – пни пнями. У них силы осталось лишь на поднятие стакана. А под то, что само должно подниматься, нужно домкрат подставлять! А мой адмирал – это мужчина что надо. И в этом самом деле, и поговорить есть о чем. Так что мне глубоко наплевать, что он старше меня на двадцать четыре года.
Да и сам Степан Захарович чувствовал себя на тридцать лет моложе.
Целый год Клавдия Эдуардовна ездила в гости ко Львову, а Степан Захарович также часто приезжал к ней в село.
И однажды за ужином Клавдия сказала:
– Степан, долго мы ещё друг к другу будем в гости ездить? Переезжай ко мне. И давай поженимся. Ты ветрами обветренный, морем просоленный – ещё сто лет проживёшь. Да и люблю я тебя.
– А может, лучше ко мне переедем? Все же город.
– Город! Да там у вас дышать нечем. А здесь, Степ, ты только глянь – природа какая. Переедешь сюда, денег скопим и катер с каютой купим. Будем рыбачить, зорьку вместе встречать. Благодать… А театры ваши: вон включай этот ящик и смотри чего хочешь. Ну, как, Степан – переезжаешь насовсем? В церкви обвенчаемся.
– Хорошо. Только я тогда свой дом продам. А на вырученные деньги купим и катер, и машину, чтобы в театр ездить, и дом твой перестроим. Зимний сад хочу.
На том и порешили. И поехал Степан Захарович оформлять свой дом для продажи.
Ох, если бы знал он, какие испытания его ожидают, то лучше бы бросил это занятие и пустил бы квартирантов.
Первым делом бывший адмирал направился в Бюро технической инвентаризации – БТИ. Там его встретила приветливая женщина.
– Необходимо на дом техника вызвать, – сказала она.
– Так я ж ничего к дому не пристраивал. Возьмите старый план. И дело с концом.
– Не кричите, мужчина. Мы лучше знаем, что вам делать. Вот заплатите эту сумму. Через две недели ждите техника. И не возмущайтесь! Техник у нас один, а вас много.
Через две недели пришла техник. Без геодезических приборов. С одной рулеткой. Быстро все замерила.
– За схемой придёте через неделю, – сказала она и ушла.
– Вот бюрократы! – возмущался Степан Захарович, когда через семь дней опять шел в БТИ.
– Для чего вам нужны справки? – спросила та же «приветливая» женщина.
– Для продажи дома и участка.
– Заполните вот эти заявления. Мы вам подготовим справку на жилой дом и на продажу. Имейте ввиду, что их срок действия всего один месяц. С ними вы пойдёте в Комитет по земельным ресурсам и землеустройству. Там вам в течении месяца или более подготовят документы для регистрационной Палаты. И только регистрационная Палата, если все будет нормально, выдаст вам все необходимые свидетельства для продажи дома и участка.
– Ничего не понимаю, – изумлённо произнёс Львов. – Раньше все оформлялось через БТИ. Какие ещё Комитеты по земельным ресурсам, какие регистрационные Палаты? И почему вы даёте справки всего на месяц, заведомо зная, что срок их действия будет просрочен?
– Мужчина, ничего страшного, снова придёте, заплатите деньги, и мы вам продлим срок этих справок.
– Но это же бред какой-то!
– Не грубите, мужчина! Не я придумала эти правила. И не я организовала все эти комитеты и регистрационные палаты.
Львов понял, что против такой логики бессильна даже целая армия вооружённых солдат, и пошёл прочь.
Вечером Степан Захарович пил чай с соседом, отставным полковником пограничником.
– Ничего, Пётр Иванович, не понимаю, – прихлёбывая из большой чашки, сказал Львов. – Наше правительство во все горло кричит о том, как оно борется с бюрократией, и в то же время создаёт новые структуры, которые выполняют абсолютно те же функции, что и уже существующие. На флоте все было куда проще.
– Да брось ты, Захарыч, – забасил Пётр Иванович. – Вспомни службу: мало нам приходилось всякой писанины писать на вышестоящие идиотские директивы? Бюрократии в армии, возможно, ещё больше, чем здесь, на гражданке.
– Так те бумажки мы сами писали, а тут надо на одну справку ещё десять доставать.
– О-хо-хо, если ты заныл только после посещения БТИ, то могу тебя обрадовать – пороги земельного комитета я обивал полтора года. А потом плюнул на все это и сунул кое-кому в лапу.
– Взятку! – вскинулся Львов. – Да ни за что! Чтобы я – боевой офицер! Да я их под суд! – И Степан Захарович, так и не допив чай, в сердцах покинул соседа.
Через неделю со справками БТИ Львов отправился в Комитет по земельным ресурсам. Лето в этом году выдалось хуже, чем в Африке – термометр порой зашкаливал за сорок градусов в тени. Поэтому все свободное население города с утра до вечера не вылезало из Волги. Однако в земельном комитете народу было, как в метро в час пик. Люди со справками в руках метались из одной очереди в другую. Никто ничего не знал, спросить было не у кого. Проходившие мимо сотрудницы комитета на толпу смотрели сверху вниз и презрительно отмахивались от назойливых вопросов. Поэтому с некоторыми старушками случались истерики, когда, отстояв часа три-четыре в одно окно, оказывалось, что ей надо было стоять совершенно в другой очереди. От духоты несколько человек потеряли сознания, а у двух старичков случились сердечные приступы.
Степан Захарович простоял в очереди весь день и к пяти часам вечера, когда подошёл его черед, был совершенно без сил. Молоденькие девочки быстро сняли копии с его документов и справок (при этом за все приходилось платить) и сказали, чтобы он приходил через месяц.
Вечером Львов зашёл к соседу:
– Вот так-то, Пётр Иванович, через месяц документы будут готовы!
Бывший полковник басом захохотал:
– Ох, и простота ты, адмирал! Ну, ничего, через год сам ко мне придёшь и спросишь – кому именно надо взятку нести.
– Никогда! – хлопнул дверью Степан Захарович.
Целый месяц он провёл в селе у Клавдии, где они сыграли свадьбу и обвенчались в местной церкви. Посвежевший и помолодевший, Львов поехал в земельный комитет. Снова выстоял изматывающую очередь к заведующей архивом. Молодая и красивая блондинка – Ирина Владимировна Кучина – искоса взглянула на Львова и лениво сказала:
– Вы знаете, мы не смогли найти геодезическую съёмку вашего земельного участка, а без неё мы ничего сделать не можем.
– И чтобы это мне сказать, потребовался целый месяц? – возмутился Степан Захарович. – За это время могли бы сделать другую съёмку или взять за основу схему БТИ. Техник все замерила.
Кучина посмотрела на Львова, как на ископаемого динозавра.
– Если вам что-то не нравится, можете идти жаловаться. Я тут вообще одна. Меня на всех просто не хватает.
– Но это же просто безобразие. Это вы потеряли съёмку!
– Не кричите.
– Я не кричу, а просто возмущаюсь вашим отношением к людям. Ничего не объясняете, заставляете месяцами обивать ваши пороги!
– Слушайте, мне некогда с вами препираться.
– Так что мне делать?
Но Кучина уже захлопнула окно, перед которым стоял Степан Захарович.
Две недели ходил Львов по кабинетам земельного комитета. Несколько раз записывался на приём к самой главной начальнице, но той всегда именно в тот момент не было на месте: «Ее вызвали в администрацию области», – равнодушно отвечала секретарша.
Однажды на улице он встретил Кучину. Та сама подошла к нему.
– Вы знаете, что ваш дом находится в одном из самых престижных мест города? – спросила она.
– Ну и что? – недовольно ответил Львов.
