Эти коротенькие эссе о любви были написаны автором в 2001 году. Некоторые были опубликованы в газете московского Центра образования «Феникс» в период работы там М.А. Кукулевича (2007-2014 гг.).
Содержание
Анакреон и гетеры
Анакреон (ок. 570–478 до н.э.) – др.-греческий поэт-лирик. Преобладают мотивы размеренного, сознательно культивируемого наслаждения чувственными радостями жизни. В России подобные стихи писали К. Батюшков, Г. Державин, А. Пушкин.
Человеческие наслаждения – что может быть более ценного, не правда ли? Иллюзия, что можно построить целую жизненную систему, уберегающую её последователя от всех жизненных неприятностей с младенчества до глубоких седин не нова – её талантливый представитель, поэт Анакреон, жил в Древней Греции. Его творчество оказало глубокое влияние на многих русских поэтов. Достаточно здесь упомянуть имена Державина, Батюшкова, Пушкина, Дельвига. Хотя жизнь всех перечисленных поэтов далека от безмятежности, а порой и просто трагична, все они в разные периоды своего творчества отдали дань «науке страсти нежной» Поэзия XVIII -начала XIX века в России была к этому очень чувствительна.
Что же касается самого Анакреона, жившего почти тремя тысячелетиями раньше, то он был, как говорил профессор Дублинского университета Дж. П. Магаффи, утончённейшим придворным афинского двора, поклонником вина и любви, человеком, исчерпавшим до дна все человеческие наслаждения.
Здесь уместно и сказать о роли женщины в Древней Греции. Ею восхищались, посвящали великие произведения искусства, но в семье женщина была достаточно бесправна. Её главной функцией было деторождение. Как говорил историк Иоганн Шерр о женщинах Спарты в своей книге «Исторические женщины», «…брак, по закону Ликурга, обращался в рационально устроенный завод для расположения людей».
Но в обществе потребность в женской красоте была огромной – и греки, а за ними римляне понимали толк в прекрасном. И коль скоро замужние женщины были заперты за семью замками, их место в обществе заняли утончённые, хорошо образованные гетеры.
Именно гетера, легкомысленная, развратная, но и прекрасная, продававшая свою любовь за деньги, но и умевшая вливать в душу созерцателя её красоты радость и блаженство, служила объектом поклонения у людей искусства.
Существовали храмы, посвящённые любви и страсти. Никому из просвещённых людей в голову не могло придти протестовать против внебрачных связей. К ногам гетеры приносили славу, богатство, талант.
Анекреон не был исключением – он был скорее идеологом внебрачных связей, он воспевал исключительно гетер. Вся творческая деятельность поэта носит на себе отпечаток огня страсти, переполнявшего его душу. Об этом говорит каждая строчка его стихов:
Славлю нежного Эрота:
Он царит в венце, сплетённом
Из бесчисленных цветов.
Смертных мощный укротитель,
Он самих богов властитель
(пер. А. Мея)
Господство гетер особенно усилилось в царствование Писистрата, захватившего власть в Афинах в отсутствии сурового Солона. Люди устали от строгих нравов и с наслаждением окунулись в легкомысленные забавы. Афины наводнили роскошь, произведения искусства и… легкий взгляд на жизнь. Анакреон не вмешивался в политику, не давал никому нравственных наставлений, он был певцом ничегонеделания. Высшие цели и стремления времени его нисколько не заботили. Единственным огорчением для него были седины на голове и пренебрежительное вследствие этого отношение к нему молодёжи. Но и к этому он относился легко.
Успевал ли он кого-нибудь глубоко полюбить, нуждался ли он в этом? Называть имена его женщин дело пустое – и из-за их несметного количества и из-за того, что он сам вряд ли был способен отличить одну от другой. Вот как он сам пишет об этом «мотыльковом» времяпрепровождении в полушутливом стихотворении, озаглавленном «Любовницам»:
Все листья на деревьях
Ты верным счётом знаешь,
И на море широком
Все волны сосчитаешь –
Сочти ж моих любовниц!
В Афинах для начала
Ты запиши мне двадцать
И полтора десятка.
Потом считай в Коринфе
По целым легионам:
Уступит вся Эллада
В красе коринфским жёнам.
