Родился в Харькове в 1957 году. Капитан 2-го ранга в запасе, военный переводчик – выпускник-краснодипломник Военного Института Иностранных Языков (ВИИЯ), бывший наблюдателем миссии ООН в Югославии и в Южной Африке. Отменно владея пятью иностранными языками, Юрий Иванович пишет не только по-русски, но и на английском и португальском языках. Важно заметить, что носители этих языковых культур отмечают несомненный литературный талант автора.
Автор книг « Встречный ветер» и «Точка невозврата». Член Международного Союза писателей «Новый Современник».
Победитель Международного Грушинского Интернет-конкурса 2022 года.
Живёт в г. Санкт-Петербурге.
Содержание
«Пряжка», «Пей кефир»
рассказы
Пряжка
Из трубы скромного одноэтажного домика, уютно притулившегося у подножья скалистой горы, струился дымок.
«Наконец-то, живую душу нашёл», – обрадовался я, утомлённый полуторачасовой поездкой по разорённой войной Сербской Краине.
Югославия распалась. Распалась кроваво на несколько частей. Краина осталась маленьким осколком Сербии, на неожиданно ставшей враждебной хорватской земле.
Сначала потянулись бесконечные колонны хорватской техники, которые невидимая воля двигала к границам сербского анклава. Мы, военные наблюдатели ООН, с тревогой докладывали об этом в штаб. Потом в Краине появились автобусы. По добытой мной информации, их было четыреста. Машины заполонили окрестности провинциального центра – города Книна. На них поспешно уехали власти с родственниками. Оставшиеся места достались счастливчикам. Затем начался исход.
Он продолжался неделю, а может, и больше. Сейчас уже точно не вспомнить. Исход сербских крестьян с земель, где их предки жили столетиями. Бесконечные вереницы жалких маленьких мотоблоков с тележками, наполненными нехитрым домашним скарбом: узлами с бельём и одеждой, кастрюлями и керосиновыми горелками, допотопными телевизорами и радиоприёмниками. Мужчины, в основном старики, управляли своим тихоходным транспортом. Их старухи сидели на узлах или шли рядом. Другие ехали на телегах, запряжённых лошадьми. Совсем редко попадались небольшие тракторы с огромными горами барахла на тележках и облепившими их, как муравьи, усталыми людьми.
Позже мне рассказали, как в Лондоне президенты Сербии и Хорватии за ужином договорились и разделили страну, начертив план прямо на белоснежной ресторанной салфетке. Этому были свидетели…
Сотни лет жизни и борьбы за эти земли, битвы с турками, немцами и мадьярами, героизм и жертвы народа против двух чиновников и салфетки…
План на салфетке оказался важнее!
Несчастные люди бежали куда-то в Сербию, где многие из них никогда не были. Полмиллиона за неделю. Им честно сказали: «Оставаться нельзя! Мы не сможем вас защитить».
Что означало это предупреждение в том военном тысяча девятьсот девяносто пятом году, никому объяснять не требовалось.
***
А они остались…
Остались в своём маленьком, по сравнению с другими, домике под горой.
Мне сразу бросилась в глаза странность этого жилища. Его фасад смотрел прямо на асфальтированную дорогу. Она, эта дорога, делала изгиб в метре от входной двери и воспринималась мной частью домашнего интерьера. Задний дворик с садом был крохотным, словно игрушечным. Странными в тот первый день знакомства показались мне и обитатели этого домика. Точнее, сильно удивило то, как очень по-русски их звали.
«Владимир Мишин, – назвался седой старик в линялой чёрной безрукавке поверх клетчатой рубашки навыпуск. – Наталия Мишина», – кивнул он на старушку в домотканом платке на плечах.
Так официально и объявил, видимо, приняв меня за представителя власти.
Я слушал его и почему-то не мог отвести взгляда от ног хозяйки, обутых в растоптанные туфли на низком каблучке с трогательными тонкими ремешками на широких щиколотках и кокетливыми пряжками, потускневшими от времени.
– Владо, зови гостя в дом. Не дело – на пороге держать, – укоризненно проговорила она и пошире открыла дверь.
Мы устроились в небольшой горнице за круглым столом со скошенными внутрь ножками. В печке уютно потрескивали дрова. В закопчённом чугунке булькала вода. Вкусно пахло свежеиспечённым хлебом. Старые ходики на стенке громко тикали, подчёркивая напряжённую тишину. Белоснежные салфетки на полках с незатейливыми вазочками, казалось, были из какой-то другой, мирной жизни.