– А то, что есть очень хорошие покупатели.
– Эти бандитские морды уже приходили ко мне. И то, что они мне предлагали, совсем не соответствует истинной цене. А цену своему дому я знаю.
– Лучше согласиться на эти условия, чем потерять все.
Львов ошарашено посмотрел на неё:
– Так вот почему вы «потеряли» геодезическую съёмку моего участка? Понятно. Теперь мне все понятно, – и он чуть было не ударил эту красивую прохиндейку.
– Не изводи себя так, адмирал, – сказал однажды Пётр Иванович. – Ну, не хочешь ты свой дом всяким бандитам продавать или взятку этой курве дать, так закажи в какой-нибудь геодезической фирме эту съёмку. Я тут специально поинтересовался – это тебе встанет в четыре тысячи рублей. А потом, когда все документы соберёшь, можешь подать в суд на этот долбанный комитет.
– Вот это расценки, – грустно произнёс Львов. Но другого выхода из создавшегося положения он не видел и на другой день заключил договор с одним трестом. Но и там очередь на геодезическую съёмку была три месяца.
Приехала Клавдия.
– Стёпушка, – запричитала она с самого порога. – Да посмотри на кого ты стал похож! Кожа да кости. Глаза ввалились. Ты с этим земельным комитетом скоро с ума сойдёшь. Из тебя просто взятку вымогают! Дай им, и дело с концом.
– Клавдия, даже не говори мне об этом, – потом помолчал и грустно сказал. – Да, на войне было проще: там точно знал кто враг. Что со страной произошло?
Через три месяца геодезическая съёмка была готова. И вновь многочасовая очередь и ненавистное лицо Кучиной. Ирина Владимировна взглянула на Степана Захаровича:
– А-а, господин Львов, – распевно произнесла она. – А мы вашу съёмку нашли, но надо кое-что в ней дополнить, а для этого надо доплатить определённую сумму.
– Не стоит, — хмуро сказал Степан Захарович. – Я принёс новый план. Вот.
– Хорошо, приходите через две недели.
Вечером Пётр Иванович вёл подсчёты.
– Вот гляди, адмирал. Две недели ты ждал техника БТИ. Потом неделю она тебе делала план. Потом неделю ждал справки. Потом месяц в земельном комитете. Потом три недели пытался найти правду. Три месяца тебе делали съёмку. Теперь ещё две недели. Итого почти полгода. Справки БТИ ты продлевал шесть раз.
– Не шесть, а пять, – поправил его Львов.
– Пусть пять. Каждый раз ты доплачивал почти по сто рублей. Четыре тысячи за съёмку.
– Можешь не считать. Пока я заплатил пять тысяч двести семьдесят два рубля.
– Вот именно – пока! А впереди у тебя ещё регистрационная палата. А там такие буквоеды. И каждая справка не меньше трёхсот рублей. Так что ты ещё потратишься.
– Но зачем такое нагромождение структур?
– Адмирал, чего ж тут не понимать! Заводы стоят, олигархи налоги не платят. За счёт чего казну пополнять? Да за счёт простого народа, который бомбы взрывать не станет, на баррикады не пойдёт. Безропотный у нас народ. Квартплату повысили – народ молчит. Электроэнергия теперь на вес золота. Народ опять молчит.
– А причём тут регистрационная палата?
– Слушай, у тебя боевых наград на полк хватит, а житейского ума ни на грош. Ну, смотри: раньше все оформлялось в БТИ. Все население России приватизировало квартиры и оформило дома. А казна опять пустая. Нефтепровод уже не тот стал, да и конкуренция на международном рынке. Где ещё деньги взять. Создали земельные комитеты, а потом и регистрационную палату. И все население страны вновь выстроилось в очередь. Опять деньги кончатся, снова поднимут квартплату и создадут ещё какую-нибудь регистрационную палату над регистрационной палатой. И десятки миллионов людей пойдут стоять в очередях, в каждой инстанции, платя пошлины, всякие там поборы и налоги, и, естественно, взятки. Нынче чиновник без взятки, что дворняга без блох.
Но, наконец, наступил день, когда Львов из рук Кучиной получил долгожданную справку. Она как-то странно посмотрела на него и ехидно улыбнулась.
– Зря вы на меня жаловаться ходили, – сказала она. – Мы давно бы могли запросто договориться. Так что не надейтесь, что в регистрационной Палате у вас все пойдёт как по маслу.
Однако Львов не обратил внимание на ее слова, а только радостно вздохнул, глядя на долгожданную справку, и тут же все простил этой молодой, но, как он предполагал, морально испорченной девушке, и вышел на улицу. День казался самым лучшим, воздух – самым чистым, а люди – просто братья во Христе. «А я ведь сегодня успею попасть в регистрационную Палату», — подумал он и двинулся в сторону Волги.
В регистрационной Палате народу было ещё больше, чем в земельном комитете. Но здесь, в отличие от земельного комитета, где работало всего два окна, работало штук десять. В помещение за счёт кондиционеров свежо и даже прохладно. Люди в обморок от духоты не падали.
Но и тут очередь двигалась очень долго. Наконец через четыре часа ожидания Львов подал документы в окошко. Девушка долго их изучала, несколько раз куда-то уходила за консультацией.
– Извините, — сказала она, – но я сейчас не могу принять у вас документы. Видите, в договоре купли-продажи стоит его номер 2424, а в справке, которую вам выдал земельный комитет записан номер 2421.
– Девушка, я так измучился за последние полгода с этим земельным комитетом, что у меня просто сил нет. Исправьте вы эту цифру. Ведь всего одна цифра. Ну не хочу я больше идти туда. Поймите меня.
– И вы меня поймите – это все-таки документы. И в них цифры должны соответствовать друг другу.
Степан Захарович забрал документы. «Ну, все! – с растущей яростью подумал он. – Моё терпение лопнуло! Сейчас я этой Кучиной покажу. Я ей такое устрою…». И он кинулся обратно в земельный комитет.
Самое удивительное, что на войне и позже на Тихоокеанском флоте, Львов в экстремальных ситуациях никогда не терял самообладания. Наоборот, чем положение было хуже, тем собранней он становился. О его выдержке среди моряков ходили легенды. Но сейчас его руки дрожали от возбуждения, походка была неровной: он, то останавливался, то чуть ли не бежал. Поэтому он даже не заметил, что на перекрёстке горит не зелёный, а красный свет…
Очнулся он в больнице имени Пирогова на пятые сутки. Рядом с ним сидела Клавдия.
– Стёпушка! – запричитала она. – Стёпушка! А врачи сказали, что ты не выкарабкаешься. Родной мой!
Только через три месяца Степан Захарович смог кое-как передвигаться. И Клавдия тут же увезла его к себе. Отпаивала его молоком, настойками на травах и мёде. И дело пошло на поправку.
В июне Львов коротко постригся, надел свой лучший костюм и сказал Клавдии:
– Поеду судиться с земельным комитетом.
– Да на черта он тебе сдался! – заволновалась Клавдия. – Ты и так из-за этих сволочей чуть жизни не лишился. Плюнь ты на все. Не езди, Степ, что-то на сердце у меня тревожно. Не езди, а?
– Подлецов надо наказывать. Они за бумажками человека не видят. Специально людей мытарят, чтобы те себя букашками чувствовали. Буду судиться, тем более, что у меня есть возможность доказать вымогательство взятки и даже кое-что ещё.
