Писатель. Родился в 1981 году в Латвийской ССР. Учился в средней школе № 92, а также в Балтийском Русском Институте по специальности PR-менеджер. Работал в разных сферах, занимал руководящие посты в различных логистических компаниях. Писать начал ещё в старших классах, но всерьёз занялся творчеством лишь после тридцати. Лауреат многочисленных литературных конкурсов, публикаций в печатных и цифровых изданиях, среди которых альманахи, сборники и журналы самых разных издательств (Снежный Ком, Перископ Волга, Астра-Нова, Литерра Нова, Эдита Гелсен и другие). Также есть несколько озвученных профессиональными чтецами рассказов, которые имеются в доступе на сайтах аудиокниг. Победитель Международного Грушинского Интернет-конкурса 2023 года.
Живёт в Риге, Латвия.
Содержание
Тень ангела
Затаив дыхание, я смотрю на снежинки за окном. Белые хлопья кружатся, взмывают и падают, танцуя под известный лишь им мотив зимнего ветра. Иногда они ложатся на стекло и замирают, будто пытаются похвастаться своей красотой, но тут же соскальзывают прочь, оставляя лишь слабый влажный след. Однако я успеваю заметить хитросплетение ледяных узоров: хрупкое и мимолётное, как сам полет, но исполненное того неосязаемого изящества, что всегда остаётся незамеченным.
Я впитываю их красоту и смотрю сквозь белое мельтешение на дом напротив.
Квадратные бреши окон в серой громаде светятся желтым. Многие из них зашторены, некоторые сияют огоньками гирлянд, однако есть и такие, что и вовсе не спрятаны от стороннего взгляда. Но это вовсе не оттого, что их обитатели жаждут чужого внимания. Просто даже в свете неброских светильников и ярких люстр люди порой забывают про свет иной, что теряется среди насущных дел, невзгод и неурядиц.
Вот, на втором этаже, молодая пара. Парень и девушка размахивают руками, пучат глаза и выкрикивают что-то дрожащими от возмущения губами. Слезы готовы навернуться на глазах обоих, но обидные слова, хоть и будучи неслышными, заставляют вздрагивать даже тишину разделяющей дома улицы.
На четвёртом, в крайнем справа, сидит старик и разглядывает в слабом свете торшера, бережно придерживая пальцами за уголки, глянцевое фото. Позади виднеется неряшливо украшенная пластмассовая ёлка, а подле, на столе, лежит перевязанная лентой коробка с куклой. По сухим морщинистым щекам текут скупые слезы.
На пятом же светится ангелок, сплетённый из приклеенных к стеклу диодных лент. Фигурка маленькая, свет слабый, но он все равно выхватывает из темноты пухлощекое личико мальчугана, положившего подбородок на скрещённые на подоконнике руки. Он не плачет, однако зелёные глаза исполнены такой печали, что хочется разрыдаться самому. Потому как в соседнем окне видны двое взрослых: мужчина, кидающий вещи в распахнутый чемодан, и женщина, спрятавшая лицо в дрожащие ладони.
Я не слышу их голосов. Звонкий мороз и заклеенные на зиму створки служат надёжной преградой. Но даже если распахнуть окно настежь и спугнуть снежный морок, я все равно не разберу слов. Потому как куда громче звучит застывшая на заунывной ноте тяжёлая и вязкая печаль.
Я сижу в темной комнате. Родители понимают, что мне так нравится и не противятся. Но дверь за моей спиной притворена не до конца, и прямоугольник жёлтого света отражается в окне. Словно тюрьма моего недуга может стать крепче из-за какого-то щелчка щеколды.
Зато я прекрасно слышу их голоса, хоть они и пытаются говорить, как можно тише. Но их шёпот настолько пронизан эмоциями, что даже безмолвный диалог одними губами не смог бы укрыться от моих ушей.
– Лариса! – голос папы резок и груб, но я понимаю, что это из-за давно и крепко въевшейся усталости. – Он неизлечим! Ну не лечится такое! Сколько мы уже перепробовали? Сколько денег спустили? Все без толку!
