Писатель, поэт и пародист. Родился в г. Невеле Псковской области. окончил Витебский станко-инструментальный техникум, а после службы в армии и Ленинградский политехнический институт. Работал мастером, начальником цеха, преподавателем в школе. Автор тринадцати книг стихов и пародий и одной книги прозы.
Публикации в альманахах и журналах «Знамя», «Юность», «Дети Ра», «Иерусалимский журнал», «Семья и школа», «Урал», «День и Ночь», «Дон», «Зинзивер», «Литературная учеба», «Флорида», «Литературная газета» — и других издаваемых в США, России, Израиле и Европе.
Главный редактор журнала «Литературный Иерусалим», член редколлегии альманаха «День поэзии» — Россия. Председатель Международного Союза писателей Иерусалима, член Российского ПЕН-центра, член Союзов Писателей Израиля, Москвы и Союза Писателей XXI века, представитель газеты Литературная газета г. Москва за рубежом. В 2014 году был удостоен премии «Золотой телёнок» «Литературной Газеты» («Клуба 12 стульев»), лауреат премии журнала «Дети Ра» (2015).
Живёт в Иерусалиме.
Содержание
«Палыч», «Гоча»
Рассказы
Палыч
Памяти Е. П. Верезубова
Жора Ширлиц был доволен жизнью. Спокойная жена, двое сыновей-сорванцов, хорошая зарплата в школе.
Работа учителем труда на полторы ставки – это 300 с гаком рублей, еще подработка в домоуправлении – ведение всяческих спортивных секций – плюс 70 рублей к семейному бюджету.
Даже когда вышел культовый фильм «Семнадцать мгновений весны» и все, кому не лень, стали называть Жору не Ширлицем, а Штирлицем, тот никак не реагировал на новые регалии, по пословице – хоть горшком зови, только в печь не ставь.
А летом на каникулы брал своё семейство и ехал работать в пионерский лагерь на две смены.
И дети на воздухе присмотрены, и своим любимым делом занимаешься – выпиливанием-выжиганием с пионерами и октябрятами, опять-таки бюджету пополнение и путёвки детям бесплатные, а уж как довольна школа – разнарядку выполнила и никого насильно посылать не надо, тем более, что основной контингент – женщины с детьми да внуками.
И жизнь была довольна Жорой.
Никаких зигзагов и резких поворотов.
Текла плавно и размеренно.
В лагере Жора возился с детьми.
На молоденьких вожатых из пединститута не заглядывался, спиртное терпеть не мог, и возил с собой всегда не детективное чтиво, а чёрненький том Монтеня с золотым тиснением – какая-то необъяснимая тяга была у Жоры к этому древнему французускому философу.
И всё бы ничего, но произошло событие, которое внесло сотрясение в Жорину плавно текущую жизнь.
С утра отдежурив и разослав отряды на задания, Жора поспешил в столовую, которая уже закрывалась. Дежурные убирали столы, на посудомойке стоял грохот, но Жора услышал, как зашедший с чёрного хода сантехник Стась, которому не досталась пайка масла на утренний бутерброд, посетовал:
– Это всё из-за этих городских, – и демонстративно ткнул пальцем в сторону Жоры.
– На работу надо вовремя приходить и начинать обход нужно не со столовой, – резко ответил тот. – И кормиться нечего здесь – живёшь-то неподалёку, не персонал лагеря, значит. Неужели дома есть нечего?
– Тоже мне начальник, – возмутился Стась, – мы таких в белых тапочках видали…
Жора угрожающе приподнялся из-за стола и сантехник, недовольно бурча, ретировался.
Позавтракав, Жора поспешил в свой в отряд, но за углом столовой его перехватил поджидающий Стась с воинственным предложением:
– Слышь, Штырлиц, а не поговорить ли нам с тобой? Пройдём за угол?
– В лагере? При детях! – удивился Жора. – Приходи в конце смены, когда разъедутся дети – тогда и с удовольствием… побеседуем.
Ширлиц окинул взглядом щуплую фигуру Стася. Жоре, занимавшемуся в группе знаменитого витебского тренера по боксу Бомы Брина, который принимал в свою группу всех, независимо от возраста и телосложения, было немного смешно от вызова сантехника.
