Родилась в городе Баку. После окончания школы поступила в Азербаджанский Государственный институт физической культуры; по сегодняшний день работает тренером по теннису. Работает в жанре малой прозы с 2010 года. В 2017 году стала победителем Международного литературного конкурса «Без границ». Лонг-листер (2017, 2018, 2019) и шорт-листер (2020) международной премии Бабеля. В 2020 году рассказ «Солнце над домом» вошёл в лонг-лист литературного конкурса «Антоновка 40+». Издано четыре сборника и книжка стихов для детей, один из названных сборников издан в соавторстве с Александрой Ходорковской. Живёт в Америке, штат Вашингтон.
Рассказы
«Все мы немного ангелы», «Кошка на потолке»
Содержание
Все мы немного ангелы
В комнате сильно пахло озоном. Шторы на окнах были одёрнуты и полная луна заливала всё матовым неживым светом. Ангел сидел на самом краю кровати. Сидел, как чужой. Плечи ссутулены, поникшие крылья свисают вдоль тела. И такая печаль на лице. Не осуждение, не непонимание, а именно печаль.
Этой ангельской печали Галина Матвеевна уже не могла выносить. Уж лучше бы этот ангел покричал, пошумел, осудил. Но вот так печалиться… Если бы он печалился по ней, по Галине Матвеевне, то она бы разделила его чувства. А Вадик этой печали не стоит, нет. Ни ангельской печали не стоит, ни её собственной печали. Она сына своего давно отпечалила, отплакала и вычеркнула из своей жизни. Она своё отстрадала.
Галина Матвеевна продолжала лежать, вытянувшись на спине, со скрещёнными на груди руками. В позе покойника лежала, хотя уже прекрасно поняла, что ангел пришёл не за её душой. Ангел явился ей во имя спасения души её сына. Смешно, честное слово! Ангел не может справиться со своими обязанностями и хочет переложить их на её, пусть и не хрупкие, но всё равно женские плечи.
Из-под приспущенных ресниц Галина Матвеевна тихонько наблюдала за ангелом. Выжидала. Молчала и выжидала. Как только с лица ангела спадёт это печальное выражение, она попросит его уйти. Или улететь. Ей всё равно как, но этот ангел должен исчезнуть из её жизни. Негоже ангелам нарушать своим присутствием покой земной женщины.
– Ты не передумаешь? – ангел легко коснулся своей ладонью сцепленных на груди пальцев Галины Матвеевны. – Я прошу тебя подумать.
– Не передумаю, – буркнула Галина Матвеевна и вдруг почувствовала, как от этого ангельского прикосновения, от переполняющей её нежности сдавило горло. Полились слёзы. Слёзы стекали по вискам, затекали за уши, впитывались в подушку. Слёзы текли, совсем не принося облегчения. Подушка принимала в себя и слёзы, и печаль, и все невысказанные ангелу обиды. Подушку давно бы стоило выстирать, подумалось Галине Матвеевне. Распороть аккуратно внешний шов, затем переложить пух в марлевый мешок. Пух стирать можно только в мыльном растворе, никакого стирального порошка пух не терпит. Затем прополоскать в пяти водах. И сушить непременно на солнце. Сушить и взбивать. Мама всегда так делала. А потом…
– Он же молодой совсем, – проговорил ангел. – Ему ещё жить и жить.
– А мне ты, значит, уже срок отмерил? – Галина Матвеевна открыла глаза и, не таясь, посмотрела на ангела. – Ты думаешь, что мне, старой, моя жизнь уже неинтересна? А вот и ошибаешься! Мне моя жизнь очень даже интересна! Я, если хочешь знать, никогда ещё не жила так тихо и спокойно, как сейчас!
– А ты разве мечтала о тихой и спокойной жизни? Ты всегда страстей хотела.
– А тебе откуда знать, чего я хотела?
– Я картотеку посмотрел. Там все твои мысли и желания записаны.
– Картотеку посмотрел? – Галина Матвеевна от возмущения даже плакать перестала. Она приподнялась на локтях и с удивлением отметила всё то же печальное выражение на ангельском лице. – Что же за порядки у вас там? Кто хочет, может безнаказанно картотеку просматривать?
– Нет, конечно. Картотека охраняется. У нас и архивариус есть. Но я его подпоил.
– Кого подпоил? – потрясённо спросила Галина Матвеевна.
– Архивариуса. Слабый он на это дело. Он из новопреставленных. Ещё не все дурные привычки изжил. Вот я и воспользовался. Мне необходимо было всё о тебе узнать, прежде чем являться.
– Вот какой ты… Подлый! Разве это по-ангельски – напоить человека? Разве это по-ангельски – воспользоваться слабостью другого в своих низменных целях?
– Так ведь он и не человек вовсе. Не человек он, наш архивариус. Он такой же ангел, как и я.
– Ангел?! – ахнула Галина Матвеевна. – И пьющий? Что же это такое делается? Нигде, выходит, нет порядка?
Галина Матвеевна тяжело повернулась на правый бок, спиной к ангелу, накрылась с головой старым, уже истёртым, но любимым, одеялом и заплакала в голос. Давно она не чувствовала такого разочарования, как от общения с этим неземным существом.
