Писатель. Член Союза писателей России. Родился в 1954 году в селе Смольково Исаклинского района Куйбышевской области. Окончил Куйбышевский политехнический институт по специальности «Инженер-механик» и Куйбышевский государственный университет по специальности «Историк». Работал инженером, преподавателем. Был частным предпринимателем. В настоящее время пенсионер. В семидесятые годы активный участник движения авторской песни.
Писать прозу стал довольно поздно — с пятидесяти семи лет. Рассказы печатались в журналах: «Русское эхо» (Самара), «Наш современник» (Москва), «Смена» (Москва), «Урал» (Екатеринбург), «Дальний Восток» (Хабаровск), «Волга 21 век» (Саратов), в других литературных журналах. Автор двух книг прозы.
Живёт в г. Самаре.
Содержание
«Там, где цвела черёмуха…», «Шнурки»
рассказы
Там, где цвела черёмуха…
Когда цвела черёмуха, Колька выезжал на своём велосипеде встречать с пастбища корову пораньше, чтобы какое-то время побыть рядом с зарослями черёмухи. Словно ослепительно — белые кучевые облака упали в то место, где ручей, протекавший по Подмарёву оврагу, впадал в речку — нигде в селе не было столько черёмухи. Её стволы чёрными толстыми змеями вылезали из земли и росли вокруг большой прямоугольной ямины. Эта ямина была частью отвода от реки, что устроил когда-то давно помещик, живший в селе ещё в конце позапрошлого века. Черёмуха росла и на берегу реки. Одиночные, немногочисленные её деревья зелёной — а сейчас, в пору цветения, белой кроной — нависали над руслом небольшой речки: над каменистыми перекатами, над узкими быстринами.
Воздух так насыщен запахом черёмухи, что можно было задохнуться или, надышавшись, забыться, как в сладком дурмане.
Была поздняя весна — конец мая. Заканчивался учебный год. Впереди долгожданное лето, а потом Кольке в пятый класс.
Позднюю весну вот-вот перекатит солнышко в лето. На улице теплынь. Но нет ещё жары летней. Под вечер от реки тянуло сыростью и холодом. Солнце подбиралось к горизонту и становилось розовым, неярким, выносимым для глаз. Его лучи мягко и ласково ложились на белые ветви черёмухи и белый цвет тогда приобретал оттенок нежно-розовый.
Красота влекла сюда Кольку, буйство ожившей природы или таинственность самого места — огромные вётлы над тёмными речными омутами, большие ямины около речки, где сырость держалась до середины лета и травы вырастали выше человеческого роста — сейчас трудно сказать. Но что-то тянуло его на это место, и перед тем, как встретить корову с пастбища, он ненадолго заезжал в этот черёмуховый рай. Постоит, бывало, несколько минут, посмотрит вокруг — даже с велосипеда не слазил — и ехал дальше. Иногда, правда, перед тем как отъехать, Колька громко щёлкал над головой кнутом. Звук от удара кнута долгим, надтреснутым эхом разносился по долине речки.