Я представился, объяснил, что приехал из России. Рассказал, чем занимаются военные наблюдатели. Затем принёс из машины большую коробку с гуманитарной помощью.
Показалось, что насторожённость Владо немного ослабла.
– Спасибо, у нас всё есть. Много ли надо двум старикам? – сдержанно сказал он, но подарок принял.
– Почему вы так и не уехали? – наконец решил я задать главный вопрос.
Старик ответил сразу. Чувствовалось, что эта тема часто обсуждалась дома в последнее время.
– Куда нам ехать? Мы здесь родились и выросли, как наши отцы и деды.
– Но ведь все уехали! Вы же остались совсем одни! Разве у вас нет в Сербии родственников?
– Каждый решает сам! – резко ответил он.
– Дочка, Михайла, – робко сказала Наталия и с опаской посмотрела на мужа.
Владо повысил голос:
– Михайла! У неё своя жизнь! Двое детей, муж и все в тесной квартирке! А тут мы!
– То-то и оно, – старушка обречённо закивала, видимо, в который раз повторяя эту неоспоримую истину.
– Не боитесь, что вас убьют? – решился я спросить напрямую.
Хозяйка порывисто повернулась к мужу, ожидая ответа.
– Кому мы нужны? Мне – восемьдесят, а ей – семьдесят шесть. Какой от нас вред?
– Могут убить просто за то, что вы сербы, – продолжил я, не скрывая своих мыслей.
– Значит, так тому и быть! – упрямо сказал он и посмотрел на жену, как будто отвечал ей, а не мне. – Здесь родились, здесь и умрём!
– Боимся, – почти прошептала Наталия и прижала руки к груди.
Владо мгновенно набросился на неё с упрёками. Она неуверенно оправдывалась, явно стесняясь меня. Я тогда не очень хорошо понимал по-сербски, но вполне достаточно, чтобы разобраться в их эмоциях. Не желая больше смущать хозяев, поспешил проститься:
– Подумайте ещё раз: война есть война! Приеду через неделю, если решитесь – помогу с отъездом.
Уходя, заметил, что маленький рыжий котёнок, всё время отиравшийся у ног старухи, исчез, словно, как и я, не желая быть свидетелем семейной ссоры.
***
За неделю в зоне моей ответственности много чего случилось. Хорваты вошли в Книн. Город горел. Издалека доносилась тяжёлая артиллерийская канонада. По Краине сновали мародёры на машинах с прицепами. В один из дней в патруле встретил армейский грузовик с бочкой в кузове и двумя солдатами с факелами. Они выезжали из пылающей деревни. От лишних свидетелей в те дни избавлялись быстро. К счастью, мне удалось уйти: они не успели поменять факелы на автоматы. Каждый следующий день приносил тревожные новости. Я невольно возвращался мыслями к своим недавним знакомым, переживая за их судьбу.
Не дождавшись конца недели, прихватил коробку с гуманитаркой и отправился к ним. Облегчённо вздохнул, увидев, что из трубы их маленького дома по-прежнему вьётся дымок.
Старики встретили меня теплее, чем в первый раз. Единственным источником связи с миром у них был маленький приёмник «Грундиг». Владо, теперь уже не скрывая тревоги, сразу стал меня расспрашивать. Я, взвешивая каждое слово, не желая их излишне пугать, рассказал об обстановке. Про машину с поджигателями решил не упоминать. Напрасно! Оказалось, что они здесь уже побывали.
– Зачем они к вам приезжали? – спросил я.
– Сказать, чтобы мы валили в свою вонючую Сербию.
– А вы?
– Ответил, что мы здесь родились, здесь и умрём.
– А они? – невольно вырвалось у меня.
Владо замолчал, видимо, заново переживая страшную встречу. Из угла комнаты, где висели иконы, донёсся голос Наталии, прерываемый рыданиями:
– Сказали: «Умрёте, если вам так хочется…»
Владо подошёл к ней, обнял и стал гладить по голове, как ребёнка:
– Не плачь, они уехали! Хотели бы убить – убили! Да и за что нас?..
Она доверчиво прижалась к нему, вытирая слёзы и согласно кивая; такая трогательная в своих растоптанных туфельках с тоненькими ремешками и нелепыми, потускневшими от времени пряжками.
Старик, желая успокоить жену, неожиданно произнёс:
– Пойдёмте во двор – я вам хозяйство покажу.