– Но Пётр Иванович сказал, – отвечает мама и замолкает. В ее словах усталости не меньше, но уже почти нет той привычной дрожи, что всегда сопутствовала запертым слезам. Все-таки надежда, хоть и слабая, не желала тонуть в солёном омуте.
– Твой Пётр Иванович – шарлатан! – слышится шуршание газеты, и папа читает язвительно-насмешливым тоном. – «Доктор Соколов, сенситивно-психологическая терапия». Ты хоть видела его диплом? А лицензию? Можешь не отвечать, я и так знаю, что нет! Сколько он уже с тебя содрал? Я ради него, что ли, в две смены пашу?
Я не понимаю, почему папа ругает доктора.
Пожилой и улыбчивый, тот сразу попросил называть себя просто дядей Петей. Другие врачи либо смотрели на меня, как на несмышлёного зверька, листая бумажки и изучая подключённые к моей голове приборы, либо сюсюкались, как с младенцем, хотя в уходящем году мне исполнилось уже целых десять лет. А дядя Петя говорил со мной, как с нормальным, взрослым мальчиком, без дурацкого лепета или игнора.
– Признай наконец, – говорит папа уже без злости. – Просто признай. Андрей – дебил. Мне тоже больно, поверь. Но нам нужно принять это.
– Не говори так! – теперь уже голос мамы наливается звонкой яростью. – Серёжа! Не смей говорить такое про нашего сына!
Не смотря на свой серьёзный возраст, я не понимаю ещё многих слов. Даже тех, что зачастую слышу от сторонящихся меня людей. «Дебил», «неполноценный», «умственно отсталый». И до сих пор не гадаю, что такого наговорил дядя Петя маме, после чего я на ее лице вновь стала появляться улыбка. Наверное, как раз из-за неё я и запомнил ту странную речь доктора. Которую он, опять-таки в отличие от своих коллег, не пытался говорить у меня за спиной.
«Видите ли, – сказал тогда дядя Петя, – Ваш сын живёт в совсем иной плоскости восприятия окружающего мира. Мы ещё не до конца изучили данный феномен, но он однозначно имеет место быть. Да, мальчик не почти не способен управлять собственным телом. Но нарушение синоптических связей, работы нервных клеток и общего функционирования организма – это лишь следствие. Биологическая составляющая просто никак не может поймать связь с той тонкой сущностью, с той эмоциональной параллелью, в которой на самом деле существует сознание Андрея. А оно существует, уж поверьте, и наверняка куда богаче, да и глубже, чем наши с вами умы вместе взятые».
Я так сильно задумался над словами доктора, что даже не услышал, как скрипнула дверь, и в комнату зашёл папа.
Сильная рука разворачивает коляску. Отец садится передо мной на корточки и слабо, но улыбается. Я пытаюсь улыбнуться в ответ и даже сказать что-то, но губы едва шевелятся, и вместо слов слышится только сиплый хрип. Наверное, улыбка тоже выходит не очень – плечи отца вздрагивают, но сам он не перестаёт улыбаться. А потом протягивает руку и взъерошивает мне волосы.
– Андрюха, ты как? – папа не дожидается ответа и продолжает. – Ну и молодец! Мужик! Слушай, я на работу – присматривай за мамой, ладно? Ну и слушайся конечно! Я же могу на тебя положиться?
Я снова пытаюсь что-то ответить, но только хриплю. Тогда папа кивает, хлопает меня по плечу и выходит. Слышится стук железной двери, и целых долгих пять минут в квартире царит тишина, прерываемая лишь мамиными всхлипами на кухне. А потом появляется и она.
– Андрюша, милый, не проголодался?
Под глазами красные круги, волосы растрёпаны, как будто в локоны впивались напряжённые пальцы, но улыбка по-прежнему та, да и огонек в глазах, что разгорелся после последнего визита к дяде Пете, так и не угас.