Обычно Галина Матвеевна спит крепко. Она даже немного стеснялась этого своего не по возрасту крепкого сна. И на вопрос участкового врача о том, как она спит, Галина Матвеевна отвечала, что неважно спит. Врач равнодушно выписывала ей лёгкое снотворное и заканчивала приём. Кроме вымышленной жалобы на сон, Галине Матвеевне пожаловаться было просто больше не на что. А внимания хотелось всё равно. Таблетки Галина Матвеевна покупала в ближайшей к дому аптеке и отдавала их соседке по лестничной площадке, которая спала плохо, но к врачам ходить не любила. А соседка, преисполненная благодарности, оказывала ей всякого рода мелкие услуги. То пол помоет, то суп сварит. Конечно, Галина Матвеевна и сама могла за собой ухаживать, не старая ещё, да и здоровьем Бог не обидел, но это так приятно, когда кто-то о тебе заботится. Галина Матвеевна знала, что соседка считает её одинокой и несчастной. Сына вырастила-выкормила, а он спился. И никакой от него благодарности, никакой помощи на старости лет.
А сегодня вдруг проснулась посреди ночи. От сквозняка проснулась. Занавески колышутся, луна комнату заливает светом, а на кровати ангел сидит. Галина Матвеевна ахнула и схватилась за сердце. Никогда прежде сердце её не беспокоило, а тут вдруг аж зашлось.
– Господи, – прошептала Галина Матвеевна и неумело перекрестилась. Затем легла на спину, сложила руки на груди и прикрыла глаза. – Господи! Что ж так рано-то за мной…
– Проснулась? – спросил ангел и нежно погладил Галину Матвеевну по руке. – А то я уж пятую ночь прилетаю, а ты всё спишь да спишь. А мне тебя беспокоить не хотелось. Так и улетал ни с чем.
– Улетал ни с чем? – потрясённо повторила Галина Матвеевна. – Выходит, если бы я не проснулась, то ты и сегодня бы меня не забрал?
– Тебя? – ангел улыбнулся. – А куда ты хочешь, чтобы я тебя забрал?
Лукавить с ангелом, как с участковым врачом, Галине Матвеевне не хотелось. На вопросы ангела лучше отвечать правдиво, чтобы всё между ними было предельно честно и понятно. И очень в эту минуту, возможно, последнюю в её жизни, пожалела Галина Матвеевна, что отдавала снотворные таблетки соседке. Надо было самой пить. Тогда никакой сквозняк не заставил бы её проснуться. И жила бы она долго и счастливо.
– Забери меня в рай. Пожалуйста. Я ведь и на земле хорошо не жила, так что в аду мне точно делать нечего.
– Тебя? В рай? – ангел смотрел на женщину с какой-то непонятной ей радостью. – А ты, голубушка, никак помирать собралась? Так удачно! Так удачно всё складывается! Я ведь только хотел тебя просить…
– Я помирать не собралась! – Галина Матвеевна неучтиво перебила ангела.
– А как же тогда – в рай? Живую тебя в рай не пустят.
– Не очень-то и надо! Я могу ещё пожить. Мне не в тягость. В рай я всегда успею.
– Да, да… Конечно, я понимаю. Торопиться умереть это грех. Тяжкий грех, – ангел ссутулился, свесил крылья. У Галины Матвеевны сердце сжалось от жалости. Никогда никого прежде ей не было так жаль. – А я как раз об этом и хотел тебя просить…
– О чём это?
– О смерти. О том, чтобы ты смерти себе возжелала…
– Ни за что! – Галина Матвеевна вскинула руку. Отгородилась от ангела. – Не буду я смерти желать! Грех это! Ты сам сказал – тяжкий грех!
– Да на тебе и так грехов много, – ангел потупил взор. Разговор давался ему очень тяжело. Не имел он права принуждать людей принимать решения. – А смертью своей ты можешь все грехи искупить.
– Не хочу я ничего искупать! Как ты можешь! Как ты можешь предлагать мне такое?! Ты мой ангел! Ты меня оберегать должен! Оберегать! А ты?
– Да ничего я тебе не должен, – ангел отвёл взгляд от Галины Матвеевны. Огляделся. Тяжело вздохнул. – Не твой я ангел.
– Как это? Как это не мой? А чей же?
– Я сына твоего ангел.
– Вадика? – Галина Матвеевна продолжала лежать на спине со скрещёнными руками и потрясённо смотрела на ангела.
– А у тебя ещё сыновья есть? – ангел улыбался.
Ехидничает ещё, подумалось Галине Матвеевне. Она отвела взгляд от нежданного гостя и уставилась в потолок. Так ей легче думалось. Под взглядом ангела все мысли путаются. Это сон. Конечно же, сон. В жизни так не бывает. Дышать стало легче. Сердце забилось в обычном режиме. Галина Матвеевна улыбнулась и прикрыла глаза.
– Вадик умирает, – прошептал ангел.
– Что? – женщина вздрогнула и вновь посмотрела на ангела.
– Твой сын умирает. Плохо ему совсем.
– Для меня он давно умер.
– Что?! Как ты можешь так говорить? Это неправильно! Неправильно живого человека в покойники записывать! – ангел развёл крылья и заплакал.
Сердце опять болезненно сжалось.
– Ты же его любила. Вспомни, пожалуйста! Я всегда был за него спокоен, когда ты была рядом. Даже позволял себе отвлечься. В шахматы играл с другими ангелами. А иной раз и преферанс затевали…
– Вот и доигрался! Как ты мог отвлекаться от дел своих? Положено тебе было следить за человеком – вот и следил бы! А тебе карты дороже оказались! А я Вадика любила, да! Я ведь знала, что других детей у меня не будет! Больше жизни я его любила! И баловала, и пылинки с него сдувала. И наказывала, конечно, не без этого! Но всегда ведь за дело! Чтобы как лучше! А он! Вот где ты был, когда он пить начал? В карты играл?
– Я всегда был подле. Но что же я мог?
– Выбил бы рюмку из его руки!