У Кольки был кнут — большой, хороший кнут. Таких кнутов в селе было наперечёт. Колька гордился своим кнутом. У других мальчишек какие были кнуты? Так, баловство какое-то: к деревянной рукоятке гвоздями прибивали длинный резиновый жгут (клиноремённая передача от сельхозмашины), а к другому концу жгута привязывали узкую полоску какой-нибудь кожи — это называлось «хлопе`ц», чтобы стегать непослушных животных и «хлопать» кнутом. А Колькин кнут был настоящим — его дед сделал ему этот кнут. Деду выдавали в колхозе сыромятную кожу для ремонта и изготовления лошадиной сбруи. Дед нарезал тонкие длинные полоски сыромятной кожи и из них, как большую косу, плёл кнут. Около рукоятки кнутовище было толстым, а потом всё уже и уже и в конце совсем сходило на нет. На самом конце кнута из прочных суровых ниток и конского волоса делался «хлопе`ц». Особым образом — это целое искусство — рукояткой кнута создавалась «волна», которая шла от толстой части кнута к узкой, и этот «хлопе`ц» громко щёлкал и больно задевал овец и коров, если они не слушались пастуха. Хороший был кнут у Кольки, да не обижал он им бедную животИну. Ну, так, совсем уж обнаглевшую корову ударит разок— другой, чтобы в колхозную пшеницу не лезла, а овечек — тех совсем не стегал. Жалел овечек — они покорные и совсем безобидные. Немного бестолковые, но что уж тут поделаешь — природа у них такая … Своим кнутом Колька срубал татарник, ловко подсекая «хлопцóм» колючие кусты. Но главное, и это Колька сильнее всего любил, было «грохнуть» кнутом. Над головой раскрутить кнут, сделать на противоходе ему петлю и, когда петля «подлетит» к «хлопцу́», подтянуть рукоятку кнута на себя. Сельские мальчишки часто соревновались кто громче «хлопнет» кнутом…
В тот весенний вечер как обычно заехал на своё заветное место Колька. Черёмухой любовался, дышал её одурманивающим ароматом, слушал, как вода на разные лады звучит-переливается на перекате через большие белые камни. И послышались ему, сначала неявно, но потом всё отчётливее, непонятные странные звуки — они доносились с реки, чуть ниже по течению. Что бы это могло быть? Испугался Колька, но любопытство пересилило. Нажал на педали, подъехал поближе и увидел такую картину: в реке, в речном иле тонул телёнок. В том месте, где оказался телёнок, река изгиб делала, и за кустами ивняка образовался небольшой затон. Весной туда много ила наносили вешние воды с чернозёмных полей, и поверх стоячей воды ряска зелёная плавала. Телёнок принял её, наверно, за траву или просто напиться воды захотел — вот и съехал с крутого бережка в воду. Когда его Колька увидел — половина туловища телёнка была уже под водой. Увидев Кольку, телёнок стал жалобно мычать и делать попытки выбраться на берег. Он судорожно и торопливо толкался ногами, но результат был обратный — его всё глубже затягивала трясина.
Что делать? Ехать за кем-то, искать хозяев — утонет за это время бедное животное. А как его вытащить? Телёнок был не маленький — это был бычок — таких называли «полуторник», ему было полтора года. Появился он на свет в позапрошлую зиму. Всё прошлое лето его, как и других, таких же телят, хозяева привязывали рядом с домом в трАвном месте на длинную верёвку. Верёвка крепилась к железному — реже деревянному — колышку. Все телята были резвые и очень хотели свободы. И часто можно было наблюдать, как вдоль порядка села бежит телёнок, а за ним баба с криком. От ошейника телёнка тянется верёвка и железный кол, болтаясь на конце, поднимает пыль с дороги.
А в это лето «полуторников» стали приучать к стаду. Тот, что застрял в речке, наверное, часто вырывал железный кол — свободу любил. Вот и сегодня не уследил за ним пастух, убежал телёнок из стада.
Колька подобрался ближе к воде и с боку стал бить «хлопцОм» кнута по заду телёнка. Может, надо было на другую сторону речки перейти — речка-то небольшая — и с той стороны подгонять телёнка, но Колька подумал, что в этом смысла не было — телёнок понимал, что надо выбираться на тот берег, где стоял человек с кнутом — другого не дано. Телёнок не боялся кнута — или инстинктом, или сознанием своим телячьим он понимал, что главная опасность там, в глубине вязкого дна. Колька отчаянно стегал телёнка, при этом жалея его изо всех сил, кричал ему что-то, как будто эти слова животное понимало. И телёнок старался: делал судорожные движения, при этом неотрывно смотрел на Кольку и… всё глубже увязал в иле. И увидел Колька в этих глазах отчаяние, испуг и какую-то виноватость перед ним — вот, мол, ты меня выручаешь, а я такой неловкий и бестолковый, никак не могу выбраться.