Я пытаюсь сказать, что нет, но снова лишь мычу, и мама всплескивает руками:
– Ну конечно! Совсем мы с папой заболтались. Ты погоди, сынок. Я сейчас тебе кашу разогрею. Гречку, твою любимую, – она хлопает себя ладонью по лбу и с шутливой горестью вздыхает. – Ах да! Совсем забыла, прости.
Мама подходит к ёлке, нагибается и щелкает кнопкой возле подставки. На ветках тут же вспыхивают десятки разноцветных огоньков.
Мы поставили ёлку ещё вчера, а наряжали сегодня утром. Я говорю «мы», потому что мама всегда развешивает игрушки, только дождавшись, когда я проснусь. Тогда она достаёт коробки, ставит коляску поближе и непременно спрашивает, какую и куда повесить. И пусть я не могу ничего сказать в ответ, ее пальцы всегда безошибочно выбирают нужную ветку.
Через какое-то время на кухне гремят кастрюли, радио мурлычет новогодний мотив, а мама ему тихо подпевает. Я же смотрю на переливы ярких светлячков, сплетённых воедино запрятанным в хвое проводом. Я знаю, что по нему бежит ток, и что именно он заставляет сверкать миниатюрные лампы в пластиковой обёртке. Но я вижу ещё и нечто другое, текущее по невидимым нитям меж гирлянд и стеклянных шаров. Белый, незамутнённый полумраком свет, волшебный до самой глубины своего естества. Волшебный, ибо вбирает в себя всю силу, всю выжимку добра и тепла, что рождается при виде перебора цветных искорок, запаха хвои и наивного ожидания чуда.
Я вдыхаю и вбираю в себя этот свет. Чувствую, как упругой волной разливается от по телу, гулко отдаётся в висках и жжёт кончики пальцев. Руки сжимаются на поручнях коляски, и я рывком разворачиваюсь к окну.
Думаю, что этой энергии вполне хватило бы на то, чтобы обрести власть над своим телом. Наверняка, хватило бы.
Возможно, когда-нибудь… Да, когда-нибудь.
Но только не в этот вечер.
Я протягиваю руки, и белые нити срываются с кончиков пальцев, устремляясь к окнам дома напротив. Они касаются жёлтых пятен за стёклами, проникают за прозрачную гладь и растворяются внутри облачками алмазной пыли.
Молодая парочка резко замолкает. Секунду парень и девушка смотрят друг на друга, а потом хлёсткий, как искра, порыв сплетает их в объятиях, не оставляя места для тяжелых фраз. И я поспешно перевожу взгляд дальше.
Пенсионер вздрагивает от звонка и неожиданно резво бросается к двери. Уже через секунду он судорожно отпирает простенький замок, и на шею ему, радостно вопя, бросается курносая девчушка. Светлая тугая коса взметается ввысь, разгоняя полумрак старческого жилища, и будто пытается мне на что-то указать. И я послушно поднимаю глаза.
На пятом этаже мальчуган жмётся, что есть сил, к отцу. Под локтем зажат плюшевый медвежонок, и ему очень неудобно его держать. Но он и не думает разжимать тонких пальцев, скрещённых за спиной мужчины. К тому же сбоку их обоих пытается обхватить женщина, на глазах которой так и не высохли слезы. Но это уже совсем другие слезы. И никто не смотрит на брошенный и такой ненужный чемодан.
Я заглядываю и внутрь себя. Волшебства почти не осталось, но на дне сердца еще что-то плещется. И этих капель как раз хватает на то, чтобы на моем лице наконец появилась настоящая улыбка.
Жаль только, мама не видит. Но когда-нибудь она увидит. И папа, и все-все-все. Обязательно! Ведь, правда?
В конце концов, ангелы красивы всегда.
И потому, когда в следующий раз вам где-нибудь встретится неказистый человек: с несуразными чертами, изломанными движениями или попросту застывший в коляске – не спешите брезгливо отворачиваться. Лучше взгляните на тень за его спиной. Вдруг там трепещут изголодавшие до полёта крылья?
