Поэт, писатель. Член жюри Международного Грушинского Интернет-конкурса и редколлегии журнала «Филигрань». Родился в 1951 году в г. Куйбышеве (ныне Самара), где и живёт до сих пор. В 1974 году закончил Куйбышевский авиационный институт. Работал на предприятиях родного города инженером, начальником цеха, главным инженером завода, консультантом и преподавателем. Мастер спорта СССР по радиосвязи и приёму — передаче радиограмм. Литературным творчеством занимается со школьной скамьи – пишет короткие рассказы и нерифмованные стихи, между которыми иногда почти нет различия.
Четыре рассказа
Содержание
Багаж
Не согрешил.
Ни разу.
Ни в поступках, ни в мыслях.
Вот с этим багажом жду отходящего поезда.
Жду, а поезд все задерживается и задерживается. И ночь уже прошла, была надежда.
Не такая, как раньше. В юности, например – яркая – вот завтра я встречаюсь с ней, самой лучшей, единственной. ах, скорей бы ночь миновала!!!
Нет.
И даже… не такая как в зрелом возрасте – вот будет завтра и я снова увижу её. И это будет удивительно, и в крови опять закипят пузырьки озона…
Даже не такая как позже – мы с ней на неделю уедем. И там будет вода, солнце. А потом чёрное небо, усыпанное светлячками звёзд. И костёр. И дымок с реки. И ещё запах зажаренной на пруте корочки хлеба. А ещё потом… аромат её волос в палатке.
Нет.
Надежда была другой.
Такой примерно.
Вот я сижу здесь с этим багажом. Плох он, или хорош? Не знаю. Украдут не жаль, не украдут – какой-никакой, а багаж.
Поезда нет долго…
А куда торопиться? Не придёт – здесь тепло, буфет рядом, сигареты в кармане. А придёт, хорошо, поеду. В окне картинки опять будет менять ловкий китаец.
Куда доеду, не знаю. Интересно ехать.
Наверное.
А может быть и здесь интересно.
Может быть украдёт кто-то багаж?
Может быть зайти за колонну и подглядеть?
Письмо
Опять хочется и хочется говорить о любви. Хочется произносить эти неосязаемые, глупые, но столь иногда необходимые слова – я люблю тебя!
Для этого нужно немного. Очень немного. Просто иногда нужно забыть что-то плохое. Забыть. Нужно вспомнить хорошее, которого, как правило, бывает больше, чем плохого, вопреки всем законам. Нужно настроить себя на частоту 440 герц (сердец), что, как известно всем музыкантам, является частотой камертона, и нотой А (ля). Нужно почувствовать и вспомнить. Нужно почувствовать и постараться не вспоминать. И тогда всё получится. И чёрно-белое кино, как у Тарковского и Михалкова, будет потихонечку становиться цветным.
Это только кажется, что любви нет. Это только кажется, что любовь — нестойкая биохимическая субстанция, за которой прилетают, как за наркотиком, стрёмные инопланетяне. И никогда не могут выделить её ни из атмосферы, ни из людей, на которых зашкаливают их точнейшие счётчики-датчики.
Им этого не удастся сделать никогда. Потому что они правильные долбаки. А любить могут только неправильные люди. И никто никогда с этим ничего не сможет сделать. И переделать.
А я люблю тебя.
Тысячи раз говорил себе, что любовь – это миф, который придумали люди этой смешной планетки, маленькой и красивой.
Скорее всего, это и есть миф.
Но почему я люблю тебя? Почему, скажи, почему я люблю тебя так долго?
Может быть, кто-то из тех инопланетян, давным-давно прилетавшим на Землю, вставил в меня маленький чип?
И если кто-то из них прилетит назад, и, по записи в их идиотски точном журнале, своей тонкой лягушачьей лапкой, как филиппинский хилер, вынет свой чип для исследований, — неужели он не понимает, что тогда уже Земля потеряет свой смысл, что она остановится, и он уже никуда не сможет улететь на своей скороварке? И погаснет Солнце, и остановится будильник.
Неужели он сделает это?
Продавец тыкв
Неброская у него была внешность. Потому что профессия была подстать – Продавец тыкв. В его краю климат был суровый. Солнце палило и днём и ночью. Температура не поднималась и не падала ни в тени, ни на солнце. Не помогали ни обогреватели, ни кондиционеры. Ночи выдавались только с субботы на воскресенье и по праздникам, которых в году было восемь. И из того, что давала людям земля, были только тыквы. Но уж тыквы были.
