Перейти к содержимому

НАТАЛЬЯ ВОЗЖАЕВА

Поэт. Слово поэтесса она не приемлет. Родилась в городе Грозном ЧИАССР. Закончила филологический факультет Ростовского государственного университета по специальности «филолог, преподаватель русского языка и литературы» в 1993 году. Стихи начала писать уже взрослой состоявшейся женщиной с 2018 года.
Автор двух поэтических книг. Мечтает больше путешествовать.
Живёт в Новороссийске.

«Был день другой»
Стихотворения

Звук и цвет

А представлялась так зима:
На белом снегири.
На деле – морось ли туман,
Поди-ка разбери.

Ручей, разбухшая доска,
Бесшумная тропа.
Калины огненный дискант
До шёпота упал.

Уже не дождь, ещё не снег
И войлочная тишь.
Уже не жизнь, ещё не смерть,
А что – не различишь.

Разбудил

Разбудил: посмотри что случилось.
А случился ночной снегопад.
За окном неподвижный и чинный,
Так недавно зелёный наш сад,

Как невеста. За старца седого
Не по воле своей, без любви.
Я о том не сказала ни слова.
Сваришь кофе – меня позови.

Утро нежное-снежное – ахнуть
От восторга, но я не могу.
Там на лавочке, словно на плахе,
Голова георгина в снегу.

Был день другой

Снег в этот день не падал –припадал
К Москве, как зверь к воде, почти неистов.
Но горечью отравлена вода,
А зверь был белый-белый, чистый-чистый.

Он пил её, травился и чернел
И, в муках корчась, таял, таял, таял.
Я шла по ней и страшно было мне.
Застывшая, прозрачная, пустая.

Я шла вперёд, не оставляя след.
Смотрели удивлёнными глазами
Дома, как заметал лохматый снег
Следы-слова, что ранее сказала.

Покойно, отстранённо, невесом
Снег в день другой не припадал, но падал
На горький парк, на девушку с веслом,
На клумбы нескучающего сада.

Страница начиналась набело,
Всё заново, без прошлого как будто.
За несколько часов всё замело,
И я бродила одинокой буквой.

***

Мне снилась битва. Красный снег и уголь.
Торчали копья из застывших тел,
И кто-то выл протяжно и с натугой,
И было тесно в этой пустоте.
Над этим всем стоял в седой шинели,
Со скорбным ликом, мрачен и велик,
Ты.
И смотрел, как вьюга саван стелет
На раны окровавленной земли.
Смотрел, как отрекалась мать от сына,
Как сын рубил и брата и отца.
Ты чувствовал, как в старых жилах стынет
Не кровь твоя – предчувствие конца.
Под грозными, кавказскими бровями
Страшны провалы удивлённых глаз.
То был не бой, а бойня между нами –
Мы убивали беспощадно нас.
Кремлевских стен чернели монолиты.
Кровавый снег и угольная темь.
Трагедия не в том, что мы разбиты,
А в том, Иосиф, кем разбиты.
Кем.

***

Опять заводит день свою муру.
Прости меня за униженье речи.
Сегодня я, наверно, не умру,
Хотя и слово может быть предтечей.

Осыпались цветные витражи,
С шальным размахом осень рушит замки.
Кого любил, кого берёг–скажи,
Ту, что бредёт сквозь рифмы самозванкой?

Выхватывая ясеня янтарь,
Сминая в пальцах веточку душицы,
Закутавшись в пальто, шагает та,
Которой мне не суждено случиться.

***

Вот полустанок маленький и древний,
Нехитрый дворик, лужа-озерцо,
Где за руки держась стоят деревья.
А на перроне несколько юнцов.

Задвинув набок жёлтую корону,
Боярышник спускается к воде,
А у вагонов голуби-вороны –
Они чуть-чуть похожи на людей.

Неспешно убывают электрички,
Не сильно было надо прибывать.
Хрипато лает шавка-истеричка,
Нематерные хекая слова.

Плывёт по луже пара серых уток,
На серо-голубом одна звезда.
Выходишь тут на перекур минутный,
А хочется остаться навсегда.

Стоят юнцы в зелёном камуфляже,
Над полустанком золотистый нимб.
Закуривая молча (что тут скажешь?),
Подумаешь : спаси и сохрани.

***

Снегопад плывёт на белом ялике.
В козью шаль обёрнута, кульком,
Я стою в зашитых, старых валенках
И ловлю снежинки языком.

Маленькая, толстая, щекастая.
Клюква со сгущёнкой — не лицо.
Горе ты моё, ну где ты шастала!
Бьёт ладонью мама пальтецо.

Озорной, смешливый, щёки алые.
Боже мой, не мальчик – снеговик!
Тёплыми ладонями сбивала я
Затвердевший снег на половик.

Снегопад плывёт на белом ялике
Где-то по-над Северским Донцом.
И стоит, и смотрит вверх, как маленький,
Младший лейтенант с моим лицом.

***

Назовут Марией – живи Марией,
Что бы там об этом ни говорили.
Как придёт пора выпускать младенца –
Ты положишь в ясли большое сердце,
Что среди соломы и морд овечьих
Будет биться болью нечеловечьей.
Прикрывая рану под левой грудью,
Будешь ждать волхвов, но даров не будет,
А пойдут на боль твою пастухи,
Унесут в холщовых мешках стихи,
Те, что станешь петь, заслоняя ясли,
И звезде гореть негасимо, ясно.
Назовут Марией – живи Марией –
Фитильком лампадным. Терпи. Гори им.

***

А что ты можешь, что? Гореть – и то не можешь,
Как влажная трава, коптишь в костре, коптишь.
По берегам реки в берёзовое ложе
Укладывал господь спокойствие и тишь.