Обратный билет
Лужа оказалась по щиколотку. Слегка подмёрзшая и припорошённая снежком, она была совсем незаметна на неровном асфальте. И хрупкий ледок с готовностью хрустнул, принимая в себя короткий ботинок.
Егор матюгнулся. Ясен пень, что осенняя обувь хороша лишь осенью, да и то ранней. Декабрь, не смотря на все его ноябрьские замашки, был все-таки зимним месяцем. Хотя эту грязно-серую, располосованную быстро таящими белыми проплешинами картину трудно было отнести к конкретной поре. Особенно человеку, со школы привыкшему различать времена года по красочным картинкам в учебнике.
Отряхнув зачем-то ногу, будто это могло ее просушить, он пошёл дальше. В ботинке хлюпало, мокрый снег норовил юркнуть за шиворот, а ветер пробирался через пальто, не смотря на высоко поднятый воротник.
Не по погоде он одет, что уж тут. Но до зарплаты оставалось ещё полмесяца, а семейный бюджет и так со скрипом осилил коммуналку. Не говоря уже про ипотеку и прочие радости жизни, вроде поесть три раза в день. Да не ему одному.
Эх, говорила мама, иди на юридический. Вовка вон, младшой, послушал – так теперь как сыр в масле катался. Фотки, по крайней мере, присылал только на фоне нездешнего солнца. А ведь звёзд с неба никогда не хватал.
А что Егор? А Егор решил не расставаться с мечтой. Красный диплом, золотая медаль, перечень побед в литературных конкурсах… Разве не фундамент для безоблачной карьеры? Дуралей… Как выяснилось, — вообще не фундамент. Никому оказались не нужны его высокодуховные рассказы, людям чтиво да беллетристику подавай. А в редакциях лишь сладко улыбались, пели хвалебные оды, — но печатать даже не помышляли.
И вот теперь Егор, тридцати пяти лет от роду, по-прежнему кропал статейки в городской вестник, отвлекаясь лишь на халтурки в местных журнальчиках. Зарплаты хватало, но впритык, да и то, лишь при постоянных подсчётах в голове. И только кладя голову на подушку, в предсонном забытьи, он мечтательно видел обложки своих неизданных книг.
Может стоило тогда все же написать какой-никакой ширпотреб, а не воротить свой высокодуховный нос? Того и гляди, сумел бы пробиться в литературные кулуары. Да только что теперь…
— Извините…
Егор не сразу понял, что окликнули его. Он замер и оторопело посмотрел в сторону обратившегося.
Это была девушка, лет восемнадцати. Симпатичное, но не до конца утратившее детские черты личико. Припорошённые снежком дуги бровей и ресницы дополняли наивный образ. А белая дутая куртка и такая же белая шапка с помпоном казались чем-то неуместным на фоне промозглого серого проспекта.
Большие зелёные глаза с мольбой смотрели на Егора, а руки в опять-таки белых варежках сжимались на ручке чемоданчика.
— Извините, — повторила девушка. – Вы не могли бы мне помочь?
Приглядевшись, Егор заметил, что колесики чемодана застряли в решётке водостока.
Что за глупости, подумал он. Там же чуть-чуть сильнее дёрнуть… Ай, ладно.
Егор молча подошёл, взялся за ручку и с лёгкостью выдернул девичью поклажу.
— Держи, — буркнул он, ставя чемоданчик на бордюр.
— Ой, спасибочки!
— Будь аккуратнее, — уже мягче добавил Егор, и развернулся, чтобы уходить. Но она окликнула его:
— Извините ещё раз, — промямлила девушка неуверенно. – А вы не хотите поговорить о Боге?
Он медленно повернулся, мысленно хлопнув себя ладонью по лицу. Только сейчас Егор заметил, что из кармашка чемодана торчали какие-то глянцевые проспекты.
Спасу нет от этих сектантов! Очередные свидетели, представители исконной веры, спасители заблудших душ. И тебя спасут, только карман раскрывай.
-Нет, — процедил Егор.
Он уже сделал несколько шагов, как услышал тихий плач. Кляня себя на чем свет стоит, он развернулся.