Теперь сочти в Лесбосе,
В Ионии, Родосе
И в Карии, пожалуй –
Две тысячи… немного…
(пер. А. Мея)
Поэт ещё долго перечисляет «красавиц его души», уверяя, что никто не сможет их сосчитать. Но при всём желании уберечь себя от огорчений, неминуемых при всяком глубоком чувстве, ему не всегда это удавалось. Так, последовательный эпикуреец Анакреон пишет бранное стихотворение сопернику, посмевшему притязать на любовь «белокурой Эврипиле», к которой поэт питал сильные чувства. Он обзывает его бродягой, и рассказывает, что прежде тот носил дырявый плащ, истёртую шапку и деревянные подвески, таскался с торговцами и разгульными женщинами и позором добывал себе хлеб, а теперь ездит в колеснице и носит золотые серьги и зонтик из слоновой кости.
Да, в устах Анакреона – это очень сильная брань, которую могло вызвать только очень сильное чувство.
Как вы думаете, можем ли мы сегодня порицать Анакреона за «жар души, растраченный в пустыне», за легкомыслие и безудержное стремление к удовольствиям? Ведь он был умный и талантливый человек. Думаю, что нет. Его породило определенное время и соответствующие времени запросы. Умный, красноречивый властитель Писистрат очень точно уловил основную черту афинского народа и сумел увлечь его жизнью, свободной от тесных уз морального кодекса, навязанного ему Солоном.
Недаром последний так негодовал, вернувшись на родину. Он увидел, что все его труды пошли прахом – от величественного здания афинской гражданственности не осталось камня на камне. Он даже написал стихотворение «Бедствия афинян», в котором с горечью восклицал: «Афиняне, не приписывайте вашего бедствия богам: оно порождено вашим развратом, вы сами придали силу гнетущим вас рукам». Увы, то был глас вопиющего в пустыне.
Баловень судьбы
Гёте Иоганн Вольфганг (1749–1832) – великий немецкий писатель, мыслитель и естествоиспытатель, основоположник новой немецкой литературы. Автор сентиментального романа «Страдания юного Вертера»(1774) и философской трагедии «Фауст» (1808–1832).
Ни к кому из немецких поэтов-романтиков судьба не была столь благосклонна, как к великому создателю «Фауста» Вольфгангу Гёте. Ведь ещё совсем юным удостоился он поэтической славы, а в тридцать лет стал министром. Его внимания искали самые знаменитые люди того времени – дипломаты, учёные, поэты, художники. Женщины всегда отвечали ему – гениальному, красивому, благополучному – взаимностью. Но был ли он счастлив? Ведь природа наделила Гёте чрезвычайно тонко организованной душой, способной остро чувствовать страдание. К счастью, поэт оставил нам свою автобиографию, где много пишет и о женщинах, которых любил он и которые любили его. И, увы, это не всегда совпадало. Его автобиография – это и его произведения – вот и прославивший его роман «Страдания юного Вертера» тоже ведь списан с натуры – Гёте пережил подобную историю, и хоть она не закончилась самоубийством, но он как бы пережил самоубийство моральное – отказ от любви во имя дружбы.
Можно много говорить о женщинах великого поэта. И о его жене, Кристиане, простой женщине, на которой он женился, прожив с ней 18 лет до брака, и о тех молодых женщинах, которые были у него после смерти жены и которые искренне его любили, и о самой последней его любви, о которой я всё-таки расскажу вам – о прекрасной Ульрике фон Левецов (Леветцов).
Почему Гёте так любили женщины и женщины молодые, много моложе самого поэта? Что дало ему силы, как и его герою, доктору Фаусту, сохранять не только физические силы, но и молодость духа. Он до глубокой старости не знал творческого бессилия. Все женщины, которых он любил, вызывали к жизни замечательные произведения. И он любил их каждый раз страстно, с полной отдачей сил, это каждый раз (!) была страстная, юношеская любовь!
Моральные, душевные силы его не иссякали. Недавно я перечитывал стихи другого старца – поэта Петра Андреевича Вяземского. Я нашёл у него строчки:
Беда не в старости. Беда
Не состаре́ться с жизнью вместе…
Но для Гёте старость не была бедой — он её не чувствовал! Уж не сам ли он – доктор Фауст, так и не сказавший времени – «Остановись, мгновенье, ты – прекрасно!»
А теперь об Ульрике фон Левецов. Ему было 75 лет, ей – восемнадцать. Он влюбился в неё, как юноша, она полюбила его искренней, пылкой любовью, не иссякавшей в её душе до самой смерти. Благодаря ей, этой любви, живая память о поэте дошла до нашего века.