Иногда они: и Колька, и телёнок, устав от безнадёжных попыток, в отчаянии смотрели друг на друга. А Колька отчаивался всё сильнее и сильнее. И представил Колька, что телёнок — это его друг (вон как он преданно и с надеждой смотрит на него), а друзей не бросают. Останется он до последнего здесь — хоть на весь вечер, хоть на всю ночь — но спасёт друга! Ну, как можно уйти от этого жалобного взгляда, когда ты — последняя надежда? Беда сделала телёнка умным — он понимал и не инстинктом, а, точно, своим телячьим сознанием, что человек, который приехал сюда на велосипеде и больно бьёт его кнутом, приехал на самом деле, чтобы спасти его от неминуемой смерти. А телёнку умирать было ещё рано — у него в запасе было как минимум шесть месяцев, а то и больше…
Начинало темнеть. Стадо коров уже, наверно, гнали по улицам села. Можно бы крикнуть. Позвать на помощь. Да не услышит никто. Здесь низина, кругом деревья, река шумит…
А у телёнка уже и спина под воду уходила.
Был бы это человек. Подал бы ему Колька палку какую ни-будь или ветку и вытащил бы на берег. Или кнут можно было бы бросить вместо верёвки.
Зимой читал Колька книжки Джека Лондона. О каких мужественных людях он писал в своих рассказах! Из каких, казалось бы, безнадёжных ситуаций они выбирались. Себя не щадили, плоть свою не щадили! Главное — честь, достоинство и святой долг перед другом…
Телёнок уже не мычал. По холке было видно, что он ещё судорожно и безнадёжно двигал ногами, погружаясь глубже и глубже в тину. А Колька то ходил, то бегал с мокрыми уже глазами по берегу, пытаясь что-то придумать, чтобы спасти бедное животное. Но ничего не придумывалось. И в голову полезли совсем другие, грешные, нехорошие мысли: ну, утонет телёнок, так никто же не узнает, как это произошло и, значит, никто не осудит Кольку за его слабость и неумение, за то, что не помог животному. А если и узнают — так не Колька же столкнул этого телёнка в воду. Но эта мысль была для себя, в самооправдание. Эти мысли лезли в голову, но застревали где-то на подходе, они носились около Кольки, он знал, что они есть и… не пускал их глубоко вовнутрь себя.
А внутри, в душе, в сердце, билось: ты же больше никогда сюда не посмеешь прийти — это будет место твоего позора и первого серьёзного разочарования в себе самом.
Бедный бычок уже не мычал, смирившись с неизбежным, он поворачивал всё ещё с какой-то надеждой голову в ту сторону, куда метался Колька, и в больших бычьих глазах его были большие бычьи слёзы.
Были бы у него руки — бросил бы ему кнут! — почти плакал от отчаяния Колька. И тут, на самом пике отчаяния, в голову как ударило — надо привязать кнут за рога телёнка! Вон, какие рога за полтора года выросли!
Колька быстро разделся, зацепил кнут за куст на берегу — на случай, если сам в тине застрянет — вошёл в воду и другим концом кнута привязал рога. Потом быстро выбрался на берег — теперь он ни о чём не думал, только действовал — упёрся обеими ногами в кочку и стал сильно тянуть за кнут. При этом кричал, особо и не осознавая, что кричал: «Давай! Друг! Двигай!» Кричал, упирая на букву «Д» — так получалось убедительней. И произошло чудо! Нет, не чудо. Так и должно было случиться. Кто-то давным-давно написал этот сценарий, и вот он воплощался в жизнь. Ведь когда цвела черёмуха, Колька каждый день сюда приезжал. И сегодня приехав, и увидев большие влажные глаза обезумевшего от страха животного понял, что надо спасти и телёнка, и… себя.
Когда кнут натянулся, как тугая тетива лука, и телёнок снова задвигал ногами, туловище его стало медленно подниматься над водой. И чем выше над водой поднимался телёнок, тем сильнее тянул кнут Колька и громче кричал. Он вспомнил песню из фильма про альпинистов, что смотрел в клубе прошедшей зимой, и спел или прокричал несколько строк: «… а когда ты упал со скал, он стонал, но держал-л-л-л!» Колька на какое-то время потерял контроль над своими эмоциями: он не слышал журчание струй реки, не ощущал аромата цветущей черёмухи. Он весь был песней, мускульной силой и силой воли. Телёнок теперь смотрел на него преданно и упорно — так, наверное, смотрят солдаты на своего командира, когда верят ему, идя на смертный бой.