Девушка сидела на опрокинутом чемодане. Лицо ее закопалось в варежки, и оттуда слышались тихие всхлипывания.
— Эй, ты чего? – растерянно спросил Егор. Такой реакции он точно не ожидал. Обычно «спасители человечества» пожимали плечами, да шли улыбаться другим прохожим.
Девушка подняла влажные глаза. Из-под шапки выбилось несколько белобрысых завитушек.
— Вот скажите, — всхлипнула она. – Что со мной не так? Как только стоит мне обратиться к кому-то, все сразу чураются. Я так плохо выгляжу?
— Да нет, — ответил Егор, подумав, — вполне себе ангел.
Он и не думал с ней флиртовать. Егор был женат и вполне себе моногамен. Просто девушка в своих белой одежде и наивным детским лицом действительно смахивала на херувима с рождественской открытки.
Он ожидал, что та засмущается или хотя бы улыбнётся. Но белокурое создание вдруг посерьёзнело и придирчиво себя оглядело:
— Что, так заметно? Надо ещё раз подумать над прикидом.
Воздух за ее спиной на секунду дрогнул, и серую морось всколыхнули два белых крыла. Через миг видение исчезло, но хлопья мокрого снега не сразу заполнили потревоженное пространство.
— Ну, раз уж вы тут, можно я вам кое-что расскажу?
Егор лишь молча кивнул, продолжая ошарашенно смотреть за ее плечо. Но крылья больше не появлялись.
— Видите ли, скоро Рождество и Новый год. Время акций и распродаж. Мы тоже не стоим в стороне. – Она вздрогнула и покосилась наверх. Виновато поправилась. – Сорри, была не права. — Затем вновь посмотрела на Егора. – Это чудесное время. Люди полны надежд и мечтаний, ждут позитива и верят в чудеса. И нечистая сила этим активно пользуется. Слышали про их последнюю новинку? – Она поморщилась. – Счастье по акции! Выдают различные блага за ограниченную продажу души. И люди же ведутся! Вот и мы были вынуждены сделать ответный ход.
Девушка многозначительно подняла руку. Судя по сморщенной варежке, вверх глядел указательный палец.
— Обратный билет! Рассказать?
— Как тебя звать, ангел? – промямлил наконец Егор.
— Ну, зовите Света. – Она потрясла выбившимися кудрями, и те заплясали на лбу, как солнечные лучики. – Пожалуйста, не отвлекайтесь. Вы отозвались на призыв о помощи, хотя могли пройти мимо. А значит, вы неплохой человек. Но не все у вас в жизни просто, верно? Так скажите, может вы хотели бы начать жизнь заново? Или с какой-то ее главы, чтобы исправить неурядицы прошлого? У вас есть такая возможность! Только учтите: всякие хитрости с акциями или лотереей не сработают. Лёгкая нажива идёт в разрез с политикой нашей кампании.
Хотел бы он? Может и хотел. А может, и крылья просто привиделись, а по Свете плачет совсем другой белый прикид.
— Вижу, вы все-таки не верите. Ладно, — девушка порылась в кармашке чемоданчика и протянула глянцевый прямоугольник. – Держите.
Он машинально взял бумажку и покрутил ее в руках. Ничего особенного. Обычный типографский глянец, белый фон, надпись: «обратный билет» и два отрывных корешка по бокам: один побольше, второй поменьше.
— Вот смотрите, — Света указала на малый корешок. – Это, так сказать, пробник. Отрывайте, и убедитесь сами.
Егор послушно оторвал, и… Еле удержал равновесие, потому как вдруг оказался стоящим на одной ноге.
Он машинально отпрыгнул назад и посмотрел вниз. Перед ним, поблёскивая хрупким ледком, была давешняя злодейка-лужа.
Глянул на ботинки – сухие. Причудилось, что ли?
Но билет по-прежнему был в его ладони, только корешок остался один – тот что побольше.
Не причудилось.