Она на всю жизнь сохранила воспоминание о гениальном человеке, который едва не сделался её мужем. И сделался бы, не вмешайся родные и близкие, видевшие в этой любви лишь преступление против природы и моральных устоев. Она ни за кого не вышла замуж, и это понятно. Кто бы мог стать рядом, занять в её сердце место, принадлежавшее великому Гёте?
Да, он был стар, но по-юношески строен и прям, на его великолепном лбу не было ни одной морщины, волосы были густы и красивы, а глаза сверкали силой, красотой и любовью. У них уже было всё условлено, недоставало только формального акта – женитьбы, но друзья и приятели восстали против этого «неестественного» брака, который в глазах общества мог бы показаться смешным.
Но почему смешным? Почему её юное сердце так страстно пламенело, охваченное негой и блаженством? Почему она проходила мимо десятков молодых и красивых, суливших ей долгую счастливую жизнь? Почему?
Я особенно отчётливо вспомнил эту историю, сидя на спектакле Ленинградского Академического театра им А. С. Пушкина «Перед заходом солнца». Прекрасные артисты Н. Симонов и Н. Ургант разворачивали передо мной действие грустной пьесы Гауптмана о трагедии и красоте любви людей разных поколений, а перед моим внутренним взором стоял величественный и такой живой облик великого старца.
«Моя судьба ещё ли не плачевна?»
Генрих Гейне (1797–1856) – немецкий поэт и публицист, мастер лирической и политической поэзии. Основные произведения – «Книга песен» (1827),»Путевые картины (1826–31), поэмы «Атта Троль» и «Зимняя сказка»(1844), сборник «Романсеро»(1851), литературно-критические труды.
Вспомнив о Гёте, не могу пройти мимо судьбы ещё одного немецкого поэта-романтика – Генриха Гейне, хотя бы потому, что жизнь его была в каком-то смысле полной противоположностью жизни его литературного предшественника. Никакой внешней гармонии –одни противоречия. Это нам подспудно все классики кажутся знаменитыми и благополучными. Их судьбе можно позавидовать, подражать. Увы, увы… Совсем нечасто улыбается счастье великим.
Смотрите сами. Генрих Гейне был великим патриотом Германии, но прослыл отщепенцем, ненавидящим свою страну. Душа его постоянно стремилась на берега Рейна, а тело было приковано к чужбине – последние 25 лет жизни он прожил во Франции. Мечтал о женщинах талантливых, полных чувства и энергии, понимающих его поэзию, а жил с простой полуграмотной француженкой, ни слова не понимавшей по-немецки. Когда ей пришлось прочитать в переводе его любовное стихотворение, она возмутилась, обиделась и сказала, что никогда не будет читать стихи, которые её муж пишет о других женщинах.
Всей душой тяготел к мирной жизни и вместо этого жил в эпицентре бури – в Париже и вёл нескончаемую борьбу со своими политическими и литературными врагами. Мечтая о всеобщем политическом и социальном рае, всю жизнь горевал, томился безысходной тоской, заглушая её саркастическим смехом. И наконец, этот прямой потомок Гёте был забыт современниками в конце жизни, который был достаточно печален – Гейне был восемь лет прикован к постели. Вот такая судьба, такой жизненный путь знаменитейшего поэта. А любовь? Была ли она у него?
Его очень любили две самые близкие женщины – мать и сестра Шарлотта. Мать его была выдающейся женщиной, получила превосходное воспитание, и именно ей он обязан ранним развитием и любовью к литературе. С сестрой он был дружен, и нежная и верная эта дружба продолжалась до самой смерти поэта. Когда он живым трупом лежал на своей койке в Париже, она старалась, как можно чаще бывать у него.
Но первую настоящую любовь Гейне испытал в раннем юношеском возрасте. Его возлюбленная Вероника умерла совсем молоденькой, и он запечатлел светлый её образ в «Путевых записках».
Он долго помнил о ней. И когда через десять лет спустя появилась его книга «Le Grand» (1827 год), он напрасно иронией пытался заглушить эту «зубную боль в сердце».
Только однажды он встретил женщину, достойную стать рядом с ним, – речь идёт о знаменитой Рахили Фарнгаген фон Энзе, хозяйки одного из самых модных литературных салонов. Сюда захаживал великий Гёте и молодые литераторы получали в общении с ним толчок для развития своих талантов.