– За один раунд управимся, Стась, только не забудь, приходи! – бросил Жора.
Уже звучал горн, отряд старшеклассников уходил в лес, и следовало поспешить к своим пионерам и октябрятам.
Медленно и однообразно текли дни, пропахшие соснами, духмяным ароматом травы и слегка улавливаемым запахом сырости от озера, на берегу которого располагался пионерлагерь.
В середине смены Жора был дежурным по лагерю.
Сидел на скамейке-качелях, обдуваемый лёгким ветерком, и читал Монтеня.
– «Надо уметь переносить то, чего нельзя избежать. Наша жизнь подобна мировой гармонии, слагается из вещей противоположных, из разнообразных музыкальных тонов, сладостных и грубых, высоких и низких, мягких и суровых..»
– Ну, до чего ж правильно! – расслабленно улыбался Жора. Вдруг качели остановились.
– Что за книжки читаешь, Штырлиц? – Стась был чуть подвыпивши, и, держась за качели начал покачиваться вместе с ними, глядя на толстую книгу.
– Монтень это, – лениво ответил Жора
– А… Ментень, – переиначил фамилию на свой манер Стась – Это про ментов, что ли?
– Что-то вроде, – у Жоры не было никакого желания втягиваться в дискуссию с сантехником, а в данную минуту вообще ни с кем не хотелось общаться.
– Ну-ну, пока живой – читай, Штырлиц и про конец смены не забывай, – и Стась, покачиваясь и напевая про миллион роз, направился к воротам, откуда к Жоре во всю прыть бежал пионер, дежурный у ворот
– Что случилось? – привстал с качелей Жора.
– К вам – гости! На мотоцикле!
– Кто ж это мог быть – на мотоцикле? – удивился сам себе Жора и зашагал за пионером.
За воротами около чёрного, видавшего виды «Ижа», держа травинку во рту, сидел учитель физкультуры из Жориной школы Евгений Павлович Верезубов.
Увидев изумление на лице, Палыч, как его называли коллеги в школе, закричал:
– Жора! Мне грустно! Я как проклятый вожусь на даче, кругом ни одной приличной рожи, закуска поспела, а посидеть-поговорить не с кем. Слава Богу вспомнил, что ты недалече в пионерлагере – так что располагайся! – Верезубов открыл коляску мотоцикла.
Боже, чего там только не было – пухлые помидоры, огурцы с колкими пупырышками, свежевымытая красно-белая редиска с тоненькими морковинами, кульки из газет на скорую руку с клубникой, черной и красной смородиной, крыжовником.
– С ума сошёл, Палыч, – охнул Жора – нас же кормят здесь совсем неплохо! Это ж на пол-лагеря хватит!
– А, что не съешь – детишкам и заберёшь! Здорово тут у вас – какой воздух! – Верезубов растянулся в теньке под сосной.
Жора прилёг рядышком.
Ароматно пахли помидоры и натёртые солью огурчики. Выпили по капельке – Палыч не любил алкоголь и использовал его чисто символически.
– За тебя, Жора! – Палыч облизал губы – А что ты не весёлый, что за мысля тебя терзает? Небось на постороннюю даму глаз положил?
– Да при чём тут дама, Палыч! – возмутился Жора, и, улыбаясь, рассказал о перипетиях со Стасем.
Верезубов слушал серьёзно и внимательно:
– Ну и что, Жорик, думаешь управишься?
– Да без проблем, Палыч, два удара – восемь дырок. Я же боксировал когда-то у Брина. Разберусь!
– Ой, не скажи, не скажи, – запел Верезубов. – Деревенские – они хитрованы, ой какие хитрованы, – сам такой! Так просто не отделаешься! Как бы тебе восемь дырок не сделали. И на сколько дуэлю свою назначили, господа офицеры? На три? Отлично! Я приеду секундировать! Сварганим отличную спектаклю! А потом отметим твою победу за явным преимуществом.
Я уже местечко для твоего триумфа на бережку присмотрел. Классное местечко. Ох, как отметим. А дуэлю свою без меня не начинайте – а то пропустим самое интересное.