– Я не мог! – ангел всплеснул крыльями. – Не могу я вмешиваться в желания людей! Но я его всегда до дома провожал, оберегал. Если он на снег падал и засыпал, то я его будил непременно, не давал замёрзнуть. А уж если в лужу…
– Да сто раз он в лужи падал! Домой приползал в таком виде, что смотреть было стыдно!
– А перед кем тебе было стыдно?
– Перед людьми!
– Господи! Перед людьми! Людям нет никакого дела до твоих проблем. Ну, посудачат и забудут. А ты ведь сына любимого теряла. Ты одна его любила, больше некому было его любить.
– Одна любила, это ты правильно сказал. А когда он маленьким был, так я его за руку крепко держала. При мне, при моём присмотре, он по лужам не валялся. А уж как от меня оторвался… Да что там, не углядели мы с тобой…
– Не углядели, – согласился ангел. – Так что же нам теперь делать?
– А что тут поделаешь? – Галина Матвеевна утёрла слёзы. – Ничего уже не поделаешь. У меня вот отец тоже пил. Мама с ним всю жизнь билась, а для чего? Ничего хорошего всё равно не выбила, а нас с сестрой забросила. Никакой ласки от мамы вспомнить не могу. Только крики. И померла раньше отца. А папа спохватился, что горе у него, и ещё хлеще пить начал. Упился до того, что замёрз в сугробе. И где был его ангел, я тебя спрашиваю?
– Его ангел в ту ночь сидел рядом с ним на снегу и плакал. Не дал ему проснуться. Вас с сестрой оберегал. Если бы отец твой тогда дошёл до дома, то страшная беда могла случиться. А может, и не вас с сестрой хранил. Может, он отца твоего уберёг. Не дал ему взять страшный грех на душу. Одно дело – нести крест пропойцы и никчёмного человека, и совсем другое дело – крест убийцы. Твой отец на ангела своего не в обиде. Он ему благодарен даже. Уберёг его ангел.
– Крест убийцы? Ты это наверняка знаешь? – Галина Матвеевна присела на кровати и вся подалась вперёд. – Наверняка? Я ведь ту ночь совсем не помню. Спала. Да и на утро не особо волновалась, что папы нет. Даже радовалась. Радовалась, что выдалось спокойное утро! Ты про папу наверняка знаешь?
– Да откуда же мне знать наверняка? – ангел нежно приобнял женщину и погладил её крылом по спине. – Это я так, предполагаю. А ты про Вадика ещё подумай, прошу тебя. Не торопись с ответом. Ему больше помочь некому. Нет у него больше родных душ на земле.
Ангел заплакал. Так горько. По Галине Матвеевне никто так не плакал. Выходит, Вадик чем-то эти слёзы заслужил. А она не заслужила. Но она ещё и ни разу в жизни не умирала. Здоровьем её не обидели. Но и детей не дали.
– Но ты-то ведь знаешь, что я Вадику неродная. Ты ведь всё про меня почитал, прежде чем являться.
– Как это – неродная? – вскричал ангел, отстранил от себя Галину Матвеевну и заглянул ей в глаза. – Ты ему самая что ни на есть родная! Родная кровь! Ты ему и жизнь уже один раз спасала! Кабы не ты, то он бы и не родился вовсе! Ведь сестра твоя от него избавиться хотела.
Из глаз Галины Матвеевны потекли слёзы. Она размазывала слёзы по щекам, как в детстве, и счастливо улыбалась. Ведь думала, что никогда ни от кого уже этих слов и не услышит.
– Да я ведь к тому моменту, когда сестра забеременела, уже знала, что у меня своих деток не будет, – проговорила Галина Матвеевна и отвела глаза. – Как на духу тебе признаюсь. От меня из-за бездетности моей и муж ушёл. К сестре ушёл. Сколько я слёз тогда пролила! Сколько слёз! И ни один человек меня не пожалел! Я бы сестру вообще из своей жизни вычеркнула и знать бы не знала про эту её беременность, да как! Как мне было это сделать, если мы все вместе продолжали жить в одной квартире? Вот в этой самой! Я тогда даже спать перестала, всё ночами прислушивалась, о чём они там за стенкой шепчутся. Муж мой бывший всё у сестры в ногах валялся, выпрашивал ребёнка оставить. А она – ни в какую! Вот я и не выдержала! Ворвалась как-то раз к ним в спальню и сказала сестре: «Как так? Как так – ребёнка не хочешь!!! Вот что за несправедливость, ответь мне! Ответь!»
– Что тут скажешь? – ангел горестно вздохнул.
– Вот и тебе сказать нечего! А я так тогда страдала от несправедливости этой! Ни мужа, ни ребёнка! А потом и сестры не стало… Я так испугалась! Я ведь смерти ей не желала! Ни одной минуты не желала! Я просто ребёнка хотела. Разве это грех – возжелать чужого ребёнка? Не грех! Нигде это не прописано! Это мужа чужого возжелать – грех! А Вадик мне и не чужой вовсе! Ты сам сказал – родная кровь! Родной он мне!
– Конечно, родной! И не сомневайся!– А сестра родами умерла. Я себе места в те дни не находила! Всё думала, что зря я её уговорила ребёночка оставить. Может, она чувствовала, что не принесёт ей этот ребёнок счастья… А я вмешалась! Могла ли я тогда вмешиваться, скажи? Могла?
Ангел пожал плечами и отвёл взгляд. Галина Матвеевна тяжело откинулась на подушку. Сдавило сердце. Ангел поправил одеяло и погладил женщину по волосам. Галина Матвеевна схватила ангельскую ладонь и прижалась к ней щекой.
– Может, тебе лекарства какого принести? – спросил ангел.
