Перейти к содержимому

ОЛЬГА КАЧАНОВА

Поэтесса, писатель, член Союза писателей Казахстана, вице-президент Международной Грушинской Академии. Родилась в Забайкалье. Окончила архитектурный факультет Казахского Политехнического института. Архитектор. Работала в Центре научно-технической информации по строительству.

Автор и ведущая радио и телепрограмм, посвящённых авторской песне: «Мои поющие друзья», «Под крышами Парижа» (о французских шансонье), ««Песня, гитара и мы»; вела телепередачи ««Театр авторской песни» на республиканском ТВ.

Член жюри Международного Грушинского Интернет-конкурса.

Живёт в Алма-Ате.

«Автобиографическая проза»

Французские румяна

Нина Ричи, Нина Ричи, Нина Ричи… Посмотрите, мадам, на нас с небес! Как мы идём во «французский дом» покупать румяна. Три поколения женщин — мне пятьдесят, Вике, моей снохе, двадцать пять, а внучке Кате пять с хвостиком. В этом возрасте хвостик имеет значение. Мы по-своему счастливы, — я тем, что могу доставить радость Вике, накопив кругленькую сумму на дорогую косметику. Вика — потому что вот-вот будет казаться взрослой и красивой, а не четырнадцатилетним подростком. А Катьке нравится наша прогулка по осеннему городу, когда все ярко в природе и ещё тепло…
Во «французском доме» двухметровые ухоженные продавщицы вроде любезны, но посматривают снисходительно. Вот до нас были такие посетители… Немолодой богатенький пузанчик осчастливливал свою секретаршу, а жена и дочка мебельного барыги подыскивали подарки подругам. Мы, конечно, из другой оперы, ну и что? Я умею смотреть так, что не снилось английской королеве. Пытаюсь скрыть свою робость перед этими искушёнными в косметике девахами. Вот и стою перед прилавком и прошу «придворную даму» показать нам румяна. А не то — могу и казнить. Девушка принимает на веру мою медлительную уверенность и предлагает несколько вариантов. Вика пробует сначала тёплые оттенки. К ее оливковой коже и серым глазам подходят разные цвета. Она очень бледна – то ли от природы, то от анемии, которой так подвержены молодые женщины. Правда, Вика не очень-то посвящает меня в сложности со своим здоровьем, справедливо полагая, что у меня проблем достаточно.
Викины бледные щёчки мы вначале закрашиваем персиковым тоном, — ну что ж, неплохо. Глаза становятся голубоватыми, брови кажутся темнее. Потом пробуем откровенно розовый, поддерживая его розовой помадой. Нет, это не для Вики, слишком кукольно. Катька начинает изнывать, и тогда я предлагаю каждый вариант рассматривать при дневном свете. Мы выходим на улицу и оцениваем, подходят ли эти румяна Вике. Решающее слово за маленькой Екатериной. Сделав несколько ходок, мы останавливаемся на фирме «Нина Ричи». Румяна холодного тона с переходом от насыщенного к очень светлому. Викино лицо смотрится выигрышно, нежный тон подчёркивает пепельные волосы и серые глаза. Отлично! Мы все очень довольны, выходя из французского дома с красивым розоватым пакетиком, в котором такие необходимые нам всем румяна…
Вика умерла примерно через три недели. Грипп, осложнение, менингит. Рухнул мир, в котором она была самым хрупким и самым драгоценным звеном. Вика, девочка моя, я буду тосковать о тебе всю жизнь. Эта боль, которая не проходит. В день похорон я увидела Вику уже в гробу. Слезы мешали рассмотреть ее лицо, но что-то показалось мне странным. Яркий макияж на ее лице. Да! Она была раскрашена, будто бы собиралась на концерт. Губы были обведены темно-розовым карандашом и подкрашены розовой блестящей помадой. Тени на глазах, тушь на ресницах… А на щеках — умело растушёванные румяна. Те, из французского дома. Кто-то наложил их — от светлого тона к насыщенному, «оживляя» Викино лицо. Боже! Зачем?
Я подошла к сыну, который был в тот день удивительно спокойным. «Кто это так ее раскрасил, Слава?» — «Сима…». Я поискала глазами эту мало знакомую мне женщину. Она деловито сновала между людей, пришедших на похороны. И почудилось мне в ее глазах что-то похожее на удовлетворение. Боже, что это? Как это она смогла так раскрашивать мёртвого человека? Это же надо — какая выдержка, да главное — зачем?!
Через три месяца Слава сделал ей предложение, на Викиной могиле к этому моменту даже травка не взошла. А Сима надела Викины вещи и предстала перед Катей в образе новой мамы. Интересно, пользуется ли Сима румянами, чтобы скрыть бледность? И есть ли у неё мать?

