Поэт, член Союза российских писателей. Родился в 1979 году в Нижнем Тагиле. Закончил филологический факультет Магнитогорского государственного университета (МаГУ). Обладатель Гран-при международного литературного конкурса «Перископ-2021», победитель Международного Грушинского Интернет-конкурса 2019 года, международного литературного конкурса «Фонарь-2021» в номинации «философская и экспериментальная поэзия». Серебряный призёр чемпионата Балтии по русской поэзии 2019 года, международного фестиваля «Вся Королевская рать» 2020 года. Лауреат международного конкурса «45-й калибр» 2021 года.
Автор трёх поэтических книг: «Пасынок ночи», «За пределами старинной вашей карты…» и «Дудочка Крысолова». Участник поэтического дуэта MARE NOSTRUM.
Живёт в Санкт-Петербурге.
Содержание
«Меж полымем и огнем»
Стихотворения
Командор
памяти Владислава Крапивина
А здесь, похоже, ещё не осень. Скорее, август, а то – июль. В теплейшем воздухе вьются осы живее всех веретён и юл, крапива щедро язвит лодыжки, звенит кузнечиковая рать, и ни малейшей тебе одышки, и никакого тебе одра. Шагаешь вдаль, невесом и тонок, готов полмира пройти пешком, то на деревья косишься, то на свои сандалии с ремешком, трава по пояс, пружины в пятках, футболка выпачкана в земле. Ты скинул больше семи десятков, ты снова Славка, тебе семь лет – листы акации вместо денег, синяк на локте, в зубах смола, твоя вселенная беспредельна и в то же время малым мала. А между тем подступает вечер, и ноги сами несут тебя на неизменное место встречи тобою выдуманных ребят.
В костре потрескивает валежник, но дым не горек, а сладковат. По этим отрокам в мире внешнем скучают ванная да кровать. Закат у Башни всегда оранжев и пахнет дикой густой травой. Сегодня каждый пришёл пораньше, поскольку повод нерядовой, залиты йодом зигзаги ссадин, вихры приглажены в сотый раз. Посмотришь сбоку, а лучше сзади, ни дать ни взять – образцовый класс, ушей услада, очей отрада. Хотя, по сути, любой из них – боец мальчишеского отряда, дозорный, конник, трубач, связник. Хотя за каждым стоит такое, о чем и думать не хватит сил – шеренга серых казённых коек; планета, съехавшая с оси. У них задача – всегда быть рядом, пресечь войну, погасить раздор…
Сегодня вечером с их отрядом впервые встретится Командор.
Ницшеанское
Такой уж выдался нам сезон –
Не самый худший, сказать по чести,
Хотя из сотни грозящих зол
На нашу долю досталось двести.
Любое лихо из дальних стран,
О нас откуда-то там прослышав,
Хватало клетчатый чемодан
И заселялось под нашу крышу.
Пространство, радовавшее глаз,
Многозначительно усмехалось,
Купив билеты на мастер-класс
По превращению в полный хаос,
В шаляй-валяй и в шурум-бурум…
Зато отныне мы знаем твёрдо:
Что даже самый кривой шуруп
Возьмёт какая-нибудь отвёртка.
Бредя меж полымем и огнём,
Мы, Дон Кихоты и Дульсинеи,
И впрямь становимся с каждым днём
Ещё сильнее…
Следующий сезон
И я бы, наверное, отказался от этого чёртова колеса, от поисков внутреннего Канзаса, от тяжести проклятого кольца, от груды угля в паровозной топке, от всех поражений и всех заслуг и даже от этой осенней тропки, знакомо петляющей через луг, от вороха дел, канцелярских скрепок, плеча, прилипающего к плечу, от гула восьми миллиардов скрипок, где я и себя-то не различу. Послал бы подальше круги и лимбы, пятнистый узор поясов и зон, с каким наслаждением дал другим бы отыгрывать следующий сезон на сцене, которую кто-то сглазил, на свете, который не райский сад…
Но все-таки я говорю – согласен. И падаю в бездну, шагнув назад, поскольку люблю этот мир бредовый, поскольку в руках не держу синиц…
Поскольку не смог насмотреться вдоволь на угольный бархат твоих ресниц…
Пустые воды
Рыбье мрачное безголосье,
Небывалые птичьи перья –
Море много чего приносит,
Если выйти с утра на берег.
Глянешь в бездну – растут кораллы,
Не найти ничего красивей!
Взгляд поднимешь – идёт корабль,
Машет с борта пройдоха Сильвер.
Замирая меланхолично
На зализанной голой гальке,
Слышишь дальнюю перекличку,
Скрип уключины, скрежет гайки,
Шелест выцветшей парусины,
Оборвавшийся треск бечёвки –
В общем, все, что придумать в силах,
Все, что можешь представить чётко.