Телёнок выходил из воды весь в липкой и скользкой чёрной грязи. Он ступал на берег неуверенно: скользил, падал на колени и снова карабкался вверх.
Он был спасён и стоял на берегу ещё испуганный, но глаза его были уже другие. Он твёрдо стоял на земле, он привык за полтора года стоять именно на земле, а не летать по воздуху, не плавать в речке и, конечно, не тонуть в тине. Но он стоял ещё испуганный, не смея сделать и шага и, тем более, побежать.
Колька стал развязывать узлы на рогах. Узлы подтянулись, и пришлось потрудиться. Телёнок поднял голову, и Колька ощутил, что руки его коснулось что-то влажное и шершавое. Это благодарный телёнок лизнул его руку своим большим языком.
И только тут до Кольки дошло, что всё окончилось. Окончилось хорошо! И в благодарность за «телячью ласку» «огрел» телёнка кнутом. Ну, не мог по-другому выразить свою радость этот мальчишка, да и телёнка надо было с места сдвинуть. Бычок принял удар с благодарностью: так, мол, мне и надо — впредь наука, поделом; потом сделал шаг, другой и…спокойно пошёл по направлению к сельской улице. Колька ещё раз стеганУл телёнка и ещё. И телёнок вдруг стал резвиться: он, стоя на месте, наверно кто-то их этому учит, начал высоко выбрасывать вверх задние ноги и вроде бы не реагировал на удары кнута. Это был своего рода ритуал: чуть не сошедший с ума от радости Колька стегал кнутом обезумевшего, от счастья вновь обретённой жизни, телёнка. Наконец, бычок громко, утробно замычал и что есть духу помчался в гору из низины реки, где росла черёмуха. Около реки было почти темно, а на пригорке — уже в улице села, куда выбежал телёнок, было ещё светло, и силуэт животного чётко вырисовывался на фоне светло-лилового вечернего неба.
Подул несильный ветер, и вся низина реки наполнилась ароматом черёмухи, с веток её полетели небольшие белые кружочки, они парили в воздухе, падали на траву, опускались в речку, и река уносила их в темноту вниз по течению.
Колька искупался в холодной реке. Смыл грязь, оделся и поехал домой. Корова, которую надо было встречать с пастбища, была уже дома, на калде. Она сама пришла. Колькина бабушка только что начала вечернюю дойку. Она дёргала корову за соски, и молоко тонкой упругой струёй звонко билось о стенки ещё пустого оцинкованного ведра.
Шнурки
Мы свернули с асфальтового шоссе на просёлочную дорогу. Справа большой лесной массив, деревья местами вплотную подступают к дороге, местами большие опушки. Слева от дороги поля, засеянные подсолнечником и зерновыми, встречаются овражки с высокими старыми вётлами и кустарниками.
Был конец мая – зелёная, голубая пора начала лета. Послеобеденное время. Ещё вовсю светило солнце, но тени от деревьев и кустарников заметно вытянулись. В машине нас четверо: я с женой и наша дочь с сыном, полуторагодовалым худеньким мальчиком с большими, не по-детски серьёзными глазами. В открытые окна машины вливался запах весеннего леса: молодой листвы, прелых прошлогодних листьев; тянуло прохладной свежестью. Я ехал медленно, хотя дорога уже просохла и колея хорошо накатана. Спешить было некуда – до села, где жил мой дядя, оставалось три километра. Когда-то давно я жил в этом селе, и всё мне было здесь знакомо: лес, овраги, поля…
Я проехал поворот, обогнул поросли молодого клёна и… остановил машину. На дороге стояла косуля с двумя детёнышами.
– Стой! – воскликнула жена. – Не двигайся!
Увиденное так поразило её, что она не заметила – я и так остановился.
– Посмотрите, какая нежность! Какая красота! Именно КРАСОТА, – почти шептала жена, видимо, боясь спугнуть косуль.
Животные были совсем близко, шагах в двадцати от нас. Козлята смотрели на машину равнодушно, не чувствовали опасность. Косуля, увидев машину, вздрогнула, но страха в глазах тоже не было. Несколько секунд они стояли на дороге не двигаясь. Ярко-рыжий окрас, белые пятна «к месту» – действительно, красивые животные. На фоне весенней зелени эта троица притягивала взгляды. Козлята ещё совсем молоденькие, видно, что недавно стали на ноги. Да и сама косуля молодая, возможно, что эти детки её первый или второй приплод.