– Да у меня и нет лекарств никаких. Здоровая, как бык. И для чего мне это здоровье дано? Чтобы вот так, здоровой, помереть? – Галина Матвеевна утёрла слёзы рукавом ночной сорочки. Пожевала губами. – Знаешь, я ведь потом, как сестру схоронили, вдруг возрадовалась, что всё именно так получилось. Как на духу тебе признаюсь. А что? Квартира есть. И не какая-нибудь, а трёхкомнатная. Это родителям спасибо. Ребёнок есть. Муж есть. Если он в своё время от меня к сестре ушёл, то ведь и обратно мог вернуться. Правда же?
Ангел кивнул головой в знак согласия и взял Галину Матвеевну за руку.
– А он не вернулся. Вообще из дома ушёл. Сказал, что не может видеть ребёнка, а меня простить не может. А за что простить не может – так и не сказал. А я бы ему всё простила! И жили бы счастливо. Что нам мешало? И Вадик, возможно, при отце не спился бы. Но он ушёл. На следующий же день после того, как сестру схоронили. И ни одной копеечки за всё это время даже не прислал. А я и алиментов с него стребовать не могла. Кто я ему? Никто! Бывшая жена. Так что прав ты! Никого у Вадика, кроме меня, нет!
– Поможешь ему?
– А чем моя смерть ему поможет? – вскричала Галина Матвеевна. – Вот сам подумай! Ну, приму я смерть за него – и что? Пить он перестанет? Не перестанет! И ещё всё мною нажитое разбазарит. И квартиру пропьёт! Я это точно знаю!
– Как ты можешь знать? – неожиданно повысил голос ангел. – Не дано тебе знать! У людей вообще знания ограничены! Сплошные домыслы и догадки!
– Это тебе не дано! О чём тебя ни спрошу – ответ один: не знаю! А я всё знаю! Я жизнь прожила. После маминой смерти папа перестал пить? Нет! И Вадик не перестанет! А меня даже хоронить некому. Так что… И не упрашивай! Это вы там сидите себе на облаках и жизни не ведаете!
– Как это – жизни не ведаем? – возмутился ангел. – Это опять вы, люди, баек себе напридумывали про облака да про ад. А ада и вовсе нет!
– Как это – ада нет? А грешников куда?
– Каких грешников? Кто эти ярлыки людям вешает? Кому такое право дано? Кто знать может, кого мы на этой земле своими грехами от беды отводим?
– Мы? – Галина Матвеевна, несмотря на боль в сердце, вновь приподнялась с подушки и ухватила ангела за руку. – Ты сказал: мы. Ты, выходит, тоже жил? Ты тоже был смертным?
– Конечно, жил. А как иначе? Или ты полагала, что ангелы естественным путём размножаются? Нет, милая моя, ангелы только любить могут. И прощать могут. И каяться. А размножаться – нет. Ангелам это не то что не дано, у нас эту возможность отбирают. Единственное, что отбирают. А люди продолжают любить и размножаться. И где столько ангелов набрать, чтобы за каждым человеком пригляд был? Вот все умершие и становятся ангелами.
– Все становятся ангелами? – всплеснула руками Галина Матвеевна. – Как же так? Неправильно это! А если человек и на земле плохо жил, то каким же он ангелом станет?
– Нормальным ангелом станет! У него есть возможность всё переосмыслить и не дать тому, за кого отвечает, совершить подобных ошибок. Во всяком случае, постараться не дать. С вами, людьми, иногда очень трудно справиться.
– А ты на земле, часом, не пил?
– Я не могу об этом говорить.
– Не можешь? Значит, мою анкету незаконно читать можешь, архивариуса подпаивать можешь, просить меня о смерти можешь, а о себе рассказать честно – это невозможно? И где справедливость?
– Какая справедливость? Очередная выдумка!
Ангел взволнованно заходил по комнате. Галина Матвеевна сидела, поджав губы. Такое разочарование с этими ангелами… Ангел всё ходил и ходил. И крылья заламывал.
– Ты жизнь свою земную помнишь? – осторожно спросила женщина.
– Помню! – ангел вновь присел на кровать и взял Галину Матвеевну за руки. – От минуты рождения и до самой смерти – всё помню! Это так мучительно! Лучше бы нас памяти лишали, чем возможности размножаться! Я каждой минутой своей ангельской жизни расплачиваюсь за свои земные дела. Добром расплачиваюсь.
– Разве добром можно расплачиваться?
– Конечно! Именно добром можно и нужно расплачиваться! Для многих это мучительно трудно! Сама подумай: привык человек жить пакостно, паскудно, а тут вдруг ангелом стал! И на каждый предъявленный земной проступок – доброе дело совершить надо! Это иногда похуже придуманного вами ада. Это же всего себя перекроить надо.
– Значит, и я ангелом стану?
– Станешь. Все мы немного ангелы. Даже в земном обличье.
– Значит, могу я и дальше жить так, как хочу?
– А ты всегда жила так, как хотела. Захотела ребёнка – пожалуйста! Захотела стать хозяйкой квартиры – так и есть. Ты и сейчас, когда Вадику плохо, только о себе думаешь.
– Много ты знаешь, как я жила!
– Я знаю! Я тебя с самого детства знаю.
Галина Матвеевна отвернулась от ангела и потёрла грудь. Сердце никак не хотело биться в прежнем режиме.
– Может, слетаю я за каким-нибудь лекарством? – взволнованно спросил ангел.
– А зачем? – зло проговорила женщина. – Ты же мне смерти желаешь. Ты же именно за этим и прилетел ко мне. Корысти ради.
– Да какая уж тут корысть?
Галина Матвеевна усмехнулась и поднялась с кровати. Начала натягивать халат.
– Куда это ты собралась?