***
Сразу было видно, что крохотный дворик у самого подножья скалы был обустроен с большой любовью. Ближе к дороге рос могучий орех. Напротив – инжир, или, как говорят сербы, «смоква». Метров в двух от земли по всему периметру натянута металлическая проволока, с которой соблазнительно свисали увесистые гроздья винограда. Они светились янтарными бусинками, впитывая последние ласковые лучи осеннего солнца.
– «Лоза», – с гордостью назвал он по-сербски виноградный куст, толщиной в руку.
– Немного у вас всего, – сорвалось у меня.
– Пойдём! – хозяин настойчиво повёл меня к маленькому сараю. – Смотри! – открыл дверь и показал на огромный мешок с грецкими орехами. – Куда нам больше? Раньше дочке отдавали, так два года уже не приезжает. Занята! А это – смоква, – старик кивнул на рыболовную леску под потолком, где, словно ёлочные гирлянды, вялились плоды инжира.
Казалось, Владо забыл обо всём, что так тревожило его последнее время. Он продолжал экскурсию, погружая меня в своё нехитрое хозяйство. Я и сам успокоился, с наслаждением вдыхая осенний горный воздух, настоянный на фруктовых ароматах его сада.
– Ещё в подполе есть бочонок с белым вином, – заговорщицки сказал Владо и подмигнул. – Корова на выпасе. Куда нам со старухой больше!?
Я молчал, а он, не требуя от меня никакого ответа, всё продолжал убеждать:
– А ты говоришь – уезжай! – с укоризной обратился он то ли ко мне, то ли к старухе, оставшейся в доме.
Потом пили чай. Владо расспрашивал меня о политике, Наталия, немного успокоившись, хлопотала по дому. Пришло время возвращаться. Я попросил старика ещё раз подумать об отъезде и протянул на прощание руку. Он обхватил её своими шершавыми ладонями и, улыбнувшись, тихо сказал:
– Не волнуйся, Юре, всё будет хорошо!
На пороге Наталия, лукаво улыбнувшись, вдруг спросила:
– Юре, а почему ты всё время смотришь на мои туфли?
Я смутился, но всё же объяснил:
– Не поверите, в молодости я встречался с девушкой. На выпускной вечер она надела точно такие же туфли. До сих пор почему-то помню, как блестели на них пряжки.
Владо засмеялся и не удержался от подколки:
– Наталия, и ты, и туфли из прошлого века!
– А мне удобно – вот и хожу, – не обиделась хозяйка и рассмеялась.
***
Обстановка в Краине накалялась. Тяжёлое предчувствие и тревога за этих простых людей не покидали меня. Я спросил индуса, вернувшегося из патруля, о знакомых стариках. Он пожал плечами, но сказал как-то неуверенно: «Не видел ни одной живой души. Наверное, все уехали».
От сердца отлегло. Появилась надежда, что мои уговоры подействовали. Проезжая деревню на следующий день, не удержался и решил подъехать к их дому.
Дверь приоткрыта, но никто не вышел навстречу. Не желая верить в худшее, медленно шагнул вовнутрь. Вещи в горнице разбросаны по полу, занавески с окон сорваны. Гнетущую тишину нарушал размеренный стук старых ходиков, казавшийся нелепым в разорённом доме. Ничто больше не напоминало о прежней уютной жизни. На полу валялись черепки разбитых вазочек и затоптанные белые салфетки. Я вдруг подумал, что план политиков на той салфетке в ресторане обернулся большой бедой в этом простеньком деревенском доме.
В груде набросанных у печки бумаг заметил два картонных прямоугольника документов с отпечатками ребристых следов армейских ботинок. Поднял один. Буквы плясали перед глазами: Владимир Мишин, дата рождения, национальность, место рождения. Открывая вторую красную книжицу, уже знал, что там написано. Так и есть: Наталия Мишина…
Я держал в руках документы людей, которые невзначай стали мне дороги.
Показалось, что в спальне кто-то есть. Я осторожно приоткрыл дверь и от неожиданности отпрянул: поперёк хозяйской кровати лежала огромная корова и смотрела на меня своими грустными карими глазами. Почувствовал, что не хватает воздуха. Под утробное мычание я бросился к выходу, не глядя под ноги. На пороге поскользнулся и едва не упал. Под ногой что-то хрустнуло. Это была пряжка, та самая, из прошлого века.
Санкт-Петербург, январь 2021 г.
***
Пей кефир
Рассказывать про войну отец не любил. Обычно на мои просьбы отвечал: «Не хочется мне все это вспоминать. Тяжело. Может, как-нибудь потом». Но в тот раз согласился.