Ты умеешь такое, вот и
Не спеши, задержись подольше,
Населяя пустые воды
Кораблями купцов и дожей,
Извлекая из синей бездны
Все морские дары и тайны…
Ты ведь знаешь, мой друг любезный,
Что пришёл сюда не случайно.
Скаложители
Выбоина, расселина, гребень, уступ, карниз…
«Делай, что было велено;
Даже не думай – вниз!
Вниз – это значит в зыбкую,
Гиблую круговерть.
Не совершай ошибку и
Не забывай про твердь.
Против ветра – ты помнишь, малыш? – не плюют.
Эта горная цепь – наш последний приют».
Щели, пещеры, осыпи, высохшая трава…
«Эти свои вопросы бы
Лучше б не задавал!
Слушайся тех, что дожили
Аж до седых бород –
Нет ничего надёжнее
Скальных сухих пород.
Ты ведь даже не знаешь о том, что внизу!
Там голодные звери тебя загрызут!»
Склоны, ущелья тайные, ломаные хребты…
Мир – это испытание
Спором до хрипоты,
Тяжесть медвежьей лапищи,
Хватка тугих корней.
Словом, не ваше кладбище
Выветренных камней.
«Возвращаться нельзя, это новый наш дом.
Он и так нам достался немалым трудом».
К черту всех скаложителей,
Не понимают – пусть!
Делаю шаг решительно
И начинаю спуск…
***
Здравствуй, Карлсон, извиняюсь, что по фамилии,
Просто имени ты ни разу не оглашал.
Мы с тобою когда-то были такие милые –
Неразлучные два приятеля-малыша.
Ты постарше, потяжелее и понахальнее,
Знал, как выбесить педагогов и грузных дам.
Помню, дома всегда ругали тебя и хаяли
За немедленно воцаряющийся бедлам.
Облака проплывали мимо, и птицы пели нам,
Мы по крышам шлялись с обеда и допоздна.
Сколько лет я тебя не видел, дружок с пропеллером,
Не подсчитывай, ничего не желаю знать!
Ощущение, будто мир мой не то, что рушится,
Но кренится, как замирающая юла.
Если честно, мне твоего не хватает мужества
Рассмеяться вслух – житейские, мол, дела!
Все ли лучшее мной замечено, взято, прожито?
Как ни бейся, а не получится просчитать.
Я не знаю, зачем пишу тебе, все равно же ты
Эти письма не удосужишься прочитать.
Может быть, ты уже давно перебрался в Данию,
Может, стал теперь завсегдатаем датских крыш.
Ни о чем не прошу, но если ты вдруг когда-нибудь…
Сванте Свантесон (перечеркнуто).
Твой Малыш.
Время для чердака
И однажды настанет время для чердака,
Деревянных балок, упрятанных в тёплый сумрак,
Облупившихся сундуков и пузатых сумок,
Запасной канистры, дырявого черпака,
Для совка худого (а рядом таится веник),
Для свечных огарков, для мятых атласных лент,
Для всего, что тлеет и преет под спудом лет,
В ожидании осторожных прикосновений.
Для кассеты, ещё надетой на карандаш,
Стёртых ластиков, алюминиевых тарелок,
Для транзисторов и просроченных батареек,
Для вещей, которых не купишь и не продашь,
Для героя, забытого в самом начале книги,
Для поэмы, что ты когда-то недоучил,
Для иного мира, который ушёл в утиль,
Но пока что не переплавился в медь и никель.
Для соседок, перетирающих, что да как,
Для отцовских фраз, записанных на подкорку.
Для твоих стихов, которым судьба – прогоркнуть,
Если ты сейчас их не вытащишь с чердака…
Изнанка мира
У меня в наушниках попеременно – то Тилль, то Оззи.
Пока они надрывают глотки, я не сойду с ума,
Несмотря на то, что уже неделю как закончилась осень
И не наступила зима.
Видишь тёмные пятна в сером пространстве справа?
Оттуда доносится скрежет, там посверкивают огни.
Если тебе хватает храбрости, если ты бездомного нрава,
Подойди к ним и загляни.
В этих зазорах времени взгляду открыта изнанка мира,
Его зубчатые передачи, его приводные ремни.
Камни станут тебе твердить, как им уныло и сыро,
Одуванчики шептать: «Не примни!»
Где бы ты ни был отныне, какой бы ни шёл дорогой,
Все ли с тобой в порядке, встал ли не с той ноги,
Каждый столб фонарный, листок летящий скажут тебе: «Не трогай!»
Или наоборот: «Помоги!»
Иногда от этого словно ток обжигающе мчится в жилах,
Иногда ржавеют душа и тело, хоть сразу сдавай в утиль.
Просто знай, что даже Оззи голос травы заглушить не в силах,
Даже Тилль.