– С балкона брошусь. Девятый этаж – это наверняка! А ты мне поможешь. Подтолкнёшь.
– Что ты? Что это ты удумала? – ангел расправил крылья и встал в дверном проёме. – Не пущу!
– Поверил? – Галина Матвеевна легко оттеснила ангела рукой. Поразилась его невесомости. Как же он, такой лёгкий, пытается встать на её пути? Разве б он её удержал, если бы?..
Галина Матвеевна прошла на кухню. Кухня сияла чистотой. Женщина достала из-под раковины бутылку домашней наливки. Поставила на стол. Потянулась за рюмками, которые лежали на верхней полке.
– Что это ты наливку под раковиной прячешь? – спросил ангел и присел к столу.
– Привычка. Сначала от папы прятала, потом от Вадика. Ты пить-то будешь? Можно тебе?
– Выпью.
Галина Матвеевна усмехнулась, но не стала возражать. Ей понравилось, что ангел и не вспоминал о её выходке. Простил? Или уже забыл? Она аккуратно разлила наливку по рюмкам, выложила на стол печенье и присела к столу.
Ангел аккуратно поднял рюмку, выпил наливку одним глотком, зажмурился, весь скукожился лицом. Затем резко выдохнул и крякнул. Что-то Галине Матвеевне в этом показалось знакомым.
– А ты раньше пил, поди? Наливку как водку выпил.
– Пил, – ангел опустил голову.
– И семья у тебя была?
– Была.
– Бедные, – пожалела Галина Матвеевна незнакомых ей людей. – С пьяницей жить несладко. А как ты умер? Помнишь?
– Помню. Я пьяным шёл домой. Упал в сугроб и замёрз, – ангел, не мигая, смотрел на женщину.
– Папа? – ахнула Галина Матвеевна, прикрыла рот ладонью и повалилась со стула.
Проснулась Галина Матвеевна от сквозняка. Окно раскрыто. Занавески колышутся. Солнечный свет заливает комнату. Десять утра. Женщина с удовольствием потянулась. Вспомнился Вадик, а потом, в подробностях, ночной сон. Привидится же такое. Кому рассказать – и не поверят. Да она и рассказывать не станет. Некому рассказывать.
Галина Матвеевна присела на кровати, взяла с тумбочки телефонную трубку и набрала номер.
– Здравствуй, сынок.
– Здравствуйте! – в трубке раздался мягкий девичий голос. Голос Галине Матвеевне сразу понравился.
– А что с Вадиком? – прокричала она. Ночной сон навалился новым кошмаром. Сердце застучало. – Вадик умирает?!
– Вчера ещё был безнадёжный. А сегодня, вы не поверите, пришёл в себя!
– А вы кто ему будете?
– Я? Никто, – в голосе девушки почувствовалось смущение. – Я просто медсестра. Я сейчас приложу трубку к уху Вадика. Поговорите с ним.
– Сынок… – Галина Матвеевна всхлипнула.
– Мама, – неожиданно трезвым и очень тихим голосом отозвался Вадик. – А я в больнице лежу. Я так рад, мама, что ты позвонила. Самому стыдно было.
– В больнице?! Что случилось, Вадик? Что случилось?
– В аварию попал. Трое суток без сознания. А утром вот очнулся. И ты позвонила. Ты прости меня за всё, мама!
– Что ты! Что ты, ангел мой! Не извиняйся! Я сейчас приеду и буду рядом! Ты только не волнуйся! Я тебя выхожу! Я крепкая, ты же знаешь! Я очень крепкая!
Ангел сидел в кабинете у своего друга архивариуса. Перед ними на столе лежала шахматная доска. Фигур на доске осталось мало. Галина Матвеевна, Вадик, соседка, хирург, который собрал по кусочкам после аварии Вадика, медсестра, которая имела неосторожность пожалеть, а потом уж и полюбить этого тяжёлого пациента, участковая врач, которая безотказно выписывала таблетки для сна, хотя прекрасно понимала, что Галина Матвеевна в них не нуждается. И ни одна из фигур не походила размерами на пешку. В ангельских розыгрышах пешек нет.
– И чего ты добился? – спросил архивариус. – Неужели ты серьёзно рассчитывал, что Галина эта согласилась бы жизнь свою отдать ради сына?
– А для чего мне её жизнь? Ты-то прекрасно знаешь, что это невозможно. Я и так сделал всё, что мог. И хирурга подогнал опытного, и медсестричку душевную.
– Так для чего ты тогда к женщине этой являлся? Я из-за тебя выговор получил. Меня чуть должности не лишили. А я без работы не могу, ты же знаешь.
– Так не лишили же! А мне надо было, чтобы Галина узнала, что беда с её сыном приключилась. Кроме меня, ей об этом и сказать было некому, ты ведь знаешь. Мне надо было, чтобы она ему первая позвонила. Он бы звонить не стал. Мне надо было, чтобы она его домой забрала.
– А справится она с ним? Ему ещё полгода как минимум лежать. Галина уж немолодая, хоть и здоровая. Но здоровье, ты сам знаешь, сегодня есть, а завтра нет.
– Я обо всём позаботился! – ангел взял фигуру, изображавшую медсестру, и поставил её рядом с фигурами Галины Матвеевны и Вадика. – Мат. Я эту партию выиграл. И жить они будут долго и счастливо.
Кошка на потолке
Кошка шла по потолку и рассуждала о смысле кошачьей жизни. Она любила говорить о самой себе, если находились желающие слушать.
Колокольчик, подвешенный на ажурный тонкий ошейник, переместился на спину и свисал вниз. Кошка шла так аккуратно, что колокольчик не издавал ни звука. Он только ловил проникающий в комнату через неплотно задёрнутые шторы свет от уличного фонаря и матово блестел.