Про Сталина и меня

Вечером 5-го марта 1953 года в военном городке на станции Домна случился небольшой переполох. Жена молодого лейтенанта почувствовала приближение родов. В военном госпитале городка опытных акушеров не было, и чета решила ехать в Читу, это всего два часа пути на поезде. На машине поехать не решились, началась сильная пурга. Можно было застрять в дороге, а то и замёрзнуть. Климат в этих краях суровый, весна начинается лишь в мае. Лейтенант, которому недавно стукнуло двадцать семь, уже имел отцовский опыт, — старшему сынишке шёл третий год, но вот принимать роды ему не доводилось. Пожилая соседка проинструктировала лейтенанта, что нужно делать в этот ответственный момент. И молодой папаша, прихватив ножницы и суровые нитки, морально был готов ко всему. Он был человеком основательным, не зря его друзья с молодости звали по имени-отчеству: Иван Иваныч. Технику лётного полка хорошо известно, как от любой мелочи зависит жизнь человека.
Его жена весёлая и боевая Зина была настоящей боевой подругой. Переезды, убогое временное жильё, ночные дежурства мужа – ничто не умаляло ее оптимизма. Она воспринимала жизнь как интересное приключение, и поездка в Читу её не пугала, даже если придётся рожать в дороге. Сели в поезд на станции Домна часа в четыре утра. Вьюга не утихала, ветер усиливался, страшно выл за окнами вагона…
Схватки начались в середине пути. Опытная проводница сообщила по радио на станцию, что в поезде роженица. Ближайшей станцией была «Чита-1», там железнодорожная больница была в нескольких метрах от дороги. Когда поезд подъехал к станции, его уже ожидали санитары с носилками. Зину донесли до больницы, и через десять минут она родила девочку весом больше четырёх килограмм. Некурящий Иван в эти минуты курил на больничном крыльце, занесённом пургой. Ножницы и нитки ему не пригодились, слава Богу.
Зина, утомлённая дорогой и родами, уснула в палате. Проснулась от громкого плача всего роддома. Рыдали врачи и медсестры, молодые мамы и женщины на сносях. Зина не поняла, что случилась.
— Что с моей девочкой? – закричала она.
— Да ничего с твоей девочкой не случилось, — ответила санитарка, — Сталин умер!
Оказалось, что в десять часов по читинскому времени, а по-московски в четыре утра, по радио сообщили о смерти вождя народов. Успокоенная Зина присоединилась к плачущим, и её маленькая дочка тоже – только плакала она оттого, что успела проголодаться на белом свете, и ещё оттого, что ей была нужна любовь. Этой девочкой была я.

