Родилась и проживает в Санкт-Петербурге. Обладательница более четырёх десятков наград престижных литературных конкурсов, в том числе диплома «За поэтическое мастерство» Международного Грушинского Интернет-конкурса.
Участница многих литературных сборников. Неоднократно публиковалась в Антологии живой литературы и в литературных альманахах мировой русскоязычной диаспоры Международной творческой ассоциации «Тайвас», а также сборниках «Времена года», «Философия иллюзий», «Песни у людей разные» и «Пилигримы времени». Стихи Елены Карелиной звучат в лирической комедии «Птица счастья» по пьесе Таши Авис «Фантазёрка», поставленной импровизационно-художественным театром «Ноосфера» (СПб).
Автор пяти книг: «Здесь и сейчас», «Жизнь под зонтиком», «Встречи», «Монологи», «Дорогой млечной».
Член Международного Союза писателей «Новый Современник».
Содержание
«Петербургская тайнопись»
Стихотворения
Белошвейка
В этом городе штопает осень дождём
Шерстяные фасады классических зданий.
Итальянская прелесть его белла донн
Перемножена на безнадёгу славянок.
Византийская вязь вплетена между строк
Параллельных прямых нумерованных линий.
Домовитые дамы стараются впрок
Запастись поздним солнцем в преддверии ливней.
Голубиною стаей взлетает сквозняк
Из распахнутой арки навстречу трамваю.
Метронома лекало вмещает тик-так,
Черно-белые клавиши перебирая.
Рассветает – и все не приходит рассвет,
Белоночье июня взыскуя сторицей.
…Белошвейка пришьёт бант из ленточек лет
На исподнюю память петровской столицы.
Дядя Миша
Дядя Миша парит над толпою.
Замрите –
Наши ангелы рядом.
Распахнутый Питер
От Невы до Невы.
В суете привокзалья
Голубиною стаей с перрона взлетает
То ли память, а то ли предчувствие встречи.
Город сшил из тумана защитные френчи
И пытается спрятать нас всех под зонтами.
Бессезонье.
Вневременье.
Знаете, тают
Эскимо и сосульки,
Да дело не в этом.
В голубом растекается клякса рассвета.
Желтоватый пергамент, расписанный бурым –
Письмена на фасадах.
Но арок купюры
Не дают прочитать от календ до сегодня.
Транспаранты рекламные пестрым исподним
Обещают исполнить, открыть и открыться.
Утром радостно чайник посвистывал рыльцем.
Этажей не считая, бежали ступени
И плескалась лилово сирень в исступленье.
Только это – ляссе в ежедневнике, точно.
С позабытого сделали слепок.
Подстрочник.
На скрижалях булыжных свои откровенья
Выбивали навеки.
Наивные!
Время
Мостовые сменило, как модница – шляпку.
Полдень.
Грохнула пушка.
Нам зыбко и зябко.
Дядя Миша, пожалуйста …
Впрочем, неважно.
С голубями летает журавлик бумажный.
* Трубач дядя Миша (Михаил Михайлович Тюменцев) – известный уличный музыкант Петербурга.
За окном
– 1 –
За окном вереница ЛЭП
Да малиновый Иван-чай.
На пергаментных водах рек
Золотых кувшинок печать.
Промелькнёт придорожный двор,
Словно кадр немого кино.
Двух попутчиков разговор,
Видно, начат давным-давно.
Убаюкает стук колёс
И приснится незнамо что:
Скорлупою ломая лёд
С неба льётся лучей желток.
Вздрогнешь. Станция. Не твоя.
Впереди ещё полпути.
Выплывают из забытья
Ароматные дней ломти.
Васильковая тёплая ночь.
Медвяной росы жемчуга.
…И шагнёшь из вагона – прочь,
От сует и тревог – в луга.
– 2 –
За окном – словно нет тех лет
Городского житья-бытья.
Молоком вытекает свет
Из-под лунного корабля.
Тихо-тихо звенит звезда,
Заскользив с поднебесья вниз.
До рассвета туман блуждать
Будет между уснувших птиц.
По тропинке – топ-топ – ежи.
На заборе таится кот.
Распрямившись, струной дрожит
В огород залезший осот.
Ночь раздастся и вширь и вглубь.
«Отчего до сих пор не спишь?» –
Домовой заворчит в углу,
Потревожив сверчка и мышь.
Утром грянет сорочий хор
И с музЫкой нового дня
На знакомо-забытый двор
В детство выйду из дома я.
Весна
Невой гуляет месяц май. Огни ростральные.
По небу стаи облаков – бродяг и странников.
Вишнёво-яблоневый цвет да мать-и-мачеха.
Нам было по семнадцать лет – и мне, и мальчику.
Заполыхало и пошло гореть до росстани.
Захолонуло – от весны – до самой осени.
Рассвет.
Багрянец золотой тычет над Охтою.
Ворона, сидя на кусте, орёт и охает.
Осыплет дождь свою печаль и этим кончится.