– Смотри, сынок, это косули. Мама и её детки. У меня есть ты, и у неё есть детки. Смотри, какие они милые и беззащитные – прям, как ты у меня. – И дочь, нежно прижав сына к себе, поцеловала его в щёку.
Животные спокойно перешли дорогу, потом пошли по опушке леса и скрылись за деревьями.
Весь остаток дороги мы только о косулях и говорили. Жена восхищалась их красотой, дочь озаботила меня вопросами: а как они выживают одни в лесу, а чем они питаются зимой?..
Я попросил жену и дочь никому в селе не говорить, что мы видели косуль. На вопрос, почему нельзя, пришлось, повысив голос, повторить просьбу ещё раз и пообещать, что расскажу позднее. Когда? Зимой.
Я не хотел расстраивать жену и дочь: если о косулях узнают местные охотники, они их выследят и пристрелят. Саму возможность убийства животных неземной красоты, и к тому же беззащитных, мои женщины не приняли бы. Думаю, что, услышав такое, они стали бы просить меня чуть ли не дозором стоять около леса и охранять косуль от злых браконьеров.
Дядя обрадовался нашему приезду.
– Как тебя зовут? – обратился он к моему внуку. – Молодец! А што такой худой?
И уже обращаясь к нам:
– У меня правнук такой же худой, как шнурок. Шнурки вы, да? – это он снова к малышу. – Ничего, были бы кости, а мясо нарастёт.
За лето я много раз приезжал в село. Если ехал с женой, специально притормаживал на том месте, где видели косуль.
– Вот здесь! Потише, потише. Кажется, вон они, – ей так хотелось снова увидеть косулю и её козлят.
Как-то, уже в середине лета, я ехал к дяде один. По привычке «в том месте» притормозил. И увидел – дорогу перебегала косуля. Она мельком посмотрела на машину, было заметно – она напугана. За ней бежал подросший козлёнок. Один. Значит, другого уже нет. Убили люди, загрызли волки или собаки?
– Звери! – с досадой и горечью выдавил я из себя.
Жена и дочь всегда спрашивали, когда я уезжал в село один, видел ли я косуль. Обычно говорил, что не видел, и это было правдой. А в этот раз солгал: «Нет, не видел, наверное, они ушли пастись в другой лес».
В начале сентября я увидел косулю, одиноко стоявшую далеко от дороги. Едва увидев машину, она бросилась бежать и скрылась в лесу…
…В конце ноября по служебным делам я заехал в торговую фирму. Знакомый продавец обслуживал двух покупателей. Попутно между ними шёл разговор. Было видно, что все трое хорошо знают друг друга и находятся в дружеских отношениях. И внешне похожи: крепко сбитые, уверенные в себе мужики лет тридцати-сорока.
Я невольно прислушался к разговору.
– На выходные где были? – интересовался продавец.
– К Витьку ездили.
– Ну и как?
– Приехали, короче, к нему, а он нам говорит, что «крупняка» нет. Как нет? Почему не позвонил? Вчера же говорил: «всё ништяк». А он, короче, говорит, что с утра приезжал один важный человек из налоговой с компанией и всех, считай, крупных косуль перестреляли.
Я понял о чём речь: Витёк заведует каким-то охотхозяйством. Платишь деньги и стреляешь диких животных.
– Короче, говорит, одни «шнурки» остались. Ну, не зря же тащились туда за двести километров, – поехали к лесу грязь месить. Подстрелили пять «шнурков», а что там – шкура да мосолочки. А мы с собой ящик «Абсолюта» привезли…
Я вышел на улицу. Слушать этих хозяев жизни было невмоготу.
Минут через пять они вышли: самодовольные, уверенные в себе и в своих поступках молодые мужики. О чём-то бестолково гогоча, направились к большому чёрному джипу.
Разговаривать с продавцом не хотелось, хоть и знал я его несколько лет и всегда парой фраз перекидывались. «Вы не заболели?» – спросил продавец. «Всё нормально. Пока», – я вышел на улицу, сел в свой автомобиль.