Как я ездила на Грушинский

Однажды меня пригласили сниматься в кино. Режиссёр увидел по телевизору передачу, где я пела песни под гитару, и предложил роль — ни первого, ни второго, а скорее полуторного плана. Сначала я отказалась, справедливо полагая, что у меня нет актёрских данных. Но потом, по совету гастролирующего в нашем городе Александра Розенбаума, согласилась. Его аргумент был прост: надо заявлять о себе в любой форме. И я согласилась, даже похудела по такому случаю. И ещё очень коротко подстриглась, срезая следы очередного парикмахерского эксперимента. Был разгар лета, кажется, год 1986-й. Съёмочная группа готовилась к съёмкам, а я плела хитроумные сети для своего начальства, чтобы за государственный счёт поехать на Грушинский фестиваль.
В то время я служила в конторе, которая занималась публикацией брошюр и статей об архитектуре и строительстве. Мы узнавали о всяких новинках в этой области и отправлялись знакомиться с ними в командировки. А потом готовили публикации – Интернета ещё не было! – и отсылали заказчикам во всякие строительные организации. Эти самые командировки «закладывались» в план в начале года. И я загодя придумала отправиться в город Уральск, откуда до Самары рукой подать. Заодно, чтобы использовать выходные для поездки на фестиваль, из Уральска решила слетать в Гурьев, — там тоже были архитектурные якобы достижения. Начальство почему-то верило – правда, недолго – моему энтузиазму, а ведь вряд ли нормальные люди в разгар лета попёрлись в эти края.
Я прилетела в Уральск, остановилась в гостинице возле речки Урал, в которой утонул Чапаев. Быстро сделала рабочие дела, — когда надо, хорошо соображаю. Вечером сходила на реку, плавала до темноты, вспоминая Василия Ивановича, – ну как тут можно утонуть? Утром ближайшим рейсом улетела в Самару, тогда это был город Куйбышев. А там просто поспрашивала у первых встречных: «Как доехать до Грушинского фестиваля?» И добралась на электричке до фестивальной поляны. Не долго искала пристанище, встретила кого-то из знакомых ксп-шников, мне выделили место в палатке, нехитрые туристические обедо-ужины и тёплые вещи, ведь ночью возле Волги бывает прохладно.
На предварительном прослушивании я попала к Сергею Никитину, который наставил плюсиков (на расстоянии это было видно) против моей фамилии. Я пела про утренних женщин, которые потом становились вечерними, аккомпанируя себе на гитаре в ритме самой незатейливой босса-новы. Другая песня звучала в другом ключе – романсово-драматическом. Моя лирическая героиня представляла свои песни в виде голубей и горлиц, которые должны разлететься. Она мысленно переносилась к концу своей песенной карьеры и искала в своей драматической судьбе какой-то смысл.
«В путь! Только так можно выстоять вам, мои голуби, горлицы…» — пела я, особенно выделяя переходы от нижних нот диапазона к верхним. Эта моя особенность – большой диапазон и восходящие интервалы оказались реальным препятствием для ксп-шных исполнительниц. Лишь немногие отважились петь, в частности, песню «Птицы». Но что удивительно, спустя двадцать лет после описываемых событий я узнаю, что песня вполне актуально звучит на песенных фестивалях. А тогда…
Заключительный тур проходил ночью на плавучей в продолговатой старице сцене-гитаре. Не испытывая большого волнения перед огромной аудиторией, я спела две свои песни. И — стала лауреатом, оказавшись в компании с Олегом Митяевым. Фестивальная «гора» принимала его на ура, митяевская доверительно-просительная интонация действовала безотказно. Заключительный концерт лауреатов проводился в Самаре на ипподроме. Начинался он в середине дня в воскресенье, и я решила не выступать, торопясь вернуться в Уральск, а из него полететь в Гурьев. Сейчас этот город переименован в Атырау. Добралась до аэропорта, — билетов нет, поехала на железнодорожный вокзал, та же история. Попыталась уехать с автовокзала, тоже не получилось. Что делать? Подошла к таксистам, которые толпились на площади возле автовокзала. Спросила сколько стоит проезд на такси до Уральска. Таких денег у меня не было. Один из таксистов предложил вывезти меня на трассу, чтобы потом я могла доехать на попутной машине. Такой вариант оказался мне по карману. Сложила в багажник сумку с вещами, билетами на самолёт, деньгами, оставив у себя сумочку с мелочью. Села в такси и – уснула, сказались две бессонные ночи, концерт на плавучей гитаре обычно продолжается до утра.
Таксист разбудил меня, когда мы отъехали от Самары на значительное расстояние. Полусонная я рассчиталась по счётчику и вышла на обочину. Вокруг была прожаренная солнцем степь и почти расплавившееся шоссе. Надо было чем-то прикрыть свою коротко остриженную голову. И тут я спохватилась, что вещей-то моих нет. Они остались в багажнике отъехавшего такси. О, Боже!
Редкие машины, ехавшие в Самару, не останавливались. Притормозили гаишники на мотоцикле с коляской. Согласились довезти меня до ближайшего поста. Там я опять объяснила, как оказалась за городом без вещей и денег. И следующий этап преодолела при помощи ГАИ. Так доехала до площади перед автовокзалом. Спросила у таксистов, которых по-прежнему там было много, не помнят ли они меня и машину, в которую я садилась. У кого-то из них оказалась отменная память:
— А… Я тебя запомнил, лысая. Ты садилась в машину из третьего таксопарка.
— Довезите меня туда, пожалуйста. Я вещи и деньги в машине оставила, —
после помощи гаишников вера с людскую взаимовыручку усиливалась.