Раскрашивал господь узорчатый наличник
Да вышивал цветы на скатертях из льна.
Всё сыпал, сыпал дождь грибной и земляничный
И вздрагивал июль от грома Ильина.

Умрёшь от красоты почти невыносимой,
Успев подумать: жаль… как скоротечно…что ж…
Но солнце-Елисей, дотронется незримо,
И ты, чихнув семь раз, задышишь, оживёшь.

Гляди, запоминай, потом споёшь, калика,
Застыв на корабле, на части носовой,
О церкви,  о мостках,  о тётке с земляникой,
И соль из глаз сладка от этого всего.

По берегам реки в берёзовое ложе
Укладывал господь спокойствие и тишь,
И всё, что ты сейчас, трава сырая, можешь –
Отмаливать любовь.
Всепетая, услышь.

***

С гречишной метёлки сорвётся
Тяжёлая тушка шмеля,
А с луга в палящее солнце
Ответно ромашки палят.

И вдруг, отделившись от стаи,
На крылышках льдистых скользя,
Меня за свою принимая,
На локоть слетит стрекоза.

И снова мне шесть или восемь,
С подсолнечным маслом кусок,
И солнцем заляпанный мостик,
Шершавый под пяткой босой.

Девчонке, крапивы не выше –
Ни бед, ни потерь, ни войны–
Грозит кулачками кубышек
Речушка, а ей хоть бы хны.

Плыла прошлогодняя хвоя,
Лучи доставали до дна.
Сидели на мостике двое –
В реке отражалась одна.

Одинокова

В служебное стучусь: мол, вот, не спится.
Ответный взгляд оправданно-свинцов.
С натугой надевает проводница
Улыбку на помятое лицо.

Начальница десятого вагона,
Прислужница не спящих по ночам.
За чай несладкий с месяцем лимона
Я щедро-виновато дам «на чай».

Вздохнёт и пригласит присесть за столик.
Салфетки неожиданно свежи.
На поворотах всё скрипит и стонет,
И подстаканник тихо дребезжит.

Три перед утром – рано или поздно?
Звенишь в стакане ложкой — горячо!
И по одной расстёгивая звёзды
Ослабит ночь тугой воротничок.

Заложники у следований дальних,
Любой из вас заведомо прощён.
Нечаянно в купе-исповедальне
Расскажешь всё и чуточку ещё.

Ну да, мы все похожи на вокзалы,
И только единицы — на купе.
Запомнишь складку губ и взгляд усталый,
И беджик «Одинокова В. П.»

***

А память детства всё ещё свежа.
Вдруг вспомнишь: дед на кончике ножа
Держал осу, упавшую в варенье.
Так ковыряешь корку на колене,
Такую бесполезную на вид,
Но нет, кровит , пока ещё кровит.
Ты вся из этих добрых мелочей:
Сачок, в сарае удочки, «качель».
Тебя, козявку, окружал заботой
И ласковым теплом незримый кто-то.
И так берёг, ах, как тебя берёг
С иконки на тебя глядящий Бог.
И кто-то дул на ранку на коленке,
И спать укладывал, конечно же, у стенки.
И мир был сжат периметром двора,
Но ширилась в штакетнике дыра.
Пока жива, несу в себе, несу
В сиропе утонувшую осу
И нежность пальцев твёрдых, заскорузлых,
Что не на бантик, а всегда на узел
Завязывали «уши» у кулька,
И как прикуривал смешно от уголька,
Алевшего в золе, весёлый дед,
И врал, смеясь: жизнь вечна, смерти нет.

***

Ветра крутили пакостно и зло,
Опять листвы к порогу нанесло,
Опять бесснежно, муторно, бессонно,
И в голове бесстрочно и
бессловно.
Вращаю зажигалки колесо,
И стелется, слоисто-невесом,
Дым выдоха, не слышно и устало.
А ты стоишь в проёме с одеялом,
Взъерошенный смешно.
И я жива.
Нам, как обычно, не нужны слова.
Ты кутаешь меня – не мёрзла чтобы –
Бубнишь, мол провалился чёртов штопор
Куда-то. Вот скажи, за что ты мне?
Внутри моих печалей и вовне.
Немая своевременность касаний.
За что ты мне ниспослан небесами?
Прагматик, реалист, бурбон, мужлан…
Но, Боже правый, как она нежна,
Не тронута красивыми речами,
Твоей руки забота над плечами.
Вот греешь в турке красное вино
И что-то врёшь, мол, якобы, оно –
Нет-нет, без этой нездоровой тяги –
Лунатикам и чокнутым во благо.
И так уютны наши декабри,
И надо бы уже бросать курить.
Из форточки – не закрывай, не надо! –
Предчувствие струится снегопада.

Соне

Над маленькой, прибитой морем горкой
Того, что было птицей жизнь назад,
Ты плакала безудержно и горько,
Дурашливый щенок мой, егоза.
А пять минут тому ловила волны,
Болтался на шнурке «куриный бог».
О девочка моя, ну полно, полно…
Он не помог. Да кто бы тут помог.
Мы шли домой, над нами, горлопаня,
Метались чайки в розовых лучах,
Оранжевые раструбы рапанов
Шумели море. Надо помолчать.
И ты молчала, звонкая цикада,
Присутствием Её оглушена,
Когда в песке у дальней эстакады
Ослепшим глазом глянула Она.
И лапки были сложены по-детски,
Носками внутрь, и мокрый хохолок…
Не рыпнуться, не продохнуть, не деться
В привычное. Затянутый силок.

О сонечко моё, я бесполезна.
Я тоже птица, я одна из них.
И только распускается над бездной
Сад нежности моей
от слёз
твоих.