Уже горнисты сигналили подъём – окончание «мёртвого» часа.
Жора поднялся. У него как-то полегчало на душе.
Страха перед предстоящим поединком не было, но лежала тень на душе пренеприятная.
Верезубов лихо развернулся, сверкнул своей, в пол-лица, улыбкой, поддал газу и затарахтел на стареньком драндулете обратно на свою дачу.
Конец смены проходил как никогда спокойно.
Было сдано имущество – пододеяльники, полотенца, и море всякой утвари, набранной на складе за смену.
В одиннадцать уже стояли автобусы, дети плакали, расставаясь, педагогический коллектив обсуждал – в каком ресторане они отметят закрытие смены.
Раздался протяжный гудок автобусов – и караван двинулся в сторону города, и через несколько минут на опустевший лагерь навалилась непривычная мёртвая тишина.
Жора услышал щебет птиц, стук бортов привязанных лодок и его вдруг снова потянуло к Монтеню.
– «В истинной дружбе – а она мне известна до тонкостей – я отдаю моему другу больше, чем беру у него. Мне больше по душе, когда я сам делаю ему добро, чем когда он делает его мне».
Старик Монтень всегда приходил вовремя с нужными словами, словно сидел рядом и произносил короткие фразы, отчего на душе становилось спокойней и тише.
Читая философа, словно разговариваешь с тем, кто и старше, и мудрее, и который всегда рядом.
Раздался лёгкий свист.
У ворот стоял спортивно одетый Стась, подтянутый, и вроде бы трезвый.
– Эй, Штырлиц, заканчивай читать про своих ментов, пошли место искать. Я сегодня в спортивной форме – сам видишь. Как-никак, на праздник нарядился, так сказать, – Стась продемонстрировал новенький с иголочки тренировочный костюм.
Жора глянул на часы – без десяти три, но, помня просьбу Верезубова не начинать без него, стал тянуть время.
– Погоди минут пять, дочитаю до конца, – махнул он Стасю, но чтение в голову уже не шло.
Отсидев минуты три, просто так глядя в книгу, встал, заслышав вдалеке стрёкот мотоцикла, подумал – видимо, Палыч спешит, сунул книжку в спортивную сумку и, закинув её на плечо, пошёл к Стасю.
Полянка, что облюбовал Стась, была в двух минутах ходьбы от лагеря.
С неё просматривалась часть озера и дорога, по которой где-то внизу пылил мотоцикл.
Но у сосенки Жора вдруг увидел сюрприз – там стояли два мужика с кольями, и, не глядя в сторону дуэлянтов, обсуждали последние деревенские новости, грызя семечки!
– Это кто, Стась? – удивился Жора.
– Да не обращай внимания, дружбаны мои это, всегда помогают, когда туго! – осклабился Стась. – Да ладно, не дрейфь, штурмбанфюрер!
Но Жора уже понял, что поединок может превратиться в побоище, и начал взглядом выбирать лучшую стратегическую позицию, чтобы не получить удар колом сзади.
И вдруг, где-то боковым зрением увидел, (что за чёрт, мерещится, что ли), их поляну окружали эсэсовцы. Жора потряс головой – что за чертовщина!
Нет, точно, два эсэсовца, в блестящих касках, щелкая на бегу затворами автоматов, заходили в тыл дружбанам Стася.
Дружбаны побросали колья и хотели дать дёру, но тот эсэсовец, что поздоровее, голосом Верезубова заорал:
– Ахтунг-ахтунг! Хенде хох! Их бин гишоссен! – и дружбаны дружно подняли руки.
– Это кто? – ошалевший Стась спросил у ошалевшего Жоры, – дружбаны твои, что ли?
– Ага, – только и смог от изумления выдохнуть тот.
– Послушай, Штырлиц, звиняй, – вдруг забормотал Стась. – Погорячился я, ляпнул фигню. Отпусти мужиков на работу, уборочная у нас и коровы скоро с дойки припрутся, а…?
– Ладно, – как во сне сказал Жора, – мотайте отсюда!
Стась с дружбанами, побросавшими колья, рванули в сторону деревни.