Судебное слушание назначили через четыре месяца. Об этом деле узнали журналисты из областных газет и телевидения. У Львова несколько раз брали интервью. Но не все журналисты отнеслись с пониманием к его трагедии. Некоторые из них представили бывшего адмирала, как солдафона – этакого унтера Пришибеева, которому все не так и не этак. Но, несмотря на это, распоряжением сверху была назначена специальная комиссия по проверке деятельности земельного комитета. И Степан Захарович этим был весьма доволен.
Но однажды вечером, когда он с клюшкой неторопливо прогуливался по улице, около него остановилась иномарка. Из неё вышел бритоголовый крепыш.
– Степан Захарович Львов? – спросил он.
– Да. А в чем дело?
– У нас к вам несколько вопросов. Прошу в машину.
– Молодой человек, если вам что-то нужно узнать, то спрашивайте здесь. В машину я не сяду.
– Ну, как знаете, – улыбнулся крепыш и резко ударил Львова точно в солнечное сплетение.
Степан Захарович очнулся в салоне автомобиля, но решил не показывать вида, что он в сознании. Рядом с ним сидел крепыш и ещё кто-то в очень дорогом костюме. Этот кто-то говорил резким приказным тоном.
– И не забудь, Ирина, нам этот отвод земли весьма необходим. О цене мы поговорим позже. А на счёт работы не бойся – никто тебя не уволит. Нам никакие адмиралы не страшны. Сейчас приедем на место, и он совсем по-другому запоёт.
Минут через пять иномарка въехала в просторный гараж, где стояла ещё одна машина. В углу за столом сидел тщедушный человек с бледным лицом. В руках он держал несколько листков бумаги.
Крепыш выволок Львова из салона автомобиля и посадил его на стул рядом с бледнолицым.
– В общем, так, гнида адмиральская, – сказал он. – Нам никакого суда не надо и шумихи вокруг него. Понял? Из-за тебя, мразь, хорошего человека могут уволить.
– Это не ее ли? – спросил Степан Захарович, указывая на Кучину.
– Да, меня! – Кучина подошла ко Львову и плюнула ему в лицо. – Жаль, что тебя тогда автобус по асфальту не размазал, – и она ладонью вытерла свой красивый ротик.
– В общем, так адмирал, – опять заговорил крепыш. – Вот это наш нотариус. Сейчас ты подпишешь все бумаги и свободен. Никакого суда не будет, а будет твоё полное раскаяние, мол, из-за склочного характера напраслину на Ирину Владимировну навёл. Что никаких документов она не теряла, чтобы заставить тебя по дешёвке дом продать, ни о каких взятках не намекала. Понял?! Иди, подписывай бумаги.
Степан Захарович совершенно спокойно сел за стол и взял из рук тщедушного нотариуса документы. В одном из них был отзыв искового заявления с извинениями в адрес земельного комитета и лично Кучиной. В другом – был договор купли-продажи его дома. Что самое странное, у него ещё не было на дом и на земельный участок никаких свидетельств, а здесь все скреплено в нескольких экземплярах.
– Хорошо работаете, ребята, – сказал Львов. – Одного не пойму, в документе написано, что я получил от вас сорок тысяч долларов, а вот в этом конверте, что мне дал ваш нотариус, лежит всего десять тысяч долларов.
– А это возмещение за моральный ущерб! – засмеялся крепыш. – Ну, давай, подписывай!
Львов улыбнулся и на глазах у всех разорвал бумаги в мелкие клочья…
Его били долго.
В основном под ребра и в живот, чтобы не оставить синяков на лице. Нотариус достал новый пакет документов, аналогичный первому.
– Ох, какие вы предусмотрительные! – рассмеялся Степан Захарович и потерял сознание.
Очнулся он на рассвете в лесу. Трава холодила свежей росой. Львов ладонями собрал с травинок холодные капли и обтёр лицо. Стало несколько легче. В нагрудном кармане лежали какие-то бумаги. Степан Захарович их вытащил. Это была тысяча долларов и копия расписки в том, что он получил от такого-то сорок тысяч долларов за свой дом.
Львов абсолютно не помнил – сам ли он писал эту расписку, или это тонкая подделка. Его это сейчас занимало меньше всего. Он привёл себя в порядок и пошёл по первой попавшейся тропинке, которая вскоре вывела его на дорогу. Через час он был у себя дома. Новые «хозяева» ещё не появились, а, может, специально выжидали, что предпримет старый адмирал.
А старый адмирал подошёл к шифоньеру, достал свою двустволку, ножовкой по металлу отпилил стволы и загнал в ружье два патрона с крупной картечью. Потом положил обрез в обычную матерчатую сумку и поехал в земельный комитет.
Там, как всегда толпился народ. Львов подошёл к окошку и спросил девушку:
– Кучина на месте?
– Нет. Но она позвонила, что сейчас подъедет.
В это время открылась парадная дверь и в помещение вошла Кучина в сопровождении вчерашнего крепыша. При виде Львова они в страхе остановились. Их, видимо, что-то напугало в облике адмирала, который был на удивление спокоен. Люди в очереди с ужасом, как в замедленной съёмке наблюдали, как Степан Захарович достаёт обрез и сначала стреляет в ненавистную ему блондинку, а затем в крепыша. Потом он сел на лавку и устало сказал:
– А теперь вызывайте милицию.
***
Львов очнулся от мрачных воспоминаний после слов: «Встать! Суд идёт!»
Судья, чем-то похожая на Кучину – такая же красивая блондинка, но раза в два постарше, начала читать приговор. Из всего сказанного Степан Захарович уловил лишь – «пятнадцать лет», а следом возмущённый бас Петра Ивановича:
– Террористам меньше дают. Это беспредел!
Раздался до боли родной голос Клавдии:
– Степа! Я знаю, что они тебя пытали! Я добьюсь твоего освобождения. Только крепись и верь!
А дальше началось что-то невероятное. Голова как-то странно закружилась, и он куда-то полетел. А когда он открыл глаза, то увидел себя на морском бронекатере. А голова просто слегка кружилась от качки. Рядом с ним на палубе сидел его родной экипаж и капитан-лейтенант Рудь.
– Ну, что, юнга, – весело спросил Рудь, – ещё повоюем?
– А то! – также бодро ответил Стёпка, лихо сдвигая бескозырку. – Вот только я одно хочу узнать, товарищ капитан-лейтенант. Вот побьём мы фрицев, наступит мирное время, какая жизнь тогда наступит?
– Эх, Стёпка, счастливый ты человек. Мы-то до того времени не доживём. А вот ты будешь жить при коммунизме. Тогда не будет никакой вражды и зависти. Преступность исчезнет. Весь народ станет одной дружной семьёй. А у тебя будет хороший дом и сад, и красивая жена. И все будет у тебя хорошо.
– Это правда?
– Правда, Степа. Правда!
– Здорово! – сказал юнга и радостно улыбнулся.
***
– Стёпа! Стёпа! – закричала Клавдия. – Да пустите меня к нему!
Клавдия сквозь толпу пробралась к Львову, который медленно опускался на пол зала судебного заседания.
– Стёпа! Родной мой, только не умирай! Все у тебя будет хорошо.
– Это правда? – одними губами спросил Степан Захарович.
– Правда, Стёпа. Правда!
– Здорово! – и на губах Львова навечно застыла радостная улыбка…
Розы на снегу
1.
Андрей Левин никогда не думал, что его болезнь когда-нибудь станет его профессией. Тягу к поджогам, по научному «пиромания», он ощутил в пять лет, когда впервые взял в руки спичку и чиркнул ею о коробок. Запах серы сразу опьяняюще затуманил его маленькую головку, а пламя огня гипнотически очаровало Андрея. Потом неожиданная боль и возвращение в реальность.
Ночью он долго не мог уснуть, переживая новые ощущения. Обожжённые пальчики приятно побаливали, напоминая чарующий запах серы и красоту огня.