Мальчик лежал на спине с открытыми глазами. Наблюдать за кошкой и слушать её было намного интереснее, чем спать. Ему гораздо больше нравилось спать днём. Он забивался в угол между кроватью и стеной, широко открывал глаза и засыпал. В комнату заходили то мама, то папа, то оба вместе. Они сокрушённо качали головами, пытались заговорить и тормошили мальчика. Даже одевали его спящего и выводили на прогулку. Или отправлялись с ним в магазин. Но он прекрасно понимал, что всё это сон. А жизнь начинается только тогда, когда наступает ночь. А теперь ещё и тогда, когда по потолку ходит Кошка. Но Кошка только ночью и ходит. Так что тратить это время суток на сон теперь не получается никак.
Кошка обошла люстру, лишь слегка задев подвески. Раздался мелодичный звон. Кошка повела ухом и подмигнула мальчику. Ей было совсем неважно, что он её не видит. Кошка прекрасно знала, что мальчик чувствует каждое её движение и слышит каждое слово.
Впервые Кошка и мальчик встретились взглядами несколько месяцев назад. Кошка сидела у мусорного бака и думала о том, что холодно. Когда на улице холодно, ни о чём другом думать не получалось. Даже мысли о еде отступали на второй план.
Мальчика вёл за руку Скучный человек. Только Скучный человек может идти с кем-то за руку и молчать.
— Я тоже молчу, — подумал тогда Мальчик в ответ на Кошкино замечание.
— Ты молчишь по другой причине, — возразила Кошка. — Ты молчишь потому, что у тебя нет меня.
— Приходи ко мне — и ты у меня будешь. — Мальчику явно понравилась эта мысль и он поделился ею с Кошкой. — Если ты хочешь быть у меня, то просто приходи.
— Приду как-нибудь. Только ты не жди.
— А что мне делать?
— Просто живи. — Кошка потянулась всем телом и, пристроившись рядом с Мальчиком, пошла его дорогой. — Ждать хорошего — пустое дело.
— А мне нравятся пустые дела, — подумал Мальчик и, развернувшись в сторону Кошки, протянул ей руку.
Кошка хмыкнула и сделала вид, что не заметила протянутой руки. Только звякнула колокольчиком.
Скучный человек вздрогнул. То ли из-за звука колокольчика, то ли из-за того, что сын поднял руку. Обычно Мальчик шёл, ни на что не реагируя. Скучный человек к этому привык. Привык настолько, что не понимал — кому нужны эти прогулки с Мальчиком, если он ни на что в этом мире не реагирует.
— Брысь! — Кошка Скучному человеку не понравилась.
Мальчик попробовал пристроить слово “брысь” в одно из своих пустых дел. Слово не пристроилось. Мальчика вырвало прямо на дорогу.
— Он отреагировал на кошку? — дома мама всё тормошила и тормошила папу.
— Ну, не то, чтобы отреагировал. Просто оглянулся и протянул руку..
— Просто оглянулся… Просто протянул руку… — Мама повторяла эти фразы и плакала счастливыми слезами. Мальчик сразу понял, что слёзы счастливые. Он давно научился точно определять качество чужих слёз. Он только одного не понимал: если мама так рада, что он отреагировал на Кошку, то почему не бежит её искать?
Мальчик ушёл в свою комнату, забился в угол между кроватью и стеной, широко раскрыл глаза и уснул. В комнату забегала мама, махала перед его носом старыми и неинтересными игрушками. Ждала реакции. А он спал и думал, что реагировать на мёртвых зверей со стеклянными глазами неинтересно. Он может реагировать только на живую мысль. А Кошка так красиво думала и даже пошла рядом. Мама и папа тоже мыслят, но их мысли уловить очень трудно, потому что они постоянно разговаривают. Говорят о том, что Мальчик болен. О том, что скоро опять зима. Спорят, имеет ли смысл водить Мальчика на прогулку. Конечно, имеет смысл. Где же ещё можно встретить свою Кошку, как не на прогулке вокруг дома и мусорных баков?
Гулять по потолку ей нравилось гораздо больше, чем по полу по одной простой причине: так мальчик может смотреть на неё, не меняя положения на кровати. А она может подмигивать ему, не рассчитывая на взаимность. “Рассчитывать на взаимность” это, пожалуй, самое смешное из всего, что она слышала за пять предыдущих жизней. В таком вопросе, как взаимность, рассчитывать нельзя. Это понятие расчёту не поддаётся.
Кошка ходила вокруг люстры и думала, что не сожалеет ни об одной из потерянных жизней. Потерянная жизнь это такая малость. Это мизерная цена за новую жизнь и новые мысли. И новые встречи, конечно.
— Хочешь, я тебе расскажу про Старика, который подарил мне колокольчик?
— Нет, не хочу. Про Старика я придумаю сам. Во время дневного сна.
— Ах, — подумала Кошка. — Не хочет про Старика. А она так рассчитывала на взаимность…
Кошка вздрогнула и остановилась. Потолок слегка качнулся. Звякнул колокольчик и подвески на люстре отозвались хрустальным звоном.
— Я нарушила правило, которое сама установила, — с тоской подумала Кошка. — Захотела того, над чем смеялась пять предыдущих жизней.
— Хочешь, я дам тебе имя? — спросил Мальчик. — Я буду называть тебя Кошка.
— Чудак! Так меня называет каждый случайно встреченный у мусорных баков. И только Старик называл меня Клава. Но это было несколько жизней назад.
— Но ты ведь Кошка, — поразился Мальчик. — Просто Кошка.
— Вот ты и научился поражаться. Значит, в чём-то перестал принимать мир таким, какой он есть.