Понятно, что здесь не было места для любви и страсти. Рахиль была замужем и обожала своего мужа. Она была женщина благородная и никакого флирта не допускала даже в душе. К тому же, молодой Гейне просто благоговел перед ней и безмерно уважал. Гейне часто писал в письмах, что никто так не понимает его творчество, как Рахиль.
Итак, высокообразованные, интеллектуальные красавицы, тонко чувствующие поэта, интересные собеседницы, друзья. А женится Гейне на необразованной гризетке, смазливой француженке Матильде. Он женится на ней после нескольких лет связи и.… счастлив! При всём своем невежестве Матильда обладала весёлым характером, истинно французской бойкостью, была добра, приветлива и любила мужа до самозабвения. Она, жена одного из величайших немецких поэтов, патриота до мозга костей, так и не смогла выучить ни одного немецкого слова.
И несмотря на это, пылкий Гейне любил её, страдал, когда они ссорились, не успокаивался, пока не происходило примирение. А как же знаменитое родство душ? Его отсутствие не смущало ни её, ни его.
Он прожил с Матильдой более двадцати лет, и неизвестно, когда больше её любил – в первые ли дни знакомства, когда он только узнал хорошенькую брюнетку, весёлую, болтливую, по-своему остроумную, перебравшуюся из деревни в Париж к своей тётке-башмачнице, или в последние годы своей жизни, когда больной и разбитый, лежал в безнадёжной неподвижности, странным образом сохраняя в себе поэтические искры.
То, что она не знала ни одного его стихотворения, тоже шло ей на пользу в сознании Гейне – он считал, что это даже хорошо, что его жена любит не его стихи и славу, а его самого, как человека.
Ему нравилось даже то, что Матильда была очень вспыльчивой.
Характер Гейне, беспокойный, порывистый требовал напряжения, ссор и небольшие распри, прерывая размеренный характер семейной жизни, придавали ей необходимую остроту. И так сладки были минуты примирения. Гейне даже иногда специально дразнил свою преданную подругу и успокаивался только тогда, когда в её глазах загорался хорошо знакомый огонёк. А как славно было успокоить её, принеся пару серёг или цветастую шаль. Матильда легко давала себя уговорить, и в доме воцарялся мир.
Вот как он писал о ней: «Входит жена, прекрасная, как утро и улыбкой рассеивает немецкие заботы».
Она навсегда осталась верна его памяти. Трогательно, безыскусно рассказывала о нём, а приходивших в дом почтить память великого поэта, она потчевала блюдами, которые он любил, и искренне верила, что тем самым почитает его память.
Вот вам удивительный пример многолетней счастливой жизни двух абсолютно разных людей. Но может быть именно потому так любил Гейне, человек гениальный, творческий, один из самых умных поэтов Германии, свою Матильду, что видел в ней то, чего ему, может быть не доставало в полной мере – умения радоваться жизни, физического и морального здоровья, здравого отношения к миру.
«В ней чистая любовь, в ней дружба обитала…»
Жемчугова (наст. фамилия – Ковалёва) Прасковья Ивановна (1768–1803) – русская актриса, певица, с 1801 – графиня Шереметева.
Шереметев Николай Петрович (1751–1809) – граф, владелец усадьб Кусково, Останкино, основатель Странноприимного дома в Москве.
Бродя как-то по Вешнякам, на стене дома прочитал табличку – «Аллея П. Жемчуговой». Прочитал и сразу стало тепло на душе.
Вспомнил ещё одно место в Москве – памятник великой любви – великолепное здание Института им Склифосовского, знаменитого «Склифа», широким, идеально вылепленным полукругом, выходящим на Садовое кольцо.
Вот ведь как бывает – человеческая любовь, такая личная, интимная, беспомощная с виду и эфемерная, воплощается в память людскую и в прекрасные памятники архитектуры, которые тоже ведь застывшая память.
В здании Склифа размещался когда-то московский Странноприимный дом, построенный графом Николаем Петровичем Шереметевым по завещанию и в память своей жены, графини Прасковьи Ивановны, в девичестве Ковалёвой-Жемчуговой, великой русской драматической актрисе.
Она умерла 23 февраля 1803 года, через двадцать дней после рождения первенца своего, сына Дмитрия. Перед смертью всё тревожилась она о его судьбе и просила мужа построить в память о ней больницу для бедных.