На другой день он не находил себе места, капризничал по любому поводу. В детском саду ничего не ел, в игрушки не играл. В тихий час он тихонько прокрался на кухню и украл спички, с которыми спрятался в подсобку.
Детский сад сгорел дотла. Детей едва удалось спасти, в том числе и самого поджигателя. Врач-психиатр сразу диагноз ставить не стал (однако в блокноте сделал соответствующую запись), но предупредил Андрюшиных родителей, что подобная тяга к спичкам в конечном итоге может перерасти в страшную болезнь – пироманию.
С годами Левин стал осторожным. Когда он чувствовал, что не может совладать со своей страстью, то уходил подальше от района, где жил, и только там доставал спички.
К его сожалению, от поджогов с помощью спичек результат был не всегда успешным. Огонь разгорался медленно, и пожар быстро обнаруживали. И Андрюша Левин, стоя в стороне, горько плакал и от злости кусал свои губы.
Но тут в школе стали преподавать химию, и юный пироман воспрянул духом. Приобретённые знания помогли ему создавать химические составы, которые могли храниться долгое время в определённой среде, а в соприкосновение с воздухом, вернее с кислородом, находящимся в воздухе, сразу воспламенялись, нагреваясь до сотен градусов. От такой температуры огонь разгорался молниеносно. Деревянные дома сгорали практически до основания до приезда пожарных.
Андрей всегда находился недалеко от пожара, с восторгом смотрел на пламя и на бессилие людей и противопожарной техники. Ему хотелось кричать во все горло: «Это я, Андрей Левин, сотворил это великолепие!»
В старших классах он увлёкся мистическими книгами и фильмами ужасов. Неожиданно для себя Андрей обнаружил, что тяга к поджогам у него появляется всегда в полнолуние. Кроме этого запах серы, который он так любил, является атрибутом дьявола. И он решил, что он не просто Андрей Левин, а посланник самого Сатаны. Это как-то сразу возвеличило его над сверстниками, хотя внешне он им уступал во всем: в росте, в уме, знаниях по всем предметам кроме химии.
В двадцать пять лет, после смерти родителей, он так ничего и не добился в жизни. Женщины его не интересовали, работал, где придётся, нигде долго не задерживаясь. Но свою страсть к поджогам он тщательно скрывал ото всех. Поэтому Левин очень удивился, когда однажды получил заказное письмо, в котором лежала тысяча долларов и записка, набранная на компьютере. В ней лишь был указан адрес дома и дата. Под датой стояла фраза: «Дом сжечь не позднее. Доплата – ещё одна тысяча долларов. Записку уничтожить».
Андрей пошёл по указанному адресу. Дом был довольно старый и деревянный и находился в центральной части города. Вокруг него повсюду стояли краны и высились новые девяти и двенадцатиэтажные здания. На щите нарисован плакат с надписью: «Строительство ведёт строительная компания «Плутон-7».
На улице толпились жильцы старого дома. Они о чем-то оживлённо спорили. Больше всех кипятилась горбоносая старушка.
– Почему мы должны соглашаться на их условия? – возмущалась она. – Я прожила в этом доме восемьдесят лет. Я привыкла к этому району. А сегодня это самый престижный район города. Так почему я должна переезжать на окраину города, к тому же не в новую квартиру. Эти бандиты совсем потеряли совесть! Куда смотрят власти?
– Матрена Ивановна, всех уже расселили, остались только мы. Ты что – хочешь, чтобы наш дом сожгли? – вступил в разговор ее сосед.
– Пусть жгут, я до президента дойду, но правды добьюсь. Я не позволю, чтобы моей судьбой вот так распоряжались!
Левин обошёл дом со всех сторон, отмечая для себя все его изъяны и подходы к нему. Осмотром он остался весьма доволен.
Дом загорелся в назначенный срок в четыре утра в квартире Матрёны Ивановны. Жильцы едва успели выбежать на улицу. Пожарным пришлось лишь тушить головёшки. Левин с восторгом наблюдал за зрелищем с восьмого этажа новостройки. Его абсолютно не тронуло, когда из-под обломков извлекли тело восьмидесятилетней старушки и увезли его на скорой помощи. Наоборот, при виде пожарища он ощутил неповторимое удовлетворение. По низу живота разлилось блаженное чувство, а все тело забилось в сладостной судороге.
Подобное с ним происходило и прежде. Однако, на этот раз чувства обострились многократно. Дома Андрей сразу бросился к своим любимым книгам по оккультизму, колдовству и магии. Не глядя, взял одну из них, открыл наугад и принялся читать: «Всюду в мире встречаются два противоположных начала; однако целью их является не антагонизм, а совместная продуктивная работа, которая приводит к разрешению их антагонизма и к их примирению в общем синтезе. Условием этой совместной работы является их взаимная реакция и существование между ними подвижного равновесия. Главная задача заключается в нахождении их взаимного центра тяжести или, иначе говоря, в установлении между ними равновесия. В равновесии жизни и смерти заключено бессмертие».
– Вот оно! – в радостном возбуждении воскликнул Левин и жирно подчеркнул фразу: «В равновесии жизни и смерти заключено бессмертие».
Через неделю Андрей получил ещё одно заказное письмо. В нем лежала тысяча долларов. И в тот же день в областной газете была статья о пожарах в области. Приводился пример и с его пожаром. Пожарный инспектор, автор статьи, во всем обвинил погибшую Матрёну Ивановну, которая не следила за электропроводкой в своей квартире. Плохая электропроводка, мол, и стала причиной пожара.
Прочитав статью, Левин долго саркастически смеялся. Он понял, что пожарники так и не разгадали его ещё один способ поджога. Осознав это, он почувствовал себя суперменом. От переполнявшего чувства гордости Андрей решил сходить в дорогое кафе и отметить свой триумф. Теперь, после стольких лет прозябания и бедности, он мог себе это позволить.
2.
Полковник Иван Фёдорович Святых положил телефонную трубку и смахнул пот со лба: разговор с московским начальником был весьма труден. Но разговором он остался доволен: высшее руководство, наконец-то, дало добро на арест нескольких олигархов, которые захватили в области нефтехимическую промышленность и автомобильный бизнес. От такой радости Иван Фёдорович по-мальчишески хлопнул в ладоши и сделал несколько боксёрских выпадов.
— Ай да Ваня! Ай да сукин сын! – похвалил он сам себя и открыл дверцу книжного шкафа, где с Нового года, почти полтора месяца, стояла слегка початая бутылка армянского коньяка.
Святых налил себе полрюмки и с придыхом выпил её.
– Ой, хорошо! – сказал он и вновь потянулся к бутылке. Но рука остановилась на полпути, так как в дверь негромко постучали. А следом за стуком в дверном проёме показалась симпатичная головка старшего лейтенанта Веры Воробьёвой.
– Товарищ полковник, – обижено сказала Вера, – вы что, забыли что ли, что у меня сегодня день рождения? Я уже стол накрыла в соседнем кабинете. Там уже все собрались, только вас ждём.
– Верочка, все помню, идём, – и они вместе отправились в соседнюю комнату.
За столом сидел почти весь отдел по борьбе с экономическими преступлениями управления внутренних дел области. Несколько подполковников, майоров и капитанов. Самым младшим по званию была только Вера Воробьёва. И к тому же она была единственной женщиной в отделе.
Святых сел рядом с ней, хозяйским взором посмотрел на стол и на свой небольшой коллектив.
– Ну, что ж, друзья мои, – сказал он и поднялся с полно налитым бокалом шампанского. – Сегодня у нас две радостные вещи: завтра мы завершаем операцию «Олигархи», а сейчас празднуем день рождение нашей очаровательной Верочки.