Отзывчивый таксист довёз меня до автопарка, там я зашла к замдиректора, который сочувственно меня выслушал и тоже согласился помочь. В отделе кадров мне позволили просмотреть картотеку личных карточек водителей, их было несколько сотен, а то и больше. Я смотрела на не очень качественные фотографии и понимала, что моя затея невыполнима. И вдруг увидела знакомое лицо. Кадровичка мне не поверила, ведь фото сделано восемь лет назад, и этот водитель не должен сегодня работать. Тем не менее, это был он! Мне сказали номер его машины, но рации в ней не оказалось. Пришлось ждать и телепатировать часа два. Когда мой герой вернулся в парк и увидел меня, он все понял. Заглянул в багажник, выругался, и, как я поняла, почувствовал себя виноватым. Предложил опять вернуться на трассу и высадить меня теперь уже с вещами и бесплатно. Но мои планы за два часа ожидания изменились. Я попыталась как-то трактовать знаки судьбы и поняла, что Самара меня не отпускает. Значит, надо выступить на концерте лауреатов на ипподроме. Попросила довезти меня до ближайшей бани и подождать. Там привела себя в порядок, даже нашла утюг у добрых тёток, которые жалостливо посматривали на мою тифозную причёску. Еще через полчаса я во всеоружии предстала перед устроителями фестиваля и попала в программу первого отделения. Во втором выступали гости и члены жюри. Спев очередной раз про утренних женщин, я заняла место среди зрителей. И – крепко заснула…
Разбудила меня энергичная гитара Виктора Луферова. Его я слышала когда-то на фестивале в Душанбе – и, надо сказать, не прониклась. А тут моё незамутнённое после сна сознание восприняло песни Виктора очень правильно. Это же настоящая песня! – волна восторга меня просто захлестнула. Редкий момент, надо сказать. Я прямиком направилась к Луферову – а чего ждать?
— Виктор! Вы мне раньше не нравились, а сегодня – я в восторге от ваших песен! — что-то такое заявила я Луферову. В ответ Витя мудро, с паузами, сказал:
— Наверное, я стал лучше, но возможно, и вы, Оля, изменились в лучшую сторону.
И мы стали друзьями, как мне теперь кажется, мгновенно. После концерта устроители фестиваля организовали для желающих поездку на катере на небольшой волжский островок – песни попеть возле костра, пообщаться. Мне эта идея понравилась, до утра следующего дня я была свободна. Луферов тоже собирался на остров, и ещё десятка три человек. Высадились поздно вечером на песчаный берег. На острове росли огромные лопухи и невысокий ивняк, с Волги веяло прохладой. Гитары быстро расстраивались у костра, но все с упоением пели до рассвета. Катер должен был вернуться в город к полудню, а мне нужно было обязательно быть в Уральске… Посмотрела на время отлёта в одном из своих билетов. На следующий день вечером я улетала в Гурьев, а оттуда через три дня в Алма-Ату.
Рано утром Витя Луферов отвёз меня на байдарке к ближайшей волжской пристани, откуда я добралась на «ракете» к речному вокзалу в Самаре. Поймала такси, выехала за город, стараясь не заснуть в пути. Высадилась в степи и стала ждать попутные машины. Трасса была пустынной, редкие автомобили проезжали мимо. И тут на обочине остановился огромный бензовоз, даже не один, а целых два.
— Куда тебе, лысая? – спросил добродушный мужичок средних лет. Он согласился меня довезти до Уральска за небольшую плату, ровно столько стоил автобусный билет. Я взобралась в кабину бензовоза, мы тронулись, а за нами – второй бензовоз. И конечно, сразу же уснула, эту пагубную привычку я приобрела за последние дни.
Проснулась от крепкого шофёрского мата. Оба бензовоза стояли у обочины. Водители пытались разобраться с поломкой одной из машин. Они изъяснялись на мудрёном узко профессиональном языке: каждой детали присваивалось название, состоящие из матерного слова и суффиксов. Глаголы тоже были производными от нецензурных словечек. Водители мастерски изъяснялись на этом языке, не подозревая, что я слышу. Потом один из них спохватился:
— Это… Лысая-то нас не слышит?
— Нет. Спит без задних ног.
Я не стала притворяться:
— Все я слышу.
Мужички примолкли, потом один из них заглянул в кабину и любезно спросил:
— Есть-то хочешь?
— Хочу, — я спрыгнула на землю. Водители расстелили что-то на земле, вытащили трапезу, и мы перекусили в тени бензовоза домашними пончиками, запивая их горячим какао из термоса.
В Уральске я решила ещё разок искупаться в реке, ведь самолёт улетал поздно вечером. Плавала, плавала вдоль и поперёк Урала, по течению и против. Лёжа на спине, любовалась закатным небом и серебристым самолётиком, летящим на запад. Как выяснилось через час, это был мой рейс в Гурьев. Я ошиблась со временем отлёта. И вот оказалась в аэропорту Уральска, опоздав на рейс, почти без денег и волос на голове.
Какие-то добрые женщины, уж не знаю, кем они там работали, нашли для меня раскладушку, напоили чаем, а на следующее утро отправили бесплатно на самолёте в Гурьев. Там в гостинице был заказан для меня номер и даже оплачен. Поселили в одной комнате с абитуриенткой из аула. Славная девушка сдавала вступительные экзамены и нуждалась в подготовке по русскому. А мне нужно было как-то продержаться три дня, доделать командировочные дела и улететь домой. Денег на еду не было, и мы договорились с соседкой на бартер. Я подтягиваю ее по русскому языку, а она меня кормит привезённой из аула снедью. Но и в этом плотном графике я находила время поплавать в речке, правда время отлёта в Алма-Ату выучила наизусть.
Вернувшись в нашу тихую контору прямо из аэропорта, я поведала сослуживицам о своих приключениях. Скромная женщина Валя, организованная, замужем за немцем, завтракающая свёклой с чесноком, подвела итог моих приключений словами:
— Ты плохо кончишь!
Это последнее что я слышала, засыпая прямо за своим рабочим столом.