Что же необычного в этой, казалось бы, заурядной человеческой истории? Да, пожалуй, всё. Николаю Петровичу было около сорока лет, когда он встретил Парашу, и поражённый её красотой, полюбил её с первого взгляда.
А был он человек, жизнью пресыщенный, богатством своим испорченный, основными занятиями в жизни его были охота, лошади и женщины. Именно в такой последовательности.
Характер у него был страстный, был он неплохо образован, знал языки, объездил всю Европу, имел дома библиотеку в 1600 томов, причём, книги эти, в отличие от многих других, читал, о чём свидетельствуют отметки на страницах.
А ещё он очень любил театр, заведённый в Кусково ещё папенькой, графом Петром Борисовичем. В театре играли крепостные актеры Шереметевых, и он пользовался необыкновенной популярностью. При Николае Петровиче театр достиг небывалого расцвета – он сам отбирал репертуар и вначале сам учил своих актеров, выискивая талантливых детей по всем своим вотчинам, а их у Шереметевых было немало.
Жилось, кстати, крепостным актёрам у просвещённого помещика не очень – они не имели права видеться с семьями, жили в тесных, холодных и сырых флигелях, отдельно мужчины и женщины. За малейшие ошибки их наказывали – били смертным боем, лишали еды.
Параша Ковалёва выступала в спектаклях с одиннадцати лет. У неё был прекрасный голос, очень серьёзное актёрское дарование. Влюбившись в Парашу, граф занялся её образованием, в том числе и сценическим. Сценическому искусству её учила знаменитая Т. В. Шлыкова (по сцене Гранатова).
Прасковья оказалась талантливой ученицей, всё буквально хватала на лету. Вскоре она стала украшением Кусковского театра Шереметевых. Она покоряла своей игрой императрицу Екатерину II, императора Павла, короля Станислава Понятовского и многих знатных вельмож.
К сожалению, расстояние между общественным положением графа и его подруги было чудовищным. Несмотря на достаточно вольные нравы, царившие в российском дворянстве того времени, Николаю Петровичу гораздо охотнее простили бы любые оргии и распутство, чем глубокую, чистую страсть к крепостной актрисе.
Им приходилось скрываться, таиться от людской молвы. Шереметев построил в Останкино театр специально для Прасковьи не потому, что кусковский был плох – ему хотелось увести её подальше от перенасыщенной людьми кусковской усадьбы в более тихое, более интимное Останкино.
Впрочем, это мало чему помогло. Прасковья очень переживала своё положение, но любила графа так сильно и страстно, что изменить ничего не могла. Он всё же решился жениться на своей любимой. Они обвенчались тайно – двор никогда бы не простил ему откровенной женитьбы. И бедная жена одного из самых богатых и знатных людей России при людях не смела называть его мужем.
В последние годы они жили в Петербурге, в собственном доме.
Театра не было, выезжать в свет Прасковья Ивановна не могла и не хотела. Спальня её находилась близ домовой церкви и это стало единственным её утешением – она много молилась, замаливая свой многолетний, как ей казалось, грех. Хотя какой же грех – такая любовь!
Она пробыла графиней около трёх лет. Очень много занималась благотворительностью: по её завещанию выдавались довольно значительные сумы сиротам, бедным, убогим ремесленникам и т.д. Основное её состояние пошло на строительство странноприимного дома, как она того и хотела.
Граф очень тяжело перенес её смерть. Он заказал портрет Параши и написал на нём «Наказуя наказа мя, смерти же не предаде мя». Из её спальни граф устроил молельню, весь дом и сад в Петербурге испещрены надписями: здесь сидела она, здесь приятно проводила время и т.д.
А прекрасное здание на Садовом кольце, чудесный образец раннего классицизма, было построено крепостными архитекторами Шереметевых – П. Аргуновым, Г. Дикушиным и А. Мироновым под общим руководством Д. Кваренги. В 1810 году здесь открылась Шереметевская больница для бедных, с которой связана деятельность великого Пирогова. Невозможно сосчитать, скольких страждущих видели эти стены за почти двухсотлетнее существование, скольких ещё увидят, сколько из них обязано им своей жизнью и здоровьем.
Так эта любовь двух не слишком счастливых людей продолжает служить людям.
«Чтоб был фонтан похож на скупые мужские слёзы»
Хан Кырым Гирей (Герай) – (1717–1769), представитель династии крымских ханов Гиреев (1427– 1783).