Иван Фёдорович вышел из-за стола и встал напротив Воробьёвой.
– Вера, что тебе сказать. Ты прекрасный работник. Но самое главное, что с твоим приходом в нашем мужском коллективе многое изменилось. Мы, сами того не замечая, стали, как это мягче сказать, менее грубыми что ли. Подтянутыми. В общем, с твоим приходом у нас появился… Господи, ну не умею я говорить! В общем, вы меня поняли.
– Поняли, товарищ полковник! – выкрикнул с места подполковник Василий Озернов, гренадерского роста красавец. – Гусарами мы стали. Джентльменами.
– Правильно, Василий, джентльменами, – подтвердил Святых. – И ты нас, Вера, всех очаровала. Вот только кого ты из ребят осчастливишь, выйдя за кого-нибудь замуж.
– Вот этого я сделать никак не могу, так как сегодня у меня вечером дома в семейном кругу будет не только день рождения, но и помолвка.
– Тогда, друзья мои, у нас сегодня даже три события, – воскликнул полковник, – так пьём за нашу Верочку!
Все офицеры дружно выпили и накинулись на закуски, приготовленные Верой и её мамой – Ириной Степановной Воробьёвой, которая в чине подполковника работала в должности зам. начальника отдела кадров УВД. Она тоже должна была сидеть за этим столом, но именно в этот день из Москвы приехала комиссия, и Ирина Степановна не могла выкроить даже полчаса для своей дочери.
Вслед за шампанским очень хорошо пошла водочка. Мужчины расстегнули пиджаки и верхние пуговицы рубашек. Рюмки оказались крохотными, поэтому тостам не было предела.
От комплементов Вера раскраснелась, как красна девица.
– Ой, вы меня всю прямо расхвалили! – воскликнула она. – Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
– Давайте! – поддержал ее Василий Озернов. – Например, о том – за кого ты замуж собираешься?
– Точно, точно! – зашумели за столом. – На кого это ты нас решила променять?
Вера засмущалась.
– Вы его все знаете. Это Володя Чернов…
– Хороший парень, – кивнул головой Святых.
Озернов скривил губу.
– Чего там хорошего, – буркнул он себе под нос. Ему было досадно, что Вера выбрала не его – любимца всех незамужних женщин УВД.
3.
Владимир Чернов злился на себя за свою нерасторопность. С этим делом о поджогах он совсем забыл о своей личной жизни, а главное о Вере. Ведь у неё сегодня день рождения и их помолвка. Но он сидел в кабинете у прокурора и упорно пытался доказать, что все последние пожары в старой части города, где ведутся строительные работы, не случайность, а хорошо спланированная акция, за которой стоят хозяева частных строительных компаний.
Прокурор был тупой, как о таких обычно говорят герои сатирических фильмов. Его выводы казались логичными, но и одновременно бездарными по своей бюрократической глупости.
– Володя, – говорил на доводы Чернова Спиридонов Иван Сидорович, – у нас в городе по нескольку пожаров в день. И чаще всего в старой черте города. По заключениям экспертов причинами всех пожаров является то, что дома старые, особенно электропроводка. Кто-то забыл выключить чайник, у кого-то испорченная газовая плита. Да, что там говорить. Многие пожары происходят просто по причине пьянства. Заснул человек с сигаретой – вот и все. О чем тут ещё спорить?
– Иван Сидорович, дело в том, что я провёл анализ всех пожаров за последние пятьдесят лет.
– Ой, так уж и за пятьдесят лет.
– Да, за пятьдесят лет! И никогда в нашем городе не было столько пожаров, сколько их стало после того, как частные строительные компании не стали скупать земли в черте города и вести на них строительство зданий. Вот мой доклад. В нем я подробно излагаю, как делаются поджоги, и кто примерно за ними стоит. Например, дом на улице Коммунаров под номером 187. Ему в этом году исполнилось сто двадцать семь лет. Он горел трижды. Первый раз в 1927 году. Но так, как он построен из жаростойкого кирпича, пожар был потушен самими жильцами. Второй раз он горел в 1965 году. Сгорела лишь одна квартира. Три недели назад дом сгорел дотла.
– Ну, видимо, годы берут своё, даже дома стареют, – развёл руками Спиридонов.
– Нет, не дома. Этот дом сразу загорелся в двух местах! Но почему-то наши эксперты дали заключения, что электропроводка замкнула именно в этих местах. И почему-то замкнула одновременно.
– Чернов, ты мне надоел! Это все твои домыслы. Пока ты мне не принесёшь доказательства, что это поджоги, ко мне лучше не приходи…
4.
– В общем, так, ребята, – сказал полковник Святых, – ещё один тост и все расходимся по домам. Завтра у нас полно работы. У Верочки праздник продолжается, но уже дома. Поэтому все, гусары, по последней. Со стола убирают мужчины!
– Да вы что, товарищ полковник, – возмутилась Вера, – Я сама уберу.
– Нет. Пусть уберут ребята. Ты мне нужна минут на пять. Зайди ко мне, поможешь упаковать несколько документов.
Святых вместе с Воробьёвой встали из-за стола и через минуту сидели в кабинете рядом с кучей папок.
– Знаешь, что это такое? – спросил Иван Фёдорович.
– Не-а, – ответила Вера.
– Это конец местной мафии. Здесь все, – хлопнул рукой Святых по груде документов.
– Иван Фёдорович, а вы не боитесь? – с опаской спросила Воробьёва.
– Кроме смерти, Верочка, ничего страшнее нет. Только, наверное, ещё кроме бесчестия. Есть такая песня, где прекрасные строки: «Пускай глупец из грязи в князи вышел. Пускай! Пускай глупца ласкает двор и знать. Но честь – она всего превыше, умри, гусар, но чести не утрать!» Так вот, самое главное в нашей жизни – чести не утратить. Поняла, Веруня?
– Поняла, товарищ полковник!
– Вот и молодец… Что такое? – вдруг принюхался Иван Фёдорович. – Вера, чуешь, дымом пахнет.
Вера подошла к двери и потянула носом.
– Точно, товарищ полковник. Ой, как тянет-то.
Вслед за ее словами из коридора донёсся крик: «Горим! Пожар!»
5.
Ирина Степановна Воробьёва облегчённо вздохнула и расправила уставшие плечи. Её только что покинули московские гости, которые дотошно проверяли всю её документацию. Но она была на них особенно зла не за это, а за то, что они не отпустили её на рынок, чтобы она купила букет цветов для своей дочери.
Верочке нравились бордовые розы. Она этот цвет полюбила, когда однажды, ещё в раннем детстве, увидела закат на Кавказе. Они тогда всей семьёй отдыхали в Батуми.
Закат был неземной. В фантастическом бордовом цвете, казалось, смешалась вся палитра. Она переливалась и, как в чёрную дыру, уходила внутрь бордовой краски. И в тот же вечер Вере подарили букет роз. Он словно впитал в себя весь увиденный закат.
Ирина Степановна очень хотела купить дочери на день рождения точно такой же букет. Но члены комиссии ее не отпустили. А Марина, ее секретарша, которую она отправила в цветочный магазин, принесла розы какого-то неприятного цвета.
Настроение было полностью испорчено. Ирина Степановна даже не спустилась на третий этаж к Вере, чтобы поздравить ее с двадцатипятилетним юбилеем. «Ладно, – успокоила она сама себя, – сегодня вечером в тесном кругу я все сделаю, как надо. И Володю Чернова поздравлю с помолвкой. Они оба – хорошая пара».