Окликнут нынче – обернусь на имя-отчество.
…Такая выдалась весна – вполне обычная.
Возьму вот и сейчас влюблюсь в красавца-мичмана.
Девочка
Я крашу ресницы в розовый, а локоны – в изумрудный,
Мои колени и локти сбиты о шар земной.
Терзают меня вопросы, ответить на них так трудно.
Сумерки пахнут жасмином, мятой и резедой.
Распахнуты настежь окна, скворцы бродят в тёплых газонах.
Тяжёлые зимние кофты развешаны по шкафам.
У времени есть пределы – будильник дошёл и трезвонит.
Машу голубым платочком Невой проходящим баржам.
Сбежали овсянка и кофе.
Надену модные шузы
И длинную узкую юбку с разрезом «по не могу».
Уйду шататься бесцельно.
Случайно приеду к ТЮЗу.
И там, на скамейке сидя, придумаю ерунду.
Я девочка.
Мне три года.
По стенам бежит проводка,
На окнах цветут герани, за окнами вечер и снег.
К нам в гости приехал дядька – моряк из порта Находка.
Дом праздником пахнет и «Шипром», и горечью сигарет.
Я девочка.
Мне пятнадцать.
Мне снится соседский мальчик.
Васильевский остров в мимозе.
Март.
Звонко поёт капель.
Читаю умные книги и знаю – любовь не клянчат.
А мальчик воробушком скачет.
Чирикнул – и – улетел.
Я девочка.
Мне за тридцать.
Не хочется знать и помнить.
Мы с рыжей приблудной кошкой от холода прячемся в плед.
Дождь мокрые листья лепит с размаха на подоконник.
На свете есть я и кошка, а света-то, как бы, нет.
От грёзы очнусь под вечер.
Куплю шоколадную плитку.
Свежо и закат багровый нахально мне красит бедро.
В Семёновском парке тихо.
Цветы опадают с липы.
По лестнице самобеглой я лихо спущусь в метро.
И выйду в иное время, в иной, непонятный город:
В рекламных щитах, в самокатах, в оранжевых фонарях.
В зеркальных витринах увижу: я – девочка, мне – за сорок.
Лукавить себе не нужно: пусть мир отправляется на.
Могу вам казаться злою, могу вам казаться грубой,
Мне незачем притворяться – грохочет последний бой.
Я в розовый крашу ресницы, а локоны – в изумрудный,
Мои колени и локти сбиты о шар земной.
Ни твоего, ни моего
– 1 –
…Ни твоего, ни моего, ни нашего:
Кладёт в коробку командир солдата павшего.
Залитый суриком мундир по боку левому.
Рефрен родительских квартир: ах, что мы сделали.
По половицам скрип да скрип, а вроде некому.
На кухне кран давно осип от счета времени.
В альбомах выцвели цвета цветов и туфелек.
Перронов наших тишина вопит и ухает.
Мундир заштопает солдат зелёной ниткою.
Июль. Зной. Липы шелестят листвою никлою.
– 2 –
Отстригла косу в пятый раз, такая умница.
Рыбачий плавает баркас туманной улицей.
На полотне осенних вод цветные вышивки,
В который раз ноябрь грядёт – жиган и выжига.
Перила проедает ржа на старых лестницах
И с чердаков летят, летят обрывки месяца.
Букеты горьких хризантем застыли в вазочках:
О, сколько накопилось тем стихов и сказочек.
Несётся заяц по меже – куда бы спрятаться? –
Захолонуло на душе – любить и свататься.
– 3 –
В открытую сегодня дверь сквозняк колотится.
Возможно все, но не теперь. Отрежут ножницы
От белоснежных простыней полотна длинные:
Мы гуси в стае лебедей, случайно, видимо.
Перечеркнёт перо закат и ночь потянется.
По утру грянет снегопад. В бумажном платьице
Танцуй под музыку пурги – зима не вечная,
Пусть брошка на твоей груди оплывшим венчиком.
Весною травы прорастут сквозь сны вчерашние.
На крыльях лебеди несут дожди над пашнями.
Голубка
– 1 –
Ржавеет время и звуки глохнут –
Имперский город сродни местечку:
Горят герани огнями в окнах.
Неделю кончит субботний вечер.
Желты границы у окоёма,
На карусели легко доехать.
Чернильной кляксой стечёт с балкона
И в арку шмыгнёт ночное эхо.
Студёно. Зябко. Снегами сыплет.
Серо – привычно. Туманно. Мутно.
Все в бессезонье тоскует Питер,
Хотя курлычит-мурлычит утро.
Нева о льдину почешет спину,
Мосты проверит: брала «на вырост».
Тревожный запах мимозы сгинет,
Пилюли солнца провизор выдаст.
– 2 –
Ты ходишь мимо: туда – оттуда.
Два раза в сутки, бывает – чаще.
Для реквизита в твоих этюдах
Сгодится даже фанерный ящик.
Присядешь, ловко спасая юбку.