Бахчисарай утопал в зелени, но и она не вполне спасала от изнуряющего зноя. Я только что спустился сюда из караимской крепости Чуфут-Кале, где подивился на выдолбленные за много веков колёсами колеи в камне горы, глубиною почти в полметра. День за днём, арба за арбой везли в крепость поклажу и возвращались вниз с другой. День за днём, месяц за месяцем, год за годом. Вот и продолбили. Это ли не знак протекающего времени?
А здесь внизу, в парке, окружавшем сохранившиеся здания дворца хана из династии Гиреев, было тихо, всё же прохладнее, и тихонько капала вода в знаменитом фонтане слёз, переливаясь сверху вниз из одной переполненной раковины в другую.
Всё это напомнило мне ленинградское детство, ибо почти такой же фонтан, копию этого, видел я в одном из эрмитажных залов, окна которого выходили на полноводную Неву, а двери – в знаменитый зимний сад. Когда-то в этом исполненном в мраморе зале располагалась библиотека, а сейчас у стены в огромной клетке стояли кулибинские часы «Павлин». Каждый час птица горделиво расправляла своё шикарное оперение, совершенно затмевая скромную прелесть фонтана.
Но здесь, в Садах Бахчисарая, смотрелся фонтан совсем иначе, напоминая нам о делах более чем двухсотлетней давности, о любви крымского хана к красивой наложнице. Мы мало что знаем об этой истории. Знаем имя возлюбленной хана – Диляра. Знаем, что она несколько лет прожила невольницей в ханском гареме. От чего прекратилась её жизнь – от тоски по родине, от болезни, от яда, наконец? Кто знает… Жизнь наложницы, даже если её и любил хан, мало что значила.
Пушкин, посетив ханский дворец в Бахчисарае в 1820 году по пути из Гурзуфа в Симферополь, вдохновился этой красивой легендой и написал свой её вариант – пленительную романтическую поэму «Бахчисарайский фонтан». Уж её-то вы наверняка знаете. Кроме этой поэмы родилось и стихотворение «Фонтану Бахчисарайского дворца». Помните?
Фонтан любви, фонтан живой!
Принёс я в дар тебе две розы.
Люблю немолчный говор твой
И поэтические слёзы.
Твоя серебряная пыль
Меня кропит росою хладной:
Ах, лейся, лейся ключ отрадный!
Журчи, журчи свою мне быль…
Но это – воображение поэта, его поэтическая фантазия. На самом деле, участь женщин, томившихся в гареме, была незавидной. Крымское ханство ещё и в 18-м веке вело опустошительные набеги на сопредельные страны, и каждый такой набег сопровождался угоном в плен не только воинов-мужчин, но и детей и женщин.
Молодые и красивые пополняли собой ряды гарема. Их кормили, поили и одевали, но как личности они полностью растворялись, исчезали. Им могли даже поменять имя. Никакой своей воли, желаний. Задача одна – ублажать повелителя. Причём, некоторым из них его почти не приходилось видеть, самое большее 1-2 раза в год.
Интересно, что наличие гарема говорило о богатстве его владельца, было престижным. Это было куда важнее просто удовлетворения сексуальных потребностей хана. Да ему столько женщин и не нужно было. Но для женщины, попавшей в гарем, выхода оттуда уже не было.
А вот к жёнам мусульмане относились совершенно иначе, чем к наложницам. Жён, по Корану, не могло быть больше четырех, причём, они имели чёткие юридические права. При разводе муж обязан был их обеспечить материально. У ханских жён, например, у всех четырёх было по своему дворцу. А наложницы – кто о них подумает! Никто.
И тем удивительнее этот печальный фонтан, эта рукотворная память о неведомой женщине, своей красотой ли, движением ли своей души, завоевавшей любовь сурового хана, выделившейся из безликой массы обитателей гарема, заставившей своего повелителя плакать и скорбеть, когда её не стало.
Хан сказал мастеру Омеру: «Сделай фонтан, чтобы напоминал он скупые мужские слёзы». И сотворил мастер чудо, которым мы любуемся до сих пор.
Приходится только удивляться силе человеческого чувства. Казалось бы, мужчина Востока, привыкший иметь столько женщин, сколько ему хочется, особенно, если он знатен и богат, должен бы всем пресытиться. Что нужно было предпринять, чтобы пробудить в нём сильное чувство? Недаром же во всех, почти без исключения, произведениях восточного эпоса влюблённые – молодые люди, преодолевающие неимоверные трудности на пути к своему счастью.