Ирина Степановна посмотрела на часы – восемнадцать часов тридцать минут. Все – рабочий день полчаса как закончен. Вера, вернее всего, уже по пути к дому. Пора и самой собираться.
Вдруг она услышала вой пожарной машины. Подошла к окну и выглянула наружу. В наступивших сумерках ярко горели уличные фонари. Февральский снег падал сверху и сказочно переливался в свете ламп.
Напротив, на тротуаре, стояла огромная толпа зевак и смотрела на здание УВД. Их пытались оттеснить патрульные милиционеры. Но те лишь плотнее сбивались в кучу.
Пожарные раскатали пожарные рукава, открыли люки и стали подключаться к гидрантом.
– Где-то пожар, – вслух произнесла Ирина Стапановна. – Хотя здесь кроме нашего здания ничего нет… Странно, – и она подошла к двери.
За первой дверью был тамбур, а затем ещё одна дверь в приёмную. Но уже в тамбуре Воробьёва почувствовала запах дыма. В приёмной от гари заслезились глаза.
Ирина Степановна на ощупь дошла до выхода и выбралась в коридор. До ее слуха донеслись крики людей. Так, наверное, кричали еретики, когда инквизиторы сжигали их на костре. Вместе с ужасными воплями с нижних этажей доносился мощный гул все сжигающего пламени. От дыма ничего не было видно.
У Воробьёвой закружилась голова, а лёгкие словно раскололись от кашля. Она упала на колени и быстро поползла обратно в свой кабинет, плотно закрывая за собой двери.
В кабинете она вновь бросилась к окну, но открыть его не смогла. Деревянные доски за долгие годы рассохлись и сцементировались с краской. Тогда Ирина Степановна подтащила к подоконнику стол и поставила на него один из стульев. Забралась на эту конструкцию и выглянула в узкую форточку.
Увиденная картина ее поразила. Все здание УВД было охвачено гигантским пламенем. Всюду стояли пожарные машины. Но их явно не хватало, так как вода абсолютно не заливала огонь. Из окон выпрыгивали люди и тут же разбивались об асфальт.
– Так что же это такое? – опять сама с собой заговорила Воробьёва. – Где пожарные лестницы? Эй! – закричала она. – Я здесь!
Но пожарные на ее крики не обращали внимания, так как ее окно находилось в другом крыле здания, куда огонь ещё не добрался.
Из-под двери в ее кабинет стали проникать клубы дыма. В отчаянии Ирина Степановна заметалась по кабинету. Снова пыталась открыть окно, чтобы выпрыгнуть в низ. Но она панически боялась высоты.
Потом, взяв себя в руки, села за стол и стала писать на листе бумаге. Написав короткую записку, вложила ее в конверт. Туда же положила серьги, кольца, которые сняла с себя, и коробочку с подарком для дочери – небольшой золотой перстенёк с надписью «Любимой дочери от мамы». Все это она крепко привязала к букету роз и бросила через форточку на улицу.
6.
Огонь бушевал по всему зданию УВД. Люди метались по этажам в кромешном дыму, кашляли, задыхались и падали в обморок. Те, кто ещё не терял сознание, ползком или на карачках доползали обратно до кабинетов и открывали окна. С потоком воздуха огонь распространялся ещё быстрее. И люди были вынуждены прыгать с подоконников на обледенелую мостовую. Большинство отделывались ушибами и переломами. Невезучие разбивались насмерть.
С четвёртого этажа, в том крыле, где находилась Ирина Степановна Воробьёва, четверо офицеров, закутавшись в шинели и повязав на лицо мокрые шторы, медленно спускались по лестнице к запасному выходу. В самом низу дыма почти не было.
– Слава Богу, – сказал один из них, снимая с лица мокрую ткань. – Выбрались.
Но перед пожарным выходом лежала куча всякого хлама: старые кресла, стулья, столы и прочая рухлядь. Офицеры дружно принялись все это оттаскивать в сторону. И тут их постигло страшное разочарование – железная дверь была накрепко закрыта.
Седовласый майор, чёрный от копоти, сел на пол и грустно усмехнулся.
– Вы знаете, мужики, – сказал он, – самое смешное, что по противопожарной безопасности по этому выходу ответственный я…
Иван Фёдорович Святых ещё раз выглянул в коридор. Потом вернулся в кабинет, снял с вешалки шинель, облил ее водой из графина и накинул на голову Вере.
– В общем, так, дочка, – сказал он. – В коридоре дыма много, но огня не видно. Старайся ползком доползти до лестницы. Около пола дыма значительно меньше. Может тебе повезёт. Давай! – и он подтолкнул ее к выходу.
Вера по-пластунски быстро поползла в сторону центральной лестницы. Видимости почти никакой. Несколько раз на ее пути попадались чьи-то бесчувственные тела. Она со страхом их обходила, прекрасно понимая, что помочь уже никому не может. Кто бы ей самой помог, так как от страха она сама была готова вскочить на ноги и бежать куда угодно без оглядки. Но подспудно она понимала, что, встав на ноги, она неминуемо вдохнёт в себя дым. А это конец.
До лестницы оставалось проползти метров восемь. Вдруг рядом с Верой пол как-то неестественно вздыбился, наружу вырвались языки пламени и заплясали в диком танце. Аккомпанементом пляске стал мощный треск и рёв огня.
Девушка испуганно сорвала с себя ещё мокрую шинель, вскочила на ноги и бросилась обратно по коридору. Ничего не видя и задыхаясь, она вбежала в какой-то кабинет. С трудом распахнула окно и выглянула в окно.
– Помогите! – в отчаянии закричала она.
Ее увидели пожарники и начали подгонять машину с выдвижной лестницей.
– Быстрее, быстрее! – вновь закричала Вера и услышала, как сзади открылась дверь.
Она повернулась. В кабинет ввалился Василий Озернов. От красавца-подполковника ничего не осталось. Мундир весь выгорел. Обожжённая кожа болталась лохмотьями. Вместо волос кровавое месиво на голове. От дикой боли он ничего не соображал.
– Василий Павлович, стойте! Вы куда? – пыталась остановить его Вера.
Но Озернов грубо отшвырнул ее в сторону, а сам залез на подоконник.
– Эй! – каким-то страшным утробным голосом закричал он. – Лестницу давай сюда!
Однако дожидаться не стал, а шагнул из окна прямо наружу. Он летел вниз плашмя. При виде того, что от него осталось, даже всего повидавшие пожарники со страхом перекрестились…
Святых связал вместе три дипломата с самыми важными документами, и наручниками приковал их к себе.
– Вот, сволочи, – говорил он сам с собой вслух, – значит, решили поджечь УВД. А вот хрен вам. Думаете, все документы сгорят. А вот вам!
С этими словами он открыл раму и встал в оконном проёме. Под ним было три этажа. Высоких три этажа. Где-то в общей сложности метров пятнадцать.
Пожарная лестница была недалеко, но по ней спускалось несколько человек с четвёртого этажа. Святых терпеливо ждал, когда его заметят и попробуют спасти.
– А честь она всего превыше, умри, гусар, но чести не утрать! – пел полковник свою любимую песню.
Сзади раздался хлопок, и из-под пола вырвалось огромное пламя. Мощным потоком воздуха Святых выкинуло из окна на самую середину мостовой. Он упал около пожарной машины со словами: «Умри, гусар, но чести не утрать!» От удара все дипломаты открылись и бумаги рассыпались вокруг полковника, медленно набухая от воды, которая струилась повсюду.
Пожарные быстро оттащили в сторону безжизненное тело Ивана Фёдоровича, топча своими сапогами бесценные для следствия документы.
7.
