Виноградова Елена (Евленья) родилась в 1962 году в Великом Устюге. Окончила Московский текстильный институт, факультет прикладного искусства, затем в родном городе – художественное училище по классу «Резчик по дереву».
Публиковалась в «Литературной газете», в журналах «Нева», Алтай», «Двина», «Эмигрантская лира», «Сибирские огни» и др.
Живёт в Великом Устюге.
«Иду…»
Стихотворения
***
Иду, как в сказке. Ночь пружинит шаг.
А на Земле тридцатое апреля.
Вот майский жук!.. Я, не дыша,
слежу (в полёт его не веря)
за тем как он минует рубикон,
за коим мир и труд в придачу к маю.
Он, грузный и жужжащий, вдоль окон
летит холодных… Чую, — понимает
вот этот жук поболе моего
про весь наш мир — такой же насекомый!
А я не понимаю ничего…
умру, а мир останется искомым.
***
Белёсый свет на дюнах от луны.
Два светлячка — сиянье ярче шёлка –
как водится в июне, — влюблены.
И тщится шепелявая иголка
к прибою приторочить галуны.
Прилипли к телу джинсы и футболка,
планктон не в силах бездну превозмочь.
С ним чудится — морская кофемолка
и нас с тобой перемолоть не прочь!
И снова слева солнца тихий блеск.
Разбросаны прозрачные медузы.
День. Новый день из черноты воскрес,
тем укрепил наличие союза.
Подобно тени, долог интерес —
подробно изучать следы от шторма.
И каждый новый безмятежный всплеск
соединяет содержанье с формой.
В сплошном смешенье моря и песка
с вкрапленьем солнца в каждой из песчинок
смешно лишенье, призрачна тоска.
Волна к волне,.. их жажда беспричинна.
Завидна даже участь пятака —
для глаз твоих — в карманах щедрой смерти.
Да это всё потом!.. Ну, а пока
ни сил ошибки править, ни усердья.
***
На уровне гончей тоска по Тебе…
Наёмный танцор, не старайся, — не нужно.
Пространство горячее стонет в трубе.
Трубач, мы у врат предрассветных… мне душно.
Забавно, как сладок быть может кокос, —
доставлен с базара, на скорую руку…
Подайте же знак, — между двух папирос
тапёр мне напомнит сырую прогулку.
Колдун золотой, сохрани свой огонь!
Неточность – высокая проба недуга!
Пускай кровоточит! Потом обездонь,
когда я исчезну из яркого круга…
Но сердце в залог оставляю не вам.
Вы “Каппой” — спиною к спине — отдохните.
Набросок воды… Он листаем… Нева…
Купить невозможно волнение… Питер.
***
Куда ни ткнусь, — ни лодки, ни весла…
одно крыло от велика “Десна”,
да дом забитый с мёртвым коромыслом;
колодец с колесом… Сансары? нет… не зна…
и нету смысла
взгляд отводить с обугленной стены
на пыльный самовар без крана, но с трубою.
Когда? и кем? из-за какой вины?
и было ли?
с тобою?..
Две мухи звонко просятся на свет,
в слепом оконце завиток от хмеля, —
разрухи сон… На печке ты — Емеля,
но щуки под рукой в помине нет.
И ты шагаешь по хребту забора,
поваленного ветром и дождём, —
сквозь зверобой, — аж до грибного дора.
Тут скот пасли, осинник увлажнён.
Отсюда прелый дух и тропка в гору,
скорбя, ведут на пятницкий погост,
где ель застыла вместо колокольни,
где от могил заметны только колья,
да в человечий окаянный рост
трава такая, что в своих объятьях
готова удержать и уронить,..
но нить от солнца — золотая нить —
на чистом платье…
***
В детстве страшно боялась смерти.
Для спасенья неслась туда,
где репейник к собачьей шерсти
льнёт нещадно, да лебеда
рада ластиться к пяткам резвым,
ребятня у реки гуртом
к рыболовам — с утра нетрезвым —
льнёт репейником… Мне ж в густом,
умерщвлённом боязнью душной,
в плотном воздухе, как в хлеву!
— Не терзай неизбежным душу, —
скажет мама.
И я плыву…
Я плыву над могильной чащею,
над рекою — бурчит паром —
между чаек, — обильно мчащих
крики детские. Но Харон
только знает что драить палубу,
ну и лоцию, — на зубок…
Обрекать седоков на пагубу
без эмоций… да кто бы смог?!
Ляжет скоро и сам, наверное,..
низкорослый такой речник.
Скажешь слово, — оно не верное.
Только ты говорить начни
***
Я читаю по следам
марта ветреную сагу —
не вощёную бумагу —
по обугленным снегам
я вкушаю песню-влагу,..
иль слагаю по слогам?
Здесь дышал и целовал
лапки елей в ноготочки.
Солнца глянцевый овал
здесь он трафил многоточьем.
Тут он замер. Ловит слух
вздохи, шорохи и скрипы.