Но в этих произведениях не упоминается, как правило, ни о гаремах, ни о наличии у героев других жён. Прекрасный культ любви сквозит в произведениях Саади, Джами, Омара Хайяма и других средневековых восточных поэтов.
Но это – культ идеальной любви, она редко проникает за стену гарема. Тем удивительнее и трогательнее лицезреть этот замечательный памятник любви – фонтан, до сих пор, уже более двухсот пятидесяти лет, роняющий в сухую от зноя крымскую землю скупые мужские слёзы, слёзы о безвозвратно ушедшей любви.
«Ангел мой, ты видишь ли меня?»
Фёдор Иванович Тютчев (1803–1873) – выдающийся русский поэт, дипломат. Лирика Тютчева – напряжённый, трагический философский монолог, полный ощущения космических противоречий человеческой души.
Не без внутреннего трепета приступаю я к этой новелле. Как рассказать молодым то, что сам понял только в зрелом возрасте? Как найти слова, хоть сколько-нибудь адекватные жизни и творчеству самого любимого моего и близкого по духу поэта? А ведь нет для меня никого, более близкого сердцу, чем Фёдор Иванович Тютчев. разве что ещё сумрачный Баратынский. Оба они стремились разъять душу человеческую, чтобы понять, что же происходит в ней, куда она стремится по воле рока.
Но если Евгений Баратынский делал это совершенно сознательно, ощущая себя литератором и поэтом, то гениальный Тютчев был в самом высоком смысле дилетантом, и никогда серьёзно к своей поэзии не относился. Жизнь, сама жизнь его была творимой и мучительной поэзией.
Есть что-то мистическое в том, как соединились после смерти судьбы этих поэтов. Соединились в прекрасном, поэтическом подмосковном Муранове, в усадьбе, где жил Баратынский, а после сын Тютчева Иван, и где теперь – удивительный по силе воздействия музей двух поэтов. Мне посчастливилось быть там и петь за письменным столом Баратынского романсы на стихи его и Тютчева. О, как я волновался в ту минуту. Но не будем отвлекаться от судьбы нашего героя.
Мальчик из патриархального Овстуга, из семьи полной патриархальных традиций XVIII века, дружной и прочной, выпускник Московского университета, член кружка любомудров, он попадает в бурлящую, предреволюционную Европу, где рушатся не только общественные, но и личные устои, где ветер перемен сносит сословные перегородки, где кипят и скрещиваются мнения.
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые…
Кто же не знает этих строчек! И. Тургенев, готовя к печати тютчевские стихи, отредактировал – «Счастли́в, кто посетил…» И был неправ. Куда уж, счастли́в! Этот мир, притягивая властно молодого Фёдора Тютчева, одновременно страшил до смерти. Недаром так испугало его восстание декабристов. Вспомним:
О жертвы мысли безрассудной,
Вы уповали, может быть,
Что станет вашей крови скудной
Чтоб вечный полюс растопить!
Едва, дымясь, она сверкнула
На вековой громаде льдов,
Зима железная дохнула, –
И не осталось и следов.
Но это в России. Европа – бурлила. Французская революция 1830 года, оба польских восстания, революция 1848 года, Крымская война. Байрон, Гейне и Шиллер, бурное развитие немецкой философии, Шеллинг, почитателем и последователем которого Тютчев стал ещё московским студентом.
Все эти события будоражили, пугали молодого дипломата и притягивали, расшатывали нервную систему, вселяли пессимизм и внушали неясные надежды. Читайте его стихи – в них всё это есть.
Но оставалась ещё одна область человеческих чувств – любовь, к которой начинающий поэт был особенно чувствителен. Но как же он понимает это чувство? Как гармонию? Отнюдь. Любовь в понимании Тютчева – страшная, разрушительная сила, ни в чём не напоминающая патриархальные отношения его родителей. «О, как убийственно мы любим…», «О, сколько горестных минут, // Любви и радости убитой!..». Вот очень точный отпечаток поэтической мысли уже зрелого Тютчева:
Любовь, любовь – гласит преданье –
Союз души с душой родной –
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И… поединок роковой…
И чем одно из них нежнее
В борьбе неравной двух сердец,
Тем неизбежней и вернее,
Любя, страдая, грустно млея,
Оно изноет, наконец…
Обратите внимание на эти выразительные, безнадёжно замирающие отточия пятого стиха первой строфы, он бы и рад любить иначе, но куда уйдёшь от собственного рока? Немудрено, что при таком понимании любви личная жизнь поэта была далека от идиллии.