Отмечали День Победы. Отец с утра готовился к параду: гладил офицерскую форму, начищал медали, до блеска полировал бархоткой сапоги. Мама суетилась на кухне, загружая в холодильник блюда с салатами. Готовый к выходу отец, застёгивая парадный ремень с кортиком, принялся ее укорять:
— Лида, нам пора, а ты ещё в халате.
— В халате! Тебе просто, Ваня, — оделся и пошёл. Не забыл — сегодня наша очередь гостей принимать? — нервно ответила мама, на ходу снимая алюминиевые бигуди. — Не волнуйся, успеем.
— Юра, ты готов? Пойдёшь с нами? — переключился отец на меня.
— Мне рано, школьная колонна позже собирается.
После парада к нам в гости пришли друзья родителей — трое фронтовиков с жёнами. В квартире было весело и шумно. Женщины возбуждённо обсуждали чей-то наряд. Мужчины с нетерпением поглядывали на накрытый праздничный стол. Дядя Слава громко рассказывал анекдоты про Чапаева и сам первым начинал заливисто хохотать. Папа по-хозяйски открывал бутылки. Наконец, пригласили к столу. Гости расселись, плотно сдвинув стулья, успокаивая хозяйку: «Ничего, в тесноте, да не в обиде»…
На мгновение все замолчали. Стало слышно, как в прихожей тикают настенные часы.
— Давайте за победу! Двадцать пять лет прошло, а будто вчера было, — поднял рюмку дядя Коля — старший из друзей.
— Вчера — не вчера, а уже дети взрослые. Наша институт заканчивает, сын — подросток, — возразил отец.
— Брось, Ваня, вы у нас мужики молодые. Пятидесяти нет. Победители! — горячо стала убеждать Шурочка, жена дяди Алексея.
— Закусывайте, не стесняйтесь, успеете наговориться. Грибочки солёные, селёдочка, помидоры — сама мариновала, — вмешалась мама.
Из кухни потянуло запечённой рыбой.
— Сейчас леща из духовки достану.
— Откуда лещ? Вроде в рыбный не завозили, — удивилась тётя Наташа.
— У нас не из магазина. Ваня поймал.
Поднимали тосты за армию и мирную жизнь. В прокуренной комнате из старенького приёмника сквозь треск помех звучало: «Дымилась роща под горою, и вместе с ней горел закат. Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят…».
Гости за столом приумолкли. Дядя Алексей поднялся, с трудом отодвинув стул:
— Давайте помянем тех, кто не вернулся, кто не дожил до победы!
Застолье продолжалось. Захмелевшие фронтовики наперебой рассказывали то смешные, то грустные военные истории. Отец, по обыкновению, молчал. Я — единственный ребёнок за столом — приставал:
— Папа, ну давай, и ты что-нибудь! Другие ведь рассказывают.
— Знаешь, в том бою под Сталинградом нас ведь тоже в живых осталось только трое из всей батареи, как в этой песне. Немцы разбомбили наши позиции, но я смог сбить их «Юнкерс». Контузило меня тогда, попал в госпиталь…
Отец замолчал, и мне показалось, что он уже не с нами, а там — в кромешном аду сталинградского боя.
Повисла неловкая пауза. Через открытую балконную дверь доносились со двора детские голоса, кто-то неумело тренькал на гитаре.
Молчание прервала Шурочка – самая молодая и весёлая:
— Мужчины, хватит о прошлом. Вы — победители и герои! А сейчас женщины хотят танцевать, и больше никаких грустных воспоминаний! Юра, — обратилась она ко мне, — включай проигрыватель и ставь «Рио-Риту».
Женщины заметно оживились, поглядывали в зеркало, поправляя причёски с модной химической завивкой и подкрашивая губы. Мужчины поспешно курили на балконе. Я с радостью бросился исполнять приказ, зная, что это любимая мелодия моей мамы.
С первыми звуками музыки кавалеры стали приглашать дам. Мне всегда было непонятно: почему при этом маму обязательно выбирает не папа, а кто-нибудь из гостей, а отец с удовольствием танцует с женой приятеля. Да и другие пары тоже были не против таких «обменов».
Танцы продолжались, а я старался успеть подобрать подходящие мелодии, пока не закончились пластинки. Неутомимая Шурочка предложила поставить ещё раз «Рио-Риту», но уставшие гости уже рассаживались по своим местам.
Дядя Коля повернулся к жене:
— Галя, давай нашу!