– Финита, блин, комедия! – заорал Жора эсэсовцам, и те опустили стволы своих «шмайсеров».
Верезубов смеялся, снимая каску:
– Ну как тебе, Жорик, спектакля?
– Большой театр – ничто! Я-то думал – крыша поехала от жары. Представляешь – эсэсовцы в нашей местности. Даёте, мужики! Где вы взяли эту всю атрибутику, Палыч?
– Да племяш Лёха, работает в театре, в костюмерном цехе. Попросил со склада на выходные для домашнего спектакля.
– А чего эсэсовцами вырядились?
– Так в нашем театре пьесы только про партизан!
Была бы спектакля про мушкетёров, так я бы Портосом оделся и на лошадке прискакал. По моей фигуре самое то! Ну, да ладно, как премьера, а? Полный аншлаг! – Верезубов покрутил в руках кол, брошенный одним из дружбанов Стася:
– Ох, Жорик-Жорик! Предупреждал же, чтобы поосторожней с деревенскими, хитрованы они – убить не убили бы, а лечился бы долго, вся зарплата пошла бы на таблетки. Да ладно, чего не случилось – того не было!
Садись, поехали, Лёха с утра мерёжку в нужном месте поставил, ох, ушица какая будет!
Старенький «Иж» еле тронулся с места под весом трёх мужиков и покатился в сторону небольшого озерка.
А в это время в Слёзненском отделении лейтенант Друтько не находил места от злости.
Сменщик по дежурству запаздывал, а через полчаса должна была начаться трансляция матча минского «Динамо» и московского «Спартака».
Лейтенанта распирало от негодования и злости, Все выражения, в которых Друтько был готов выразить свои чувства нерадивому сменщику, бушевали в нём.
Зазвонил телефон.
– Да, – строго произнёс в трубку Друтько – Что? Какой Стась, какие эсэсовцы? Откуда?
Дальнейшую полученную информацию по телефону по поводу появления в деревне эсэсовцев изумлённый Друтько расценил как издевательство:
– С автоматами?
А Мюллера со Штирлицем с ними не было? – язвительно поинтересовался дежурный, и, услышав, что Мюллера не было, а Штирлиц был, и эти эсэсовцы, оказывается, его дружбаны, лейтенант не сдержался, его прорвало:
– Гады-сволочи, мать вашу! Уборочная идёт вовсю, а вы с залитыми зенками ходите. Раньше до чёртиков допивались, а теперь до эсэсовцев. Я вам покажу Штирлица. Завтра наряд пришлём, всех, кому эсэсовцы мерещатся, враз загребём на пятнадцать суток. Я вам, алкоголикам, устрою гестапо! Хоть воздух в деревне две недели чище будет! И тебе, Стась, покажу, как издеваться над дежурным при исполнении! Ты у меня ещё попляшешь
Дверь открылась, зашёл сменщик:
– Лейтенант, чо орёшь?
– Эти алкаши кого хочешь доведут, эсэсовцы им мерещатся, – Друтько уже выпустил пар негодования и предъявлять претензии опоздавшему сменщику уже не хотелось, да и некогда было – вот-вот матч.
Схватив фуражку, Друтько помчался домой…
А на берегу озерка потрескивал костёр.
Лёха вытащил мерёжку, в которой забилось несколько щурят, крупные окушки, краснопёрка.
Мелочь парень отпустил на свободу, а крупную рыбёшку почистил и бросил в кипевшую воду, где, словно подружки в танце, кружились морковка с луковицей.
Вкусно запахло ухой.
Палыч достал бутыль самодельного вина и разлил по трём стаканчикам. Выпили, как как всегда – символически – за дружбу.
Потом втроём, Жорик и Верезубов и Лёха смачно хлебали ароматную уху из алюминиевых мисок, глядя на созревающий закат, наполняющий озерко невиданной бордовой краской.
Кружилась голова от приторного соснового воздуха.
Какое-то блаженство снизошло на всю троицу мужиков и хотелось, чтобы время остановилось.
Чтобы так было вечно.