Первая пора пылких влюблённостей, бурных переходов от романа к роману завершается женитьбой на красавице-вдове, старше его на четыре года. Женитьба не приносит успокоения – новые увлечения грозят разрушить брак. Трагическая смерть Элеоноры в 1839 году после морской катастрофы глубоко его потрясла – в тридцать шесть лет он поседел.
Однако, вот высказывание близко знавшего его В. Жуковского, навестившего Тютчева после трагедии: «Он весь «горе и воображение», а между тем, говорят, что он влюблён в Мюнхене». Отметим этот момент. Тютчев горюет по-настоящему, мир рухнул для него, но в сердце живёт новая любовь к женщине, которая вскоре станет его женой. Эрнестина, тоже вдова, как и Элеонора – красавица и настоящий друг, глубоко понимающий поэта.
Казалось бы, счастье – вот оно, но душу Тютчева-поэта разъедает призрак одиночества, крайнего индивидуализма и тоски. Его мятущаяся душа не находит покоя нигде. Он не верит в прочность окружающего его мира, боится и ищет новых потрясений.
На 1850-70 гг., на последние два десятилетия его жизни, он снова ощущает себя «сиротой бездомной», который «стоит теперь и немощен и гол, лицом к лицу пред пропастию тёмной». Вновь зашатались устои семейного быта Тютчева.
На его горизонте появилась Е. Денисьева. Правильнее будет сказать, что 47-летний поэт обрушился всей силой своей души и интеллекта на женщину, много моложе себя – ей было в год их знакомства 24 года. Могла ли она сопротивляться этому могучему вихрю, сметавшему всё на своём пути? Она и не сопротивлялась, а полюбила его навсегда. «О, как на склоне наших лет // Нежней мы любим и суеверней…» Этот прощальный свет, эта последняя любовь светила поэту целых десять лет.
Он не мог скрыть этой связи, да и не стремился к этому. Денисьева родила ему троих детей. Он их всех усыновил. Скандал в обществе был жуткий, он вызвал недовольство двора, но Тютчева это не останавливало.
Но раздвоенность души поэта и на этот раз собирала свою страшную жатву. Он не просто не мог оставить семью – он продолжал любить и Эрнестину, посвящал ей проникновенные стихи:
Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело…
О, сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой!..
Стоял я молча в стороне
И пасть готов был на колени –
И страшно грустно стало мне,
Как от присущей милой тени.
Всё это придавало «беззаконной» любви Тютчева особый трагический оттенок, придавало ей характер обречённости. По сути, двух самых дорогих ему женщин он делал несчастными и чувствовал себя при этом палачом. Я уже упоминал о стихотворении «О, как убийственно мы любим…». Оно посвящено Елене Денисьевой. Но и ещё, и ещё: «Не говори: меня он, как и прежде, любит…», «Последняя любовь» и много-много стихотворений, ставших прекрасными образцами русской любовной лирики, но отражавших страшноватые, жизненные реалии.
Вот и одно из самых прекрасных стихов, наполненных просто разрывающей душу тоской и печалью, но также и пронзительным, чистейшей пробы светом, посвятил он памяти своей подруги.
Всё-таки настоящая любовь, пришедшая к гениальному поэту, даже в самых безысходных, казалось бы, ситуациях, разрешается надеждой. И дарует эту надежду, этот горний свет другим людям, оказавшимся в сходной ситуации. Подаёт им руку помощи. Не потому ли Тютчев и живёт в сердце тех, для которых поэтическое слово хоть что-то значит?
Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня,
Тяжело мне, замирают ноги…
Друг мой милый, видишь ли меня?
Всё темней, темнее над землёю –
Улетел последний отблеск дня…
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души не витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Эрнестина не бросила своего беспокойного мужа и потому что чувствовала долг перед ним и детьми, и, наконец, потому, что любила. Он продолжал почти до самых последних дней вести рассеянный светский образ жизни, но иногда погружался в глубокую печаль, из которой его могла вывести только жена. Может быть, он чувствовал приближение последнего Хаоса, от которого нет спасенья…
Одно из последних своих стихотворений он посвятил жене:
Всё отнял у меня казнящий бог,
Здоровье, силу воли, воздух, сон,
Одну тебя при мне оставил он,
Чтоб я ему ещё молиться мог.