Тут зажёгся и потух,
выстлал насты-манускрипты.
Письма инков, опыт ваш –
узелки, клубки, заделы —
перевёл игриво, смело
между делом (баш на баш)
камышом на карандаш.
Лёг на кочки и … шабаш!
***
По насту хрустящему в ясном бору
шагаем. В проталинах листья брусники
сияют нефритом. На самом юру,
где солнце и ветер… — Смотри, Вероника!
Ищи! Где-то дятел!… и прячет слезу, —
от ветра, наверно… наверно, от ветра…
Последних нарядов блестят на весу
последние перлы. В семи километрах
всего лишь от дома. Обувкам каюк! —
пинаем дернину в оранжевых иглах.
Упавшую шишку зачем-то жую,
а ноги сырые по самые икры.
Невидимый дятел нас просит смотреть
и слушать он просит нас. Браво же! Браво!
Мешок наш наполнен на целую треть,
а мох в нём хо-лод-ный…
— Куда нам?
— Направо…
Смеёмся, добычу к дороге влечём.
Наш транспорт забрызган колёсами встречных.
У мамы такое девчачье плечо!
Вот так бы и шла рядом с мамою вечно.
***
Пока река не подо льдом,
и осень праздничная длится,
к воде тихонько подойдём…
Глянь, на топляк присела птица!
Мы здесь дожили до седин,
а как нам быть? Что дальше делать?
… Давай на камне посидим, —
ты на большом, а я на белом.
Смотри, туманный берег тот
стал ярче, ближе и доступней.
Да, время… жизнь своё берёт, —
сегодня гладит, завтра стукнет.
Не будем думать о плохом,
и говорить о нём не будем.
Сидим на валунах верхом,
а осень в речке воду студит…
***
Я войду тихонько, двери
Отворив своим ключом.
Так приходят кошки-звери
На любимое плечо.
Так приходит самый нужный,
Жизнью в новый день дохнув.
Так приходит ветер южный,
Света луч расколыхнув.
Прокрадусь по половицам,-
Не встревожу сонный луг.
Он в твоих плывёт ресницах,
Ускользает из-под рук.
В росных травах бродят кони,
Плавно головы клоня.
Облака текут — тихони —
Возле каждого коня.
Гривы косами сплетает
Низкий розовый туман.
На губах зари не тает
Белым сахаром луна.
С птичьим щебетом приластюсь, —
Прилетел твой вольный стриж!
Чуешь, — щекотно запястью, —
Просыпайся, слышь-ш-ш-ш…
***
Боль притихла в природе замученной,
да и небо глядит в никуда.
Только птице под чёрною тучею
неуёмно, — беда, мол, беда!
Не летает голубушка, — мечется!
Что за страхи у птахи земной?
Под рогатым овьюженным месяцем
и под полной безумной луной
всё же выжила, бедная… Выжила!
А теперь… Да ты сам погляди, —
то присядет на дедову лыжину,
то застонет, — аж больно в груди.
То приляжет на веточку тонкую
и замрёт, как муляж восковой…
Гаснет пламя в печи, с посторонкою
будто кто-то играет живой…
Он вчера ещё в вёдрах натруженных
два замачивал впрок колуна
и за поздним бесхитростным ужином
говорил языком колдуна:
“Вы меня ещё в главном похвалите
за чудачество вить здесь гнездо, —
в этом городе тихом и маленьком…
Даже самый прилежный ездок
проклянёт и дороги осенние,
и суровую глушь без затей,
но не будет здесь землетрясения,
но не будет здесь мора и змей…”
***
Ты до сих пор звучишь в моей душе, —
то регги солнечным, то серебристым блюзом.
Достойный доли лучших из мужей,..
Творец же предпочёл иным союзом
соединить… И лишь едва замрёт
смычок безвестный, — покоряясь року,
струна безумства тишину прорвёт!
О, не увязнуть только бы до сроку
в фантомной боли —
(даже не задень!) —
пускай давно болезный отнят орган.
Но камертон настроит на… сирень, —
пурпурной бездной запоёт аорта!
Печаль — что осень, павшая на март, —
замрёт и выдаст соул ясноглазый, —
его подхватит джазовый азарт!
Я в этом марте не была ни разу…
А музыка… она всегда одна.
Да, да, — одна, и об одной любви лишь
звучат ракушкой, поднятой со дна,
косматые шторма и штили, штили…
***
Дождь целуется взасос
с юной-юной лужицей.
Удивлённых глаз стрекоз
мало маю. Вслушаться
непременно нужно — что
крокус шепчет крокусу?
Скоро рядышком с шестом,
в сад являя фокусы,
гибкий хмель ударит в рост,
примула глазастая
с притязательностью роз
ландыши захвастает:
«Первоцвет я, пер-во-цвет!
Я у мая первая!»
Тут сорвётся на фальцет
лягушонка серая
в тёмной лыве у осин…
… ничего мещанского…
Эх, сверну я в магазин,
да куплю шампанского.