Владимир Чернов спешил, как никогда: ведь он обещал Вере, что зайдёт к ней на работу, и они вместе отправятся домой отмечать день рождения и помолвку. Но с этим прокурором он потерял столько времени. И все напрасно. Да ещё цветы не успел купить.
Он спешил, но вдруг заметил, что его обгоняют десятки людей. И тут он почувствовал запах гари. А мимо с шумом проносились пожарные машины и кареты скорой помощи.
Около здания УВД народу собралось неимоверное количество. Чернов еле-еле протискивался сквозь толпу, которую с трудом сдерживали постовые милиционеры. Они отталкивали в сторону зевак, матерились и порой злобно кричали:
– Вам здесь что – цирк что ли, мать вашу! Тут люди гибнут, а вы зрелище устроили!
Но на их крики никто не обращал внимание. Сзади напирали новые толпы зевак.
Чернов показал своё удостоверение и прошёл через милицейское ограждение. Увиденная картина потрясла его. Здание УВД пылало почти со всех сторон. Пожарные безуспешно пытались потушить огонь. Пожарных машин и лестниц явно не хватало. Не было спасательных надувных матов и обычных брезентовых кругов, чтобы ловить прыгающих с горящих этажей людей. Поэтому те, одуревшие от дыма и ожогов, прыгали на обледенелый асфальт. Выживали немногие.
И тут Чернов в одном из окон увидел Веру. Она высунулась из окна и что-то кричала. Слов было не разобрать, но Владимир понял по ее напуганному лицу, что его любимая девушка на грани отчаяния. И он кинулся к горящему зданию.
– Вера! Вера! Я здесь!
Его схватили два пожарника и, страшно матерясь, оттащили в сторону.
– Там моя невеста! – пытался объяснить им Чернов.
– Отойди! Не мешай, – сказал ему один пожарный. – Сейчас подадим лестницу.
Владимир смотрел вверх на Веру и кричал ей:
– Вера, никуда не уходи! Сейчас подадут лестницу!
Но она его не слышала. Неожиданно она исчезла в глубине кабинета, а вместо нее показалась страшная обожжённая фигура какого-то офицера. Мундир почти полностью сгорел, кожа на лице висела лохмотьями, вместо волос какое-то кровавое месиво, глаза обезумевшие.
Офицер взобрался на подоконник и утробным вурдалакским голосом заорал:
– Эй! Лестницу давай! – но почему-то дожидаться не стал, а шагнул вперёд в пустоту и плашмя полетел вниз…
Вера больше в окне не показывалась. Чернов сел на асфальт около урны и в отчаянии схватился за голову. Но когда из кабинета вырвались языки пламени, и когда Владимир ясно понял, что Веры ему уже больше никогда не увидать, он взял себя в руки. Мысли текли ровно и даже как-то хладнокровно для такой ситуации. «Я найду того, кто сделал этот поджог», – подумал он. В том, что здание УВД подожгли по чьему-то заказу, он уже ничуть не сомневался: слишком много секретов и уголовных дел хранилось в этих стенах. Десятки уголовников и коммерческих структур мечтали, чтобы эти дела были уничтожены.
И тут Чернов увидел в окне Ивана Фёдоровича Святых. Тот стоял спокойно и смотрел, как пожарные спасают людей с других этажей. К его рукам наручниками были прикованы три дипломата.
Святых шевелил губами. И тут Владимир понял, что полковник поёт. Вдруг раздался грохот. За спиной Святых взметнулся столб огня, и ударной волной того скинуло вниз. От удара дипломаты раскрылись и из них высыпались документы, которые тут же набухали в грязной воде. На бумаги наступали своими сапогами пожарные: им было не до уголовных дел, когда вокруг гибли люди.
Черных кинулся к дипломатам и стал торопливо укладывать бумаги обратно. Потом подошёл к одному знакомому полковнику пожарной охраны.
– Вы позволите на время положить эти документы в вашу машину?
– А, Чернов, – поздоровался тот. – Клади. Завтра можешь их забрать у меня в кабинете.
– Спасибо.
– Да не за что. Гляди, — воскликнул полковник, указывая на пятый этаж. Оттуда из форточки вылетел букет роз, с привязанным к нему конвертом. Он летел с высоты, как в замедленной съёмке, и плавно приземлился на чудом оставшийся островок снега на тротуаре. Через несколько дней в местной печати было опубликовано короткое послание Ирины Степановны Воробьёвой.
«Люди добрые, – писала она в своей записке, – не позарьтесь на золото, что лежит в конверте: оно предназначено для моей дочери, у которой сегодня день рождения и помолвка с любимым человеком. Передайте ей эти мои подарки и моё пожелание. Милая моя доченька, я тебя очень люблю, и желала видеть тебя только счастливой. Но судьба, увы, распорядилась по-другому. Когда ты будешь читать эти строки, меня уже не будет в живых, так как мне вряд ли удастся выбраться из горящего здания. А высоты я панически боюсь… Доченька, мне ужасно страшно. Так хочется жить и нянчить внуков, которые, я надеюсь, будут в скором времени. Но первую родите мне внучку и назовите ее Ирой. Может быть, моя душа проявится в ней. Я так хочу быть рядом с тобой, Верочка. Не получилось быть до конца в роли мамы, так буду у тебя в роли дочери. Конечно, все это глупости, но в эти страшные последние минуты жизни хочется верить и в загробную жизнь, и в новое воскрешение. Прощай, моя любимая дочурка. Твоя любящая тебя мама».
8.
Утром Чернов, сам того не понимая, зачем он это делает, пришёл на место пожарища. Вместо здания УВД – груда обгорелых конструкций. Стены не выдержали высокой температуры и рассыпались в прах. Пожарные просеивали каждый метр, чтобы найти хоть какие-нибудь фрагменты останков людей.
Зевак было не меньше, чем прошлым вечером.
Владимир подошёл к знакомым пожарным.
– Есть хоть что-нибудь, что доказывает, что это поджёг? – спросил он у них.
– Пока ничего не можем сказать. Но ясно одно, что здание загорелось одновременно в трёх местах, – ответили они.
Чернов ещё раз посмотрел на пепелище, словно ждал чуда – увидеть живую Веру. Но чуда не произошло. Зато он увидел странного невысокого парня, одетого в дорогую чёрную кожаную куртку.
Парень был невзрачным и неброским, кроме поднятой вверх верхней губы, отчего передние два зуба торчали, как у кролика. Но его глаза! Вот что привлекло внимание Чернова.
В этих глазах бушевал триумф. Парень словно чему-то радовался, но всеми силами пытался эту радость скрыть.
Андрей Левин весь прошлый вечер и полночи упивался пожаром – творением своих рук. Немного поспав, он снова пришёл сюда. Такого результата он и сам не ожидал.
Он чувствовал себя падшим ангелом, который стал вершителем судеб десятков людей. Нет, он не слуга дьявола. Он сам дьявол! Это его новое воплощение на этой земле. И Левин почувствовал в себе такую силу, что все окружающие его людишки показались мелкими букашками. Он усмехнулся и пошёл прочь, небрежно раздвигая плечом зевак. За ним незаметно двинулся Чернов.
По пути Левину попалось круглосуточное кафе-бар. Он зашёл туда и заказал двести грамм хорошего конька и несколько бутербродов с красной икрой. Всю жизнь он только в кино видел, как другие едят эту икру. Теперь он сам мог себе это позволить.
Андрей пил мелкими рюмками и вспоминал, как получил последний заказ. Как и прежде, пришло заказное письмо. На этот раз в нем лежало две тысячи долларов и записка: «Здание УВД. Срок не позднее первой половины февраля. Сходить в автоматические камеры центрального автовокзала. Ячейка № 241. Там необходимые инструкции, форма и документы. После исполнения заказа записку, инструкцию и все прочее уничтожить. Доплата три тысячи долларов».