Обойдя лужу, он зашагал по улице, продолжая разглядывать необычный подарок. Мысли путались в голове, и в порядок приходить явно не собирались. Эмоции вторили им, словно кто-то бил по струнам души, смешивая и те, и другие в одну невнятную кучу. И только одно слово: «Шанс!» билось в голове неустанным ритмичным маятником.
Вернуться назад. Отбросить пятнадцать лет, что проторили ее нынешнюю дорожку, и начать все с чистого листа. Пойти учиться на перспективное направление. Получить престижную должность, и иметь заслуженный достаток. Ну а Надю свою он и так встретит, может даже раньше.
Ведь любовь она одна на все времена, верно? И десять лет назад, и пять. А четыре?
Он осёкся, придерживая уже тянущие за корешок пальцы. Кстати, а каков он был четыре года назад? Чем отличался? Да ничем! Такой же журналюга средней паршивости со списком долгов и без ярких успехов. И что только Надя в нем тогда нашла?
— Эй, приятель…
Егор не заметил, как со всеми этими мыслями он дотопал до центральной площади. Елка в центре сверкала фонариками и гирляндами, а горожане с детьми, щурясь от назойливых снежинок, восхищённо ходили вокруг. И не смущали их ни мерзкая погода, ни всклокоченная на брусчатке грязь, ни бомжи, привычно снующие по окраинам площади в поисках бутылок и халявной мелочи.
Один из них, сидевший на бордюре поодаль от «собратьев», глядел сейчас на Егора. Грязная куртка, протёртые джинсы, облезлая шапка «Сочи 2014» и нечёсаные сальные патлы, непонятно где переходящие в такую же сальную бороду. Зато обувь, изрядно сношенная и явно не по размеру, сияла чистотой.
Отличало его от «коллег» ещё и наличие необычного для данной публики инвентаря. Перед бомжом стояла сколоченная из трёх досок ступенька, а по бокам от неё лежали на аккуратно расстеленной газетке тюбики с гуталином и пара длинных щёток.
— Эй, приятель, — повторил бомж, указывая на ботинки Егора. – Совсем ты замызгал свои штиблеты. Давай почищу. Рубчиков двадцать возьму.
Егор пожал плечами и поставил ногу на ступеньку. Почему бы и нет? С него не убудет.
Щетки заходили по кожаным бокам ботинок. Бомж погрузился в работу, а Егор все никак не мог оторвать от него глаз. Какой знакомый размах руки, движение пальцев, даже шрам на тыльной стороне правой ладони. Все, как у…
— Мишка! – Воскликнул он. – Мишка, это же ты?
Бомж поднял на него глаза и криво улыбнулся.
— Привет, Егорка, — вздохнул Михаил, — думал, не узнаешь. Даже надеялся…
Они не виделись с выпускного.
С тех пор прошло много лет, и он почти ни с кем больше не пересекался. Наверное, именно поэтому бывшие одноклассники оставались в его памяти такими, какими их запечатлел для альбома школьный фотограф. Молодыми повесами, впереди которых была обязательно яркая и насыщенная победами жизнь.
Таким он запомнил и Михаила, гордость гимназии и будущую звезду волейбола. И никак эта картинка не хотела вязаться с этим бородатым бродягой, утратившим человеческий лик за грязной коростой.
— Что… — прохрипел Егор и откашлялся. – Что случилось?
Михаил убрал щётки, отвернулся. Помолчал немного, а потом его будто прорвало:
— Травма. Сука, банальная травма… И все. Резко стал никому не нужен, прикинь? Ни в игроки, ни в тренеры. Даже в школу физруком не взяли. А я ж себя не мыслил без спорта. Вот и запил. Мать просила опомниться, но я не слушал, только наливал. И даже не заметил, как у нее сердце сдало. Представляешь, посыпаюсь с бодуна, а ее уже на носилках уносят. И простынка поверх головы. – Он вытер глаза, и на чумазой щеке осталась светлая дорожка. – Как жена уходила, даже не вспомню. Только оповещение из суда припоминаю, что хата теперь ее, а мне дорога на улицу. Так и остался Михаил Валентиныч на вольных хлебах.