Кошка спрыгнула с потолка на стол. Со стола — на подоконник. Взобралась по шторе на форточку. С тоской посмотрела на Луну и шагнула вниз…
Лететь было невысоко, но долго. Тело напряглось, лапы вытянулись. Надо успеть сделать сальто, чтобы покончить с этой жизнью, в которой не оказалось места взаимности.
Удар о землю отозвался болью в теле. Боль разорвала жизнь на мелкие кусочки. Никому не нужные куски чужой жизни, разорвавшись на ещё более мелкие фрагменты, растворились в прошлом.
— Дура ты, — сказала Луна. — Ты глупо распоряжаешься своими жизнями. Разбрасываешься ими по каждому пустяку.
— У тебя была возможность сказать мне всё это, когда я сидела на форточке и готовилась к прыжку. Но ты промолчала. Это ведь так сладко — учить жизни после того, как жизнь закончилась.
— Всё равно глупо.
— Что ты можешь знать о глупости? На мой взгляд, глупо висеть в небе всем на обозрение и не хотеть шагнуть…
— Шагнуть куда? — поинтересовалась Луна.
— Туда, где тебя нет. И не потому, что тебе там нет места, а потому, что тебя там ещё не знают.
Луна обиделась и закрылась тучей. Конечно, когда столько туч под рукой, обижаться легко.
Кошка поднялась, отряхнулась и направилась к мусорному баку. Возможно, у баков будут те, кто ещё более глупо распоряжаются жизнями, и им будет о чём поговорить под завистливый свет Луны.
Услышав гулкий удар Кошки о землю, Мальчик вздрогнул и прикрыл глаза. Ему показалось, что у него внутри, в том самом нутри, где живут пустые дела, что-то разорвалось на мелкие осколки. Осколки царапали другие пустые дела и мешали дышать.
Мальчик поднялся с кровати. Прежде ему не приходило в голову, что можно не спать и что-то делать.
Он достал из шкафа коробку с карандашами. Он знал, что они у него есть, но никогда не хотел попробовать их на вкус.
Попробовав каждый карандаш, Мальчик прислушался к себе. Чёрный цвет отдавал по вкусу вчерашним днём. Синий горчил и чем-то напоминал слово “Клава”. Этому слову не было применения в оставшихся пустых делах и Мальчик отложил синий карандаш. Остальные цвета пришлись ему по вкусу.
Открыв альбом для рисования, он сначала принюхался к странице, потом лизнул. Подумал, что мама не попробовала этот альбом на вкус, прежде чем купить. В представлении Мальчика маме нравилось всё понятное. А чистые белые страницы таили в себе столько нового.
Рисовать было легко, как всё, что делаешь впервые. Потому что не страшно. Потому что не знаешь, чем это может закончиться. Самое страшное, что ему вспоминалось во время рисования, это слово “Брысь”.
С первыми лучами солнца Мальчик забился в угол между диваном и стеной. Наступало время сна с открытыми глазами.
— Посмотри! — кричала мама и тыкала рисунком папе в лицо. — Посмотри! Он начал рисовать!
— Ночью? — поинтересовался папа. — Когда все спят?
Мама рассматривала рисунок и Мальчик чувствовал, как улетучивается её хорошее настроение.
— Это, скорее всего, кошка. — Мама ткнула пальцем в Кошку с колокольчиком на шее. — Но почему люстра торчит из пола?
— Наверное, у него пока нет правильной картины мира, — сказал папа. — Смещены понятия.
Мама перевернула лист и посмотрела на картину с другого ракурса.
— Так ещё нелепее, — папа смотрел на рисунок, стоя у мамы за спиной. Отгораживался ею от непонятного ему мира Мальчика. — Кошки по потолку не ходят.
Кошки не было несколько дней. А сегодня, как только мальчик лёг в кровать и приготовился не спать с закрытыми глазами, появилась. Запрыгнула на потолок и пошла своим обычным маршрутом вокруг люстры. Мальчик почувствовал, что Кошка изменилась. Она сильно помолодела и поумнела.
— Расскажи мне про Старика, — попросил Мальчик.
— Про того, который называл меня Клавой?
— Да.
— Который подарил мне колокольчик?
— Да.
Кошка спрыгнула с потолка на стол, села в позе сфинкса и замолчала. Мальчик внимательно слушал.
— И это всё, что ты можешь рассказать? — спросил он, когда Кошка перестала думать о Старике.
— Да.
— Немного.
— Это потому, что Старик был хорошим. О хороших людях вроде как и сказать нечего. Хороший — и всё. К этому привыкаешь. Ты же не станешь каждый день всем рассказывать, как хорошо просто дышать воздухом?
— А Старик был для тебя воздухом?
— Он просто был. Был моим стариком. А потом его не стало.
— И ты перестала дышать?
Кошка хмыкнула и вновь запрыгнула на потолок.
— Нет, я не перестала дышать. Я просто научилась жить без него. И ушла к мусорным бакам. Жить у баков очень интересно. Много нового можно узнать о людях.
— Ты пробовала когда-нибудь на вкус карандаши?
— Я много чего пробовала.
— Чёрный карандаш похож по вкусу на вчерашний день.
— Ничего странного, — ответила Кошка. — Чтобы день стал вчерашним, его должна поглотить ночь. Иначе всем придётся жить одним днём.
— Жить одним днём это плохо? — уточнил Мальчик.
— Этому надо учиться.
— А если день стал вчерашним, то он уже никогда не вернётся?
— Сам не вернётся. Но если вцепиться в него всеми лапами, то он может остаться с тобой.