Хотя бы немножко вечно, но…
Но через год Жора со своим семейством репатриировался в далёкую страну, находящуюся на другом материке, а Палыч через несколько лет уволился из школы и перебрался в деревню к своим родным тёткам – «поближе к земле».
Все-таки исполнил то, о чём мечтал все время – работать на земле, а лет через пять Палыча не стало.
Был он гипертоником и умер скоропостижно.
Узнав о смерти Палыча, Жора долго сидел на балконе, глядя на южное заходящее перезревшее солнце, стекающее с черепичных крыш тяжёлой краской, от алой до пурпурной, так напоминающей давнишний закат на последней встрече с Палычем на озерке, а потом взял лежащий на полке всё тот же потрёпанный томик Монтеня и открыл наобум:
«Когда вверяю и препоручаю себя своей памяти, я цепляюсь за неё с такой силой, что чрезмерно отягощаю её, и она пугается своего груза…»
* * *
Гоча
Судьба, как написано в словаре, – это независимый от человека ход событий. Всевидящий и Всезнающий, составляющий наши судьбы, одному отводит жизнь долгую и счастливую, даёт умереть в своей постели, а другому – горькую и непростую, с трагическим концом, и конец приходит именно тогда, когда человек начинает верить, что судьба к нему благосклонна. Самая большая тайна – почему? Ведь у нас у всех одинаковые стартовые условия, все мы рождаемся неприспособленными к этой жизни беспомощными младенцами. И намного раньше паспорта мы получаем судьбу, которую смогут дочитать только пережившие нас люди, и в которой мы не сможем изменить ни слова. Эти строки я пишу, перечитав свой рассказ об обыкновенном пареньке по имени Гоча из маленького грузинского села.
Гоча жил в небольшом доме на краю села вдвоём с матерью. Отца никогда не видел, тот оставил семью, когда малышу был годик. Мальчишка рос сам по себе, учился давать сдачи обидчикам, воровал яблоки, гонял на дряхлом велосипеде. И случилось однажды то, что перевернуло жизнь мальчишки. В город приехал цирк, который расположился на пустыре, недалеко от дома Гочи. В общем-то, цирк как цирк, обычный шапито. Джигиты, гимнасты, жонглёры и прочие артисты. Но был номер – метание ножей, под названием «Мистер Лазер». Гоча напросился убирать территорию после концертов, за что у него был свободный вход на все представления, и как-то во время уборки он набрёл на угол, где «Мистер Лазер» тренировался. На заборе висел портрет Сталина, и метатель бросал ножи точно в лицо вождю. Гоча кашлянул, и артист повернул голову:
– Пацан, притащи ножи, устал я малость.
Боже, что это были за ножи, – длинные гибкие лезвия, ручки маркированы буквой «S» с линией, перечеркивающей букву по вертикали. Гоча держал нож в руке, и рукоять словно прилипла к ладони. За такие ножи можно было отдать всё.
Метатель аккуратно, по одному, взял ножи у Гочи и снова положил перед собой на маленький столик. Пацана не прогнал. А тот следил за каждым движением артиста – как он брал ножи в руку, как делал замах, как бросал. Потом мчался к забору, вытаскивал ножи и мчался обратно.
Гастроли подходили к концу, когда случилось непредвиденное – Гоча не смог отыскать один из четырёх брошенных ножей.
Искали вдвоем с «Лазером», искала вся труппа, – нож как в воду канул. Вечером огорчённый метатель обнял перед отъездом мальчишку:
– Гоча, найдёшь – храни до следующих гастролей – вернёшь. И тренируйся…
На следующий день Гоча вернулся к забору – он чётко видел, что нож не вылетел за пределы забора. Отметил десятиметровую зону поиска и начал внимательно прощупывать доску за доской. После третьего пролёта он нашёл! Нож! Тот самый! От удара нож развернулся и боком вошёл в щель между досками. Гоча нёс его домой под рубашкой, и сердце колотилось, словно перепуганный птенец в клетке.
Нож стал главным богатством Гочи. Каждый вечер он ходил к забору и учился метать нож, повторяя приёмы «Мистера Лазера», – сверху, снизу, с ладони. При броске освоил правильный хват за лезвие или за рукоять.