С неба дождь вперемешку со снегом. Бесконечное тёмно-серое облако над городом давило на душу. И этот услышанный разговор. Нельзя быть таким сентиментальным, ты же мужчина – я уговаривал и упрекал себя. Но спокойствия не было. Вспомнил, как полгода назад видел огненно-рыжую косулю с козлятами среди яркой весенней зелени. Вопросы жены и дочери: видел ли их ещё раз? А что с ними, как ты, папа, думаешь?
Завёл мотор, а ехать никуда не хотелось. И перемешиваясь, толкаясь, в голову полезли мысли. Убийство из ружья «гуманнее» для косуль, чем клыки волков и собак? Домашнюю свинью заколоть варварским способом можно, а дикое животное убить мгновенно пулей нельзя? Косуля красивое и нежное животное… «Шнурки» – это беззащитные и нежные создания. И козлята, и… люди. На жестокости держится мир?.. Как отгородиться от неё? Завести мотор машины и сидеть в кабине? Внук пойдёт в детсад, потом в школу. Как сделать так, чтобы он не был «шнурком», но и не был, как те двое с ружьями наперевес на маленьких козлят?..
Вспомнил, как когда-то давно – в ту пору было мне лет тринадцать – ехал с отцом на его служебном «Уазике» вдоль леса. Не того леса, где видели косуль – другого. Ехали утром. Самый разгар лета.
Он лежал в высокой траве, в тени деревьев. И мы бы проехали мимо, не заметив его, но, услышав шум мотора, он вскочил на ноги и побежал. Это был большой и красивый лось. На голове рога, как большая чаша с длинными и острыми зубцами по краям.
– Смотри, лось! – воскликнул отец и прибавил скорость. Наверное, он думал, что я никогда не видел лося и хотел мне его показать.
Мы ехали так близко от него, что я увидел глаза животного – в них испуг и растерянность. Он вращал глазами: то смотрел прямо перед собой, то косил глаз в сторону машины. Деревья по краю леса стояли плотно, и лось не мог с ходу, с разбега вбежать в него. И ещё я заметил: из подбрюшья брызгала какая-то жидкость. От страха лось стал мочиться.
– Сбавь скорость или остановись, – попросил я отца. – Видишь, как он испугался.
Лось пробежал ещё метров пятьдесят, оглянулся в нашу сторону и стал пробираться в чащу леса.
Я не помню, куда мы ездили с отцом, как прошёл тот день. Помню только испуганного лося, большие глаза его, полные страха, и мочу, брызгавшую во все стороны от его тела…
…Пошёл снег, быстро залепил со всех сторон стёкла машины. «А ведь у меня истерика. Всё потому, что я ничего не могу сделать. А что делать? Запретить людям убивать животных для забавы? Тургенев, Пришвин были охотниками. Да мало ли писателей-гуманистов стреляли животных для забавы. Хемингуэй даже специально в Африку ездил, чтобы позабавиться…»
Эти писатели меня понемногу успокоили. «Дворники» расчисти снег на лобовом стекле. В конце концов это же древний инстинкт человека – инстинкт охотника. Вся эта история забудется и только изредка будет всплывать в памяти, как эпизод с лосем. Так забываются через несколько дней страшные и неприятные сны. Я вышел из машины, почистил щёткой боковые окна и поехал домой.
В тот майский день дочь фотографировала косуль. Самый удачный снимок распечатала, вставила в рамку и повесила в своей квартире на кухне над столом.
Когда пропал первый козлёнок, я стал смотреть на эту фотографию с грустью. Теперь мне будет ещё больнее смотреть. Но это пройдёт. Всё проходит…
Эта проблема – взаимоотношение человека и дикой живой природы – на какое-то время озаботила меня. Часто думал об этом. И сделал для себя очень радикальный вывод: человек, для забавы убивающий красивых и беззащитных животных, живущих на воле, не способен любить. В широком смысле любить: жизнь, других людей…
Я бы не стал писать об этой истории с косулями и «шнурками», если бы у неё не было продолжения…
Прошло два года. Дочь стала встречаться с молодым мужчиной.