Действительно, в камере хранения лежала сумка. В ней находилась форма капитана милиции и документы на имя Всеволодова Юрия Иннокентьевича. Что интересно, в паспорте и служебном удостоверении были вклеены фотографии Левина. Впрочем, его это не только не насторожило, но даже и не удивило, так как он уже давно решил для себя, что его поступками двигают не какие-то люди, а сам Вельзевул. В командировочном удостоверении говорилось, что он прибыл из Москвы для инспекции правильного использования помещений УВД. Цель была несколько размыта и не совсем понятна. Но те, кто готовил эти документы, прекрасно понимали, что на периферии измучились всякими проверками сверху и уже ничему не удивляются.
Несколько дней дома Левин расхаживал по квартире в форме капитана милиции, привыкая к новому образу. Отдавал честь перед зеркалом, вёл воображаемые диалоги с сотрудниками УВД. Старался напустить на себя важный вид, как это делают москвичи, которых он знал, когда те приезжали в их город. И наизусть в разной интонации заучил фразу, которая должна быть панацеей на все каверзные вопросы: «Не имею права отвечать на этот вопрос. Если вас это интересует, звоните моему начальству». Телефоны и фамилии московских начальников были в инструкции. Фамилии вернее всего настоящие, а телефоны временные. За ними, вероятно, в самом деле кто-то сидел и мог ответить на звонок от лица начальника.
Впрочем, это ничего не пригодилось. В УВД Андрей прошёл совершенно спокойно. Его удостоверение не вызвало никаких подозрений. Зам. начальника АХО лишь сморщился при виде Левина.
– Как вы нам надоели со своими проверками, – в раздражении сказал он, – делать вам там в Москве, видимо, нечего. Проверяйте что хотите…
До этого момента Андрей внимательно изучил план здания УВД, который вместе с формой находился в сумке. Его сразу обрадовало то, что дом был построен в 1938 году. А в те годы чаще всего перекрытия делали деревянные. Между ними были довольно широкие пустоты, которые с годами забивались пылью и древесной трухой. Эта смесь подобна пороху.
Левин прикинул, что если поджог организовать одновременно в трёх местах, то никакие пожарные не в состоянии потушить пожар. Для этой цели он решил использовать новую гремучую смесь, в основе которой находился фосфор. Эту смесь он удачно разместил на разных этажах и в разных концах здания. Потом отметил командировку и отбыл восвояси. По его собственному ноу-хау защитная оболочка должна раствориться через неделю, и смесь самопроизвольно вспыхнет. Все получилось так, как он и рассчитывал. И никому не придёт в голову связать этот пожар с каким-то капитаном-инспектором из Москвы.
Левин вылил в рюмку остатки коньяка и смачно выпил. Все пора домой. Он заслужил хороший сон.
Чернов терпеливо ждал у кафе-бара заинтересовавшего его парня. Тот вскоре появился и пошёл по улице, слегка покачиваясь. Через три квартала он зашёл в подъезд. Владимир бросился за ним, чтобы посмотреть в какую квартиру тот зайдёт. Но не успел: из подъезда вышла старушка.
– Вы не знаете, в какой квартире живёт парень, что сейчас вошёл в чёрной куртке? – спросил он ее.
– А вам что за дело? – подозрительно ответила старушка.
– Да он выронил из кармана пятьдесят рублей, а я его догнать не успел, – нашёлся Чернов, доставая купюру.
– А-а, – улыбнулась старушка, – приятно видеть порядочных людей. Это Андрюша Левин, хороший мальчик. Правда, последнее время начал выпивать. Родители у него были очень хорошие. Жаль, рано умерли. А Андрюша смирный мальчик, тихий такой – мухи не обидит. Один только раз, когда ему было пять лет, детский садик с детишками случайно сжёг, и сам чуть было не сгорел. С тех пор таким тихоней и стал. А вы деньги мне давайте, я ему потом передам, а то он выпимши сейчас. Да вы не сомневайтесь – я отдам: мне моей пенсии хватает, да ещё внуки помогают.
9.
Через два дня Чернов добился ордер на обыск квартиры Левина. Неделю бы назад его с его косвенными доказательствами послали бы куда подальше, но в виду чрезвычайных обстоятельств начальство пошло навстречу.
Владимир взял с собой опергруппу и двух понятых. На звонки Андрей Левин не отвечал. Пришлось самим открывать дверь. В спальне на тахте лежал слуга Вельзевула с пулевыми отверстиями в груди и голове.
Все вещи валялись на полу. Убийца или убийцы что-то искали. Но, видимо, торопились. У Чернова же времени было достаточно. Через два часа поисков все улики обнаружили в одной из подушек: милицейскую форму, план здания УВД, инструкцию и около восьми записок с адресами домов и датами, когда их нужно было сжечь. Химическая лаборатория находилась в темной кладовке с отличной вентиляцией. Особый интерес представляла тетрадь, испещрённая химическими формулами…
После этого Чернов отправился в психиатрическую больницу, где узнал фамилии и адреса ещё трёх человек, страдающих пироманией. Один из них был парализован, остальных нашли точно в таком же положении, что и Левина. Но эти двое точно исполняли инструкции анонимного работодателя, и не оставили никаких улик.
«Кто же, кто же этот подонок?» – думал Чернов, решая этот ребус. И тут его осенило.
Но арестовать бывшего психиатра областной психиатрической больницы Коваленко ему не удалось, хотя Чернов знал весь механизм его деятельности. Но к трупу не предъявишь обвинения.
Кто-то всесильный опережал Чернова на несколько ходов.
– Все, Владимир Александрович, – сказал Чернову Спиридонов, – дело по поджогам можешь закрывать. Особенно, по поджогу здания УВД.
– Да как вы можете такое говорить! – вспылил Владимир. – Там же погибли десятки наших ребят. И моя невеста тоже.
– Вот-вот, именно твоя невеста. Вендетту хочешь устроить? Ты сам вчера по центральному телевидению слышал, что версия о поджоге УВД исключена. Экспертиза доказала, что пожар произошёл из-за замыкания проводки. А здание оказалось старое. На весь мир было сказано. А сказанного не вернёшь… Думаешь, мне самому не обидно за погибших ребят. Но их уже не вернёшь, а головы мы с тобой потерять можем. Так что не бузи. Как говорится – против лома нет приёма…
10.
На кладбище погибшим во время пожара офицерам отвели целый участок. Все памятники из мрамора, как близнецы. Лишь фотографии и подписи разные.
Около одной из могил стоял Владимир Чернов. С мрамора на него смотрела Вера. На снимке она улыбалась, чему-то радуясь. Сейчас ее улыбка словно говорила: «У меня все хорошо. Володя, ты за меня не переживай».
Лишь Чернов знал, что в гробу лежит одна золотая цепочка и медальон. Это все что осталось от Веры: огонь не пощадил даже ее костей, превратив их в пепел.
– Вера, – вслух обратился к своей бывшей невесте Владимир, – убийцы твои наказаны. Их тоже уже нет в живых. Правда, заказчики здравствуют. Прости, но один я найти и наказать их не могу. Здесь я бессилен. Прости, – и он положил на белый, недавно выпавший снег, что был на надгробье, букет бордовых роз, которые так любила Вера.
Сгорбившись, Чернов пошёл прочь. Пройдя метров сто, он посмотрел назад. Издалека розы на снегу казались свежей каплей крови, словно могила кровоточила…
***