Шло время. У Гочи появилась любовь – Софико! Они всегда вместе шли домой из школы. Софико жила в большом двухэтажном доме, почти в центре, и Гоча был рад, что она не видела халупу, в которой они с матерью жили.
Как-то вечером за Гочей забежал приятель – всех пацанов села собирал Андроник, которого одни звали бандитом, другие – бизнесменом. У белого «Мерседеса» Андроник раздавал пацанам отступные – по сто баксов – чтоб не ухаживали за Софико и сообщали ему, если какой-нибудь приезжий хмырь положит глаз на его даму. Гоча не хотел брать, но Андроник сощурил глаза и скривил рот – приятели зашикали, и он, смяв купюру в кулаке, как ненужную бумажку, сунул её в карман.
На пустыре, полный злобы и отчаянья, прикнопил ассигнацию к доске и метал в неё нож, пока она не превратилась в бумажные лохмотья.
Через месяц белый «мерс» Андроника, в котором он вёз Софико из Тбилисского театра, бандиты расстреляли из автоматов с двух сторон. Шансов спастись не было ни у Андроника, ни у Софико.
После похорон девушки жизнь для Гочи потеряла смысл, школу он навещал через день, уроки забросил. Жил, если эту жизнь можно так назвать, полный горя и отчаянья.
Жизненным пространством для парня стал пустырь, где он метал, и метал, и метал свою единственную драгоценность – нож «мистера Лазера».
Однажды мать позвала Гочу к дядьке:
– Пойдём, попрощаемся!
– Что случилось? – всполошился Гоча.
– В Израиль уезжает, – вздохнула мать, – будет там теперь бизнесменничать.
– Но туда только евреи едут! – удивился Гоча
– А мы тоже евреи – по бабушке твоей. Ты что – не знал?
– Нет. А что – мы все можем ехать?
– Можем-то все, но что мне там делать – мыть полы? Так я могу это делать здесь. А язык мне не одолеть – не способная я к языкам. Пусть едут, кто сможет там пробиться. Может, кто-то и устроится там, а я как-нибудь доживу здесь.
После прощанья с дядькой, у которого узнал координаты Сохнута – агентства по репатриации, Гоча решил уехать. В Грузии после смерти Софико жить не хотелось.
Через полгода по программе «Наале» Гоча уже был в Израиле.
Ещё через полгода его забрали в армию, в артиллеристы, в «тутханим», а уже после трёх лет службы он вышел из армии высоким статным парнем, на которого заглядывались многие девушки, но никого Гоча не завёл – никак не могло время вытравить из памяти Софико. Снимал квартирку на окраине Тель-Авива, работал охранником, «шомером» в школе, – после армии молодых парней брали на эту работу без проблем и достаточно охотно.
Брёл как-то мимо блошиного рынка, что был возле старой автобусной станции, скользя полусонным взглядом по рядам, где было всё – от медали «За отвагу» до валенок.
И вдруг как током ударило, – увидел на тряпице три ножа «мистера Лазера».
Ну не мог он ошибиться – то же самое перечёркнутое английское «S» на рукояти.
Гоча поднял взгляд на продавца – и узнал в старушке жену «мистера Лазера», продававшую в кассе цирка билеты. Боже мой, как старит людей жизнь.
– Вы меня помните? Я – Гоча, из Грузии! – закричал Гоча.
Старушка отрицательно покачала головой.
– А где мистер «Лазер»? Как живёт-поживает?
– Какой Лазер? А, это ты про Лазаря – помер он. Уже месяц как нет его. На похороны деньги получила, а на жизнь пособия не хватает. Вот распродаю его вещи, никому это теперь не надо.
– А почём ножи?
– Пятьдесят шекелей за нож. Наверное, недорого?
– Нормально, – Гоча достал двухсотенную бумажку, подумал о сдаче, вспомнил об утерянном «мистером Лазером» ноже в далёком детстве, доставшемся бесплатно. Вот вам за всё. Сдачи не надо.
– Спасибо-спасибо, – благодарно закивала старушка. – Возьми вот чехлы под ножи, они хоть и старые, но может, пригодятся тебе.