— А дети?
— А не народил! – нарочито весело ответил бывший одноклассник. И сделал жест, как будто что-то отрезает. – Отморозил хозяйство под забором. Как раз, когда из дому выперли.
Он вдруг резко встал и быстро собрал свои пожитки:
— Ты прости меня, Егорка. Что вылил на тебя это дерьмище. Зато боты у тебя теперь чистые. – Михаил подмигнул. – Пойду я.
Секунд десять Егор смотрел на удалявшуюся грязную спину. Потом сорвался с места и нагнал однокашника:
— Постой! – Он посмотрел в увлажнённые глаза. – Ты бы хотел вернуться назад? Хотел бы все изменить?
— А как ты думаешь, долбанный ты ботаник? – вспылил тот. – Ещё как хотел бы!
— Тогда держи, — Егор протянул билет. – Понимаю, звучит дико. Но ты просто поверь.
И он рассказал историю про Свету, игры ангелов и чертей, а самое главное, как воспользоваться билетом. Михаил слушал озадаченно и недоверчиво, словно прикидывая, как избавиться от этого психа. Но потом в его глазах все же загорелся огонёк веры, затмевающий все логические доводы.
— И что? – все равно вспылил он. – Ты думаешь, я возьму его у тебя? Когда это я брал подачки? Оставь свою жалость для слабаков! Тем более, что он тебе самому нужен.
А ведь Михаил, оказывается, не изменился. Никогда он не ждал поблажек от судьбы и окружающих. И даже обувь чистить пошёл наверняка только затем, чтобы не клянчить мелочь у прохожих.
— Нет, — ответил Егор, запихивая билет обратно в измазанную гуталином ладонь. И добавил совершенно честно:
— Мне он не нужен.
Затем он резко развернулся и быстро зашагал прочь.
Да, денег оставалось немного. Но на пакетик конфет хватит. Ведь дома ждали еще те сладкоежки.
***
Надя ушла на кухню, из которой уже тянулся запах предстоящего ужина. В желудке предательски заурчало, что вызвало у Олечки искреннее веселье.
Она оторвалась от листка, на котором выводила что-то цветными карандашами:
— Папа, ты тигр? Р-р-р-р!
— Нет, — наигранно воскликнул Егор. – Просто я съел целого тигра! И готов съесть ещё одного! Вместе с одной маленькой девочкой!
Он грозно поднял руки, и Олечка с визгом спряталась за шторой. Но уже через секунду выскочила оттуда и, прихватив по пути рисунок, прыгнула отцу на колени.
— Я – не маленькая! – Она важно подняла палец. — Мне уже четыре года!
А ведь и в самом деле, подумал Егор. И уже так вытянулась. А ведь совсем недавно она была тем неуклюжим карапузом, что неумело хватается за все углы.
— Смотри! – прервала Олечка его мысли и протянула рисунок.
На бумаге со всей детской простотой был изображён корабль. А на палубе, возле рубки с дымящей полосатой трубой, две фигурки в платье: побольше и поменьше.
— Это мы с мамой! – воскликнула дочь.
— А где же я? – удивился Егор и состроил обиженную мину.
— Ты тоже хочешь? Тогда тебе нужен билет! Сделать тебе?
— Конечно, товарищ капитан!
Дочка хихикнула и побежала к своему столу. Через секунду она уже вырезала из картона прямоугольник. А Егор продолжил разглядывать нехитрый, но такой милый рисунок.
Потом он посмотрел на огромные, пронзительно голубые глаза дочери. Та почувствовала отцовский взгляд, подняла голову, и, улыбнувшись, снова захрустела ножницами.
Верно говорят, что в одну реку дважды не войдёшь. Выскочишь на минутку, а прежнего течения уже не поймаешь. Упустишь навсегда. И это даже на отмели, не говоря уже про омут. Голубой омут, покинуть который было страшнее любых неурядиц.
— Туда и обратно? – с серьёзным видом спросила Олечка, вырезав «билет» и зависнув над ним с фломастером.
— Нет. Только туда.