(Тут надо сказать, что дочь была в разводе. С мужем развелась во время беременности. Алименты он присылает регулярно, к праздникам подарки, а вот на глаза мой бывший зять не показывается. Это мне непонятно – интеллигентный, душевный парень. Почему он не хочет видеться с сыном? Или не может? На мои вопросы дочь отвечала коротко: не знаю).
Привела его к нам – своим родителям – знакомиться. Видно сразу – крепко стоит на ногах человек. Про таких говорят: как за каменной стеной. На вид симпатичный мужик, ухоженный, подтянутый. Работает на заводе начальником средней руки. Дочь после спросила с надеждой: «Ну как он вам»?» Ей так хотелось, чтобы её избранник понравился нам.
– Нормальный парень, – сказал я.
Дочь хотела услышать не эти слова. Она натужно улыбнулась: «Ну, хорошо».
Как-то принесла нам большой кусок мяса. «Это, – говорит, – кабан». – «Откуда кабан»? Сказала, что кабана подстрелил её жених – он охотник. К этому времени дочь была знакома с охотником три или четыре месяца. Завела с нами речь о замужестве. Конечно, было сказано: решай сама. Я видел, что этот её жених человек приземлённый. Такие мужики поначалу производят впечатление на женщин: хозяйственные, решают бытовые и материальные проблемы, в случае чего и от хулиганов защитят – не спасуют. Но потом оказывается, что не могут они дать женщине главного: нежности, душевного внимания, да и деспотичны бывают в браке такие женихи. В целом это не значит, что он плохой, но он не для моей дочери – я это чувствовал, а сказать как-то не решался. Да и что сказать? К тому же он ей понравился: красивый мужик, говорит, что её любит; мужчина должен быть в семье.
– Пап, а можно мы в деревню к твоему дяде съездим? – как-то спросила меня дочь. – Мы без ночёвки – с утра уедем, а к вечеру вернёмся в город. Сына я с собой возьму.
Внука всё же решили оставить в городе. Дочь с женихом рано утром поехали в село к моему дяде. С дороги дочь звонила, что всё хорошо, погода хорошая: солнце, тепло, но не жарко – шла вторая половина августа. А после обеда дочь уже возвратилась. Меня в это время дома не было. Жена потом рассказывала, что пришла дочь «совсем не своя». «Что случилось»? Дочь прошла в комнату и расплакалась.
Вот что произошло в этой поездке.
Я всегда ездил в село короткой дорогой. Но был ещё один путь – дорога подлиннее, но места живописные. Эта дорога шла вдоль леса, здесь, на больших опушках, раньше косили сено для домашних хозяйств, поэтому дорога была всегда хорошо накатана. Однако пришли иные времена: домашней скотины у селян почти не осталось, покосы бросили, и дорога заросла травой. Лет пять назад я пытался проехать на своей легковой машине и сильно пожалел: радиатор забивалась травой, машина перегревалась, и я едва доехал до села. На этой дороге мы с отцом и подняли того лося. Лесного зверья в тех местах было много. Причин несколько: далеко от человеческого жилья, большой лесной массив тянется несколько десятков километров; здесь исток реки, с высокого лесистого холма протекают по глубоким оврагам несколько ручьёв. Большие поляны с высокой травой; чуть ниже леса, по направлению к реке, старые лесопосадки.
Вот по этому пути и решили ехать к дяде моя дочь со своим спутником. Ехали на старом японском джипе: большие колёса, большой клиренс – это не моя легковушка. Видно, жених заранее посмотрел на карте, где расположено село, и как охотник выбрал именно этот маршрут.
Кто первый увидел стайку косуль, из рассказа дочери понять было невозможно. Тем более о случившемся я услышал в пересказе жены. Думаю, что первым увидел охотник. Когда дочь воскликнула: «Смотри!», он уже резко затормозил и остановил машину. Косули, их было четыре, подняли головы и насторожились. Охотник осторожно вышел из машины и стал что-то брать с заднего сидения. Дочь не сразу сообразила, в чём дело: кабана он не при ней убивал.
– Ты чего? – спросила она его, пока ещё ничего не подозревая.
И увидела в его руках ружьё.