Она негромко запела: «Ой, цветёт калина…», и вмиг, до этого совершенно незаметная, тихая стала душой компании. Все подхватили, и еще долго с увлечением пели.
За окном стемнело. Гости стали расходиться. Папа со своим другом допивали коньяк. Мама, проходя мимо, незаметно делала знаки, чтобы он остановился. Наконец, все ушли, и все затихло…
Неожиданно отец заговорил. Он вспоминал, как пришлось три недели в окружении есть одну свёклу: рядом с ними было колхозное поле. Удивлялся, что никто из сослуживцев за всю войну ни разу не болел простудой, хотя часто приходилось идти по колено в ледяной воде, выталкивая пушку из грязи. Рассказывал, как немцы для устрашения сбрасывали с самолётов дырявые железные бочки, которые жутко свистели, изматывая нервы.
И вдруг запнулся и надолго замолчал. А мне, тринадцатилетнему мальчишке, не терпелось услышать что-нибудь героическое и я теребил его:
— Ну, расскажи ещё…
— Знаешь, на войне совсем не так интересно, как вам, мальчишкам, кажется. Там много жестокости и крови. Это не кино, никакой романтики нет. Ну, хочешь, — слушай. Не могу забыть один случай…
Он достал из серванта начатую бутылку водки, налил себе рюмку и выпил, закусив солёным огурцом.
— Мы стояли на прямой наводке под Курском. Знаешь, что такое прямая наводка? — Его глаза загорелись. — Ничего ты не знаешь! Это когда нас, зенитчиков, ставили против танков. Наводить приходилось на глаз, через ствол. Понимаешь, наши пушки не для наземной стрельбы. Могли бить только в прямой видимости. Значит, и мы у фрицев — как на ладони.
Тут уж кто кого!
Он налил себе ещё рюмку и выпил. Вошла мама:
— Ваня, как тебе не стыдно? Какой пример подаёшь сыну? Ты из всех мужчин был самым пьяным.
— Лидочка, но ведь сегодня мой праздник. Наш праздник. Что будет, если я чуть лишнего выпью? Вот, Юре про войну рассказываю.
— Так, все. Это последняя.
Она сама налила отцу полрюмки, завинтила бутылку и унесла ее с собой.
— …Ты говорил про прямую наводку.
— Да. Знаешь, как били наши зенитки? Если попадали в танк, насквозь прошивали. Сам подумай, мы ведь самолёты на шести тысячах метров сбивали, а тут — почти в упор.
Он поднял рюмку: «Ну, прямой наводкой!», — и выпил, не закусывая. Я понял, что отец опьянел, но мне очень хотелось дослушать.
— Папа, а что дальше?
Отец задумался, словно возвращаясь в то военное время. Потом продолжил:
— Мы подбили танк. Я вышел из-за бруствера посмотреть. А тут как раз он вылез. Рвёт с пояса пистолет, а у меня винтовка. Я выстрелил первым. Он упал.
— Ты его убил?
— Да. Подошёл посмотреть, а он такой же молодой парень. Лежит, а глаза голубые, как у твоей мамы. В небо смотрят…
По лицу отца покатились слезы.
— Если бы не ты его, так он тебя!
— Да, конечно. И все равно мне было его жалко. Подумал, что и у него дома — мама, сестра. А я его жизни лишил, понимаешь?
Но я не понимал, и запальчиво возразил:
— Когда вы сбивали немецкие самолёты, там ведь тоже были лётчики?
— Все так. Но одно дело — взрыв далеко в небе, и другое — если стреляешь почти в упор.
— Папа, не плачь. Ты — герой, и все сделал правильно.
Я продолжал на этом настаивать. Говорил, что и меня бы не было на свете, выстрели тот немец первым. Но при этом почему-то совсем не чувствовал уверенности в своих словах. Как будто вдруг начал понимать. Понимать что-то большое и важное.
Вошла мать и раздражённо произнесла:
— Ваня, так и знала, что ты опять наберёшься. Правильно моя мама говорила: «Не можешь пить — пей кефир!»
Отец растерянно вытер слезы, встал, чуть пошатнулся, потом обнял меня за плечи. Я на мгновение прижался к нему, почувствовав возникшее между нами тепло. А он, отрешённо глядя перед собой, пошёл в свою комнату, на ходу тихо повторяя: «Никак не забыть…»
Мама спросила:
— Сынок, о чем это он?
Но мне почему-то совсем не хотелось этим делиться.
— Да так, про один бой вспоминал.
Больше отец о войне мне никогда не рассказывал.
Ямм, июнь 2019 г.
***