Чехлы были связаны между собой кожаными шнурками, и эта конструкция, висящая на шее, располагала ножи вдоль тела слева и справа. Пара – по бокам, пара – на уровне бедер.
Дома, примерив чехлы на себя, Гоча убедился, что в самом деле Лазарь придумал толковую штуку – ножи легко вынимались из чехлов и при ходьбе не мешали движению.
Перед сном Гоча протёр ножи и сложил их крестом – острием к острию, и когда они соединились, словно голубая искра проскочила между ними. Братья-ножи встретились.
Жизнь потекла своим чередом. На работу иногда Гоча надевал чехлы, чтобы после смены на пустырьке за школой тренироваться на щите, специально сколоченном из брошенных досок.
…В этот день у Гочи был выходной. В планах было записаться на курсы психотеста: хочешь-не хочешь, учиться надо, быть всю жизнь сторожем, – это не дело. Но в десять позвонил сменщик Дани, просил подменить – жена родила первенца, какая тут к чёрту работа, когда такая радость.
Автобус ждать долго не пришлось – через полчаса уже был на месте. Издали увидел – ворота у будки нараспашку, что не полагалось по инструкции.
Гоча напрягся.
Подбежал к будке, рванул дверь и увидел мёртвого Дани, держащегося за живот, из которого торчал нож. Гоча всё понял – террористы в школе. План созрел мгновенно – проникнуть в школу незаметно можно только через дверь на крыше и через неё попасть на последний этаж. Он знал место, где школьники лазали на крышу за залетевшим туда футбольным мячом. Через минуту он уже пытался открыть дверь на крыше – она не поддавалась.
Вдруг Гоча услышал голоса и спрятался за угол – дверь открывалась изнутри. Первым вышел завхоз Меир, за ним следом – бандит. Он оценивал обстановку, держа Меира под прицелом.
Гоча сжал рукоять ножа и когда террорист остановился у угла, левой рукой зажал бандиту рот, а правой ударил в сердце.
Плавно опустил убитого на крышу, шагнул к завхозу.
Того трясло.
– Меир, сколько их?
– Не знаю, – завхоз не мог прийти в себя
– Меир, это важно, надо их убрать по одному, а то они взорвут всю школу вместе с детьми.
– Пять или четыре, – очнулся Меир. – Точнее, пять.
– Меир, ты шёл с этой тварью, вспомни, где они стоят? – тормошил Гоча завхоза. – Тут же дети…
– На втором этаже в коридоре и на первом…
– Пошли…
В голове высветился полный план действий.
Гоча вернулся, снял куфию с убитого бандита и надел на голову.
– Надо замаскироваться», – подмигнул он трясущемуся Меиру. – Пошли!
На втором этаже выглянул из-за колонны – террорист стоял спиной.
Шаг вперёд – нож просвистел по воздуху мгновенно – бандит только и успел повернуть голову.
Главное – не поднимать шум.
Вложил в руку третий нож и по лестнице спустился на первый этаж.
Выглядывать опасно.
Надо действовать неожиданно.
В два прыжка пересёк коридор и из-за противоположного угла метнул нож в бегущего к нему бандита.
Тот упал с ножом в горле возле угла, где стоял Гоча.
Выхватив автомат, зигзагами побежал к учительской и столкнулся с главарём банды – невысокого роста парнем.
На бегу сшиб его с ног, и тот, пролетев несколько метров, ударился головой об металлические входные ворота в школу.
Удар ногой для страховки – и лежащий затих.
Из учительской выскочил перепуганный, с бледным лицом директор школы.
– Скажите учителям, чтобы шли по классам, – скомандовал Гоча, – успокойте детей. Их надо организованно вывести из школы. А я открою ворота. Скажите полиции, чтобы сняли оцепление и успокоили родителей. Представляю, что там творится за оцеплением с родителями детей.
Гоча отодвинул запор и начал открывать ворота.
Снайпер с балкона соседнего дома, увидев террориста в куфие, открывающего ворота, видимо с намерением улизнуть, прицелился, остановил дыхание перед выстрелом, как учили на курсах, и плавно нажал на курок.
* * *
——————— оОо ———————-