Мальчик совсем немного не поспал с закрытыми глазами. Кошка сидела на потолке и трогала лапой подвески на люстре. Ей нравилось их мелодичное звучание.
— А я бы хотел уйти на несколько дней назад, — неожиданно произнёс Мальчик.
— Для чего?
— Я бы нарисовал правильный рисунок. Кошка ходит по полу, а с потолка свисает люстра.
— Для чего тебе такой правильный рисунок, если он совсем неправильный?
— Чтобы мама не расстраивалась.
— А правильный рисунок её порадует?
— Наверное.
Кошка спрыгнула с потолка на стол. Со стола — к мальчику в кровать. Легла рядом с ним и заурчала.
— А хочешь, — сказала Кошка через некоторое время, — я отведу тебя в твои прошлые дни.
— Хочу.
— Но я должна тебя предупредить, что никто прежде на это не соглашался.
— Почему?
— Потому, что я не предлагала.
Кошка запрыгнула на подоконник, распахнула штору, открыла окно и поманила Мальчика хвостом.
— Не боишься? — спросила она, когда Мальчик стоял рядом и с восторгом смотрел на Луну.
— Я не знаю, что это — бояться.
— Это потому, что ты ещё не рисовал правильных рисунков. Во время полёта держись за меня. Я должна успеть сделать два оборота, чтобы потерять сразу две жизни. Одну потерянную жизнь я подарю тебе. Возможно, ты найдёшь ей достойное применение.
Лететь было невысоко, но долго.
Первой пришла в себя Кошка. Она поднялась, отряхнулась и, начав свою девятую жизнь, легко коснулась Мальчика лапой.
Залитые завистливым светом Луны, они уходили к мусорным бакам. Туда, где по мнению Кошки начинается настоящая жизнь и можно найти своего человека.
Утром мама обнаружила распахнутое окно. Мальчик крепко спал с закрытыми глазами. На столе лежал рисунок: кошка сидела в углу между кроватью и стеной. С потолка свисала люстра с подвесками, за один из которых зацепился колокольчик.
Мама приложила рисунок к лицу и заплакала. Какими были эти слёзы, Мальчик не разобрал.
— Доброе утро, мама. — Он прислушался к звуку своего голоса и впервые улыбнулся.
Ещё утром он весело бегал с лохматой дворнягой наперегонки, гонялся за котом – молоденький белый бультерьер. С оранжевого окраса ромбом на левом глазу. Может это пятно, обесценив собачье родословие, выбросило его щенком на помойку? Но для него и там была жизнь – с костями, банками, собаками и, главное, Человеком. Его Человеком. Который мог дать огрызок колбасы и кусок хлеба, пнуть и погладить его. С ним можно было спать рядом, чувствуя его хриплое дыхание и перегарный запах. От Человека всегда пахло перегаром. Вот и сегодня он бежал за своим Человеком, который шёл с матерчатой сумкой, пошатываясь, в поисках жестяных банок и бутылок. Бежал сзади, забегал вперёд, тыкался пятнистой мордой в его ноги и пытливо поднимал к нему маленькие красноватые глаза. Человек зло матерился – его шатало, ему с утра было плохо. Он посмотрел на собаку и выматерился ещё злее. Взял кусок проволоки, болтавшийся на ошейнике, и прикрутил его к металлической ограде газона во дворе. И пошёл дальше, пошатываясь и сплёвывая с губ свою злость.
Ещё утром бультерьер весело бегал. Теперь его пространство ограничилось двадцатью сантиметрами проволоки. Он сидел на ноябрьском асфальте, вставал и снова садился. Проходившие мимо люди косились на него. Они шли домой. Шли мимо. Он садился и вставал. Потом ложился ненадолго и опять садился, переминая ноги. Ему было холодно. Но бультерьер – сильная собака. Боец. Он не умеет скулить как дворняга и вилять каждому хвостом. Он садился и вставал. Он ждал своего Человека. Всматривался маленькими глазами в наступающую темноту. Какая-то женщина сердобольно охнула, выходя с ведром из подъезда. Из ведра пахло знакомой помойкой. Женщина опасливо обошла собаку, что-то бормоча и охая. Уже в темноте она вынесла старое пальто и бросила бультерьеру в газон. Потом туда же кусок хлеба. Пальто было мягкое. На нём было теплее лежать и сидеть. Ложиться и вставать. Теперь это было его место. Двадцать сантиметров в газоне и двадцать сантиметров на асфальте. Всю ночь он ложился и вставал. Дрожь пробирала все тело. Очень хотелось пить. Когда утром мужчина принёс в пластмассовой баночке воды, он нехотя гавкнул на него и двумя движениями языка втянул в себя воду. Взял зубами баночку и перенёс на пальто. На своё место.
Собравшиеся люди галдели, разводили руками, ругали кого-то и с опаской смотрели на него. Кто-то принёс птичью кость, кто-то бросил хлеб. А он садился и вставал, выдерживая дистанцию в двадцать сантиметров своими красноватыми глазами. Потом приехала машина. Из неё вышли трое мужчин в форме. Постояли, попереминали ноги и уехали. Бультерьер – сильная собака. Она боец. Она защитит своё место. Люди уходили и приходили. Проходили мимо. А он ложился и вставал. Всё чаще ложился. Всё реже вставал. Грыз мёрзлый хлеб. Вместо времени теперь у него было пространство. В двадцать проволочных сантиметров. Когда на него набросили сеть, он почти не сопротивлялся. Только дёрнулся и обнажил клыки. Вместе с открученной проволокой его перенесли в кузов машины. Дверца захлопнула свет. Заурчал мотор, чихнув острым бензиновым выхлопом. Машина качнулась и пошла. Увозя бультерьера от обретённого места.
***