– Не смей! – Дочь быстро выскочила из машины. Громко хлопнула дверью. Косули встрепенулись и побежали. Охотник вскинул ружьё. Раздался ружейный выстрел. В нескольких метрах от машины картечью срезало траву – дочь сумела пригнуть ружейный ствол к земле.
– Ты что, … ?! – жених матерно выругался, громко и зло: инстинкт мужчины-охотника победил чувство любви к женщине, если оно было…
И я представил: дочь схватила сумку и пошла по дороге. Куда? К моему дяде в село она не могла пойти. Что ей там делать? Она пошла назад к асфальтовому шоссе. Жених догнал её. Но что он мог сказать? У него было твёрдое убеждение: это бабский каприз, и его спутница встряла в чисто мужское дело. Ответом ему было слово «отстань». Видимо, он не ожидал такого поворота, ещё сильнее взбесился и, дав по газам, погнал джип в город. Дочь пошла в сторону шоссе, иногда бежала. Было страшно: вокруг ни души, и странные крики и шумы из леса. До города доехала на попутке.
Было жалко дочь, обидно за неё. Жена успокаивала – может всё образуется, наладится. Только вот налаживаться было нечему, что должно было случиться – случилось.
Дочь убрала фотографию с косулями в шкаф. Я ещё тогда подумал: а ведь охотник видел эту фотографию и наверняка спросил, а где это снято. И моя дочь, наивное существо, подробно рассказала где…
– Пап, наверное, тех косуль, что мы видели тогда, убили охотники?
– Вряд ли, дядя бы сказал, в деревне такие дела без внимания не проходят.
Думаю, дочь мне поверила.
С начала сентября зачастили дожди. С началом осенней распутицы в село к дяде на легковушке не проедешь – непролазная грязь. Потом зима.
К дяде я приехал в начале мая. Вечером сидели с ним за столом: выпивка, закуска, разговоры всякие. По сотовому телефону мы созванивались, но что это за разговор по телефону. Когда обо всём переговорили, дядя что-то вспомнив, вдруг оживился:
– У нас ведь тут в прошлом году ЧП случилось. Ну, не совсем у нас… Ты, чай, Некрасовку-то помнишь?
Я утвердительно кивнул – деревеньки этой не было уже лет тридцать.
— Выше, к лесу дорога была, по ней отец твой любил ездить. Где-то в начале сентября дело было. Кто-то услышал, что стреляли около леса. Ну, стреляли и стреляли – мало ли охотников. А потом словно взрыв, и дым около леса поднялся. Что такое? Наши мужики подъехали, видят: джип на боку лежит, горит. И человек внутри кабины, уже неживой, обгоревший. Милиция приезжала. Разбирались. Потом до нас слухи дошли: мужик молодой сгорел, городской. Одну косулю застрелил, видать за другой погнался да перевернулся. Вот те и охота!
– А когда, ты говоришь, это было?
– Да вот, в начале сентября… или в августе? Точно, в конце августа. Там как раз пшеницу убирали.
На следующий день, с утра я пошёл к лесу. Мне не нужны были объяснения дяди, где случилась трагедия – я знал куда шёл. Поднимался к лесу по оврагу. Склоны его были зелены травой, выпустили листья липы и вётлы, что росли по обеим сторонам оврага, ярко желтел горицвет. По руслу оврага из леса слабым ручейком ещё бежала талая вода.
Склоны оврага стали сужаться. Вот он лес. Справа от меня большая опушка.
Я как их заметил, замер, только бы не спугнуть. На краю опушки, с противоположной от меня стороны, стояли, вытянув головы в мою сторону, четыре косули: две взрослые особи и два «шнурка». Они тоже замерли. Мы так и стояли: пять, десять секунд.
Сам не знаю, что со мной произошло: я не просто громко – дико закричал и, размахивая руками, побежал в сторону животных. Как они испугались! Метнулись рыже-огненные молнии и скрылись в редком ельнике. Так и надо! Бойтесь людей!..
Я остановился. Тихо вокруг. Перед моими глазами зелёная опушка. Долго смотрел на неё. Когда закрывал глаза, чудилось: стоят около ельника четыре красавицы-косули…
***