Зубовно скрипнут, промазав, гвозди.
Крыла-ладони.
Лети, голубка,
Со дна колодцев – к полдневным звёздам.
Ударит в стены апрель дождями.
Стекут граффити в цветные лужи.
Пьеро привычно «люблю» промямлит,
Гоняя грошик в бездонной кружке.
Вздохнёшь, вставая с фанеры трона:
Такое дело, пора оттуда
Сюда, где звёзды сирень уронит
В твои эскизы, в твои этюды.
– 3 –
Завяжешь бантик однажды в узел.
Намёрзнет опыт горою-льдиной.
Направо правишь напрасно.
Юзом –
Всегда – налево.
И это – дивно.
Весна торопит встречать рассветы.
Распахнут город навстречу маю.
Ключ на колечке на пальце вертит
От двери райской – не ты – другая…
Ей нынче двадцать едва случилось.
Лохматит ветер небрежно стрижку.
А нам с тобою, скажи на милость,
Осталось, что ли, хромать до ижиц?
Да к чёрту эти годов подсчёты
И поиск в рамках зеркальных истин.
В дыму черёмух плясать чечётку,
Зигзаги молний встречая визгом.
Зима в Питере
– 1 –
Снег пополам с дождём летел,
Хрустели льдинки.
Полночный чайник на плите
Кипел и дзинькал.
Вставал над городом рассвет
Худой и блёклый,
Чтоб в полдень выйти на расстрел
Под визг и хохот.
День пестовал печаль-тоску
В подвалах-барах.
Кирпичным заревом от скул –
Отполыхало.
Тянулись сумерки времён –
Предновогодье.
Катился аленький вагон
По непогоде.
Блестели лампочки в ветвях
По-европейски.
На кухне вечер пил коньяк,
Горланя песни.
– 2 –
Закат студён был и лилов.
Златые шпили
Вонзались в синее крыло
А после лились
В свинцово-сизую Неву
Потоком бурным
И город пропадал в плену
Холодных буден.
Зима устала к февралю
Чихать и охать,
Тонули в завихреньях вьюг
Пески и Охта.
Повиснув снежной пеленой
От крыш до неба,
Зима училась быть зимой,
Холодной, белой.
…И до апреля все мели
Её метели,
И возмущённо воробьи
С утра галдели.
Эпоха
шипели примусы соседок
скрипели-пели половицы
табачный дым был жёлт и едок
шуршали книжные страницы
роскошно пенились герани
на подоконниках сударок
и на работу утром ранним
спешили лодырь и ударник
гудели редкие «Победы»
звенели шалые трамваи
и молодые наши деды
ещё отцами не бывали
под джаз пластинок патефонных
в квартирах дома на Литейном
рождалась новая эпоха
поэтов питерских котельных
Петербургская тайнопись
Э.З.
Вновь пора наступила для писем и я
Торопливо царапаю острые строчки.
Старый парк.
Растопырила лапы скамья.
И таблички готовы и стилос – заточен.
Из античности долго бежали века,
Атлетически выпятив мощные груди.
Прочь Дедал улетал на косых парусах,
Пропадал муравей в перламутровом круге.
В молчаливую бездну несказанных слов
Так легко погрузиться и кануть до срока.
Календарные даты прошедших годов,
Заучив, тараторит шальная сорока.
Здравствуй, друг дорогой, дорогая моя!
Наше детство босое сбежало по лужам.
А рассветная юность под песнь соловья
До сих пор наши головы кружит.
И кружит
Грампластинки теперь исторический диск,
Чуть шурша.
Осыпаются мёрзлые капли.
Не дрожит на стекле нарисованный лист
Пятилапою алой звездою пентакля.
Мы с тобою дождёмся прихода весны.
Заплатив по счетам, зачастую – авансом,
Нахлебавшись – досыта, не зная вины,
Пропадая в вишнёво-пронзительном вальсе.
Будет пахнуть смородина остро и зло,
От ночного мороза роняя бутоны.
Нынче утром настигнет, застанет врасплох
Долгожданное чувство, в котором утонем,
Позабыв, как дышать.
Нас потом предадут.
Впрочем, это неважно и помнить – не нужно.
Душ своих защищая последний редут,
Мы потери укроем бронею из кружев.
Расплавляя асфальт, расправляя крыла,
Разлетится июль разноцветьем и зноем.
Лип медовых, горя золотым, купола
Полудневно-малиново сыплют стозвоны.
Грянет медь и пойдут затяжные дожди,
Заменяя зелёное охрой и сажей.
На гризайлях заплещется пламя гвоздик
Неуемно-непонятой авторской блажью.
И хромая инверсия – лыком в строку,
Нарушая каноны бессмысленной фрондой.
Жернова изотрут, превращая в муку,
Неотправленных писем несметные орды.
Прочитай же, пока не упали снега,
Петербургскую тайнопись:
Белою ночью,
Словно нитью, сшивая листы – на века,
Позабудь в предложенье последнем о точке.