Из тыкв в его краю делали всё. То есть всё абсолютно. Из тыкв делали молоко для новорождённых детей и беззубых стариков. Из тыкв делали нити, из которых шили одежду. Из тыкв пекли хлеб, делали вино и водку, которая называлась жертык. Из тыкв делали спирт, на котором работали автомобили и самолёты. Из тыкв делали все строительные материалы. Из тыкв добывали металлы (все металлы, включая золото, осмий, вольфрам, палладий, никель и уран). Из тыкв делали воду, сигареты и лекарства. Из тыкв делали сахар и лакомства. Из тыквенных семян делали прекрасное ароматное масло. Из тыкв делали каучук. Из тыкв делали духи и мыло, порох и наркотики, пластмассы и аммиак. Тыквами кормили рабов и кроликов – кроме кроликов людей и тыкв, в его краю не было ничего живого. Из меха кроликов делали наряды его наложниц.
Нигде в мире не было столько сортов тыкв. Другие люди не научились их выращивать. А в его краю было очень много тыкв. Их было больше, чем песка на всей этой планете. Их было больше, чем звёзд на ночном праздничном небе. Их было больше, чем чего-то где-либо. Больше, чем гугол.
И он был их продавцом, Продавцом тыкв. Он был самым главным продавцом тыкв.
Когда он родился, в его краю царила абсолютная бедность. Все мужчины были рабами, а женщины никогда не улыбались. Люди промышляли воровством и проституцией. Тыкв было мало, за тыкву можно было купить десять рабов. У кого не было сил на воровство и проституцию, ели друг друга. Иногда просто себя.
Людям совершенно нищим, голодным и лишённым любви в ночь на воскресенье снился один и тот же сон. Они называли его «море». Этот сон каждый рассказывал по-разному. Но все их можно было разделить на три схожих сюжета. Первый – «буря» – всё сине-чёрное, тучи, скалы, сильный ветер. Второй – «смерч» – всё тёмное, и только вдали яркий, нестерпимо белый свет, а в центре огромный вращающийся столб песка и воды, уносящий рабов, кроликов, дома и тыквы. Третий – «покой» – голая земля или вода и всё мрачно и тихо. Третий сон снился самым счастливым людям, так считалось. Счастливых людей не было, а сон снился. Второй и первый сны снились всем людям. Третий тоже, но не все помнили его при пробуждении. Утром пахло тыквенным чаем. Запах привычный для всех. Мерзкий. Жизненный.
Когда голодные и лишённые всего люди поедали друг друга, они видели себя маленькими. Было солнце, и что-то неимоверно сладкое одновременно сливалось во рту и в голове, а потом всё превращалось в темноту.
Никто из рабов не любил своего положения. Это было странно, ведь в любом положении можно найти людей довольных. Никто из рабов не любил ближнего. Ни в прямом, ни в каком смыслах. Если глаза их встречались, в них загорался чёрный огонь. После этого часто начинались схватки, слабый раб видел две из трёх лун а между ними лицо той женщины, которая не была его матерью и женой. Она была Смертью, всеми любимой женщиной. Она освобождала любого из них от рабства. Женщины, рождающие детей, мысленно пытались их убить, но, благодаря устойчивой температуре воздуха, не делали ничего, кроме того, что требовала природа.
Он не помнил почти ничего из своего прошлого, из того, когда он не был продавцом тыкв.
Только несколько рисунков.
Рисунок 1.
Жирник на пустом праздничном столе в День Кролика. Жирник не горит. По-праздничному темно. И по-будничному голодно. Дед продал мать за три глотка жертыка.
Рисунок 2.
Убитый отец. А рядом украденная им разбитая тыква, за куски и семена которой идёт борьба на Площади Законов.
Рисунок 3.
Сосед-шут. Сумасшедший или просто необычный (весёлый) человек. Рядом толпа людей. Много, насколько хватает взора. Лица одинаковые. Все смотрят под ноги.
Рисунок 4.
Деревянный стол. На нём белый лист бумаги и карандаш.
Рисунок 5.
Тот же стол и лист. На листе нарисован запах апельсина.
Рисунок 6.
Зеркало.
Второй рисунок был наиболее памятным. Тогда он смог в жестокой борьбе, потеряв глаз, вырвать у какого-то человечка с традиционно несчастным лицом два тыквенных семечка. Он замазал глаз глиной, размоченной в собственной моче, а семена спрятал в складках одежды. После этого он ушёл далеко от людей и стал ждать. Даже в самые отчаянные минуты голода он, презрев всё, не помышлял о семечках. Теперь он уже знал, кем он станет.
Прошло десять тысяч лун. У него было около миллиона рабов. У него было около тысячи жён и детей. Облик его был колоритен – он был Продавцом тыкв. Не было глаза. Лицо состояло из фрагментов лица. Волосы ниспадали курчавыми водопадами, будто орошая гуголы тыкв.
Он был. Но его не было.
Гуголы тыкв не могли его помнить. Миллиарды его рабов не знали, чьи они рабы. Они видели луны, солнца. И даже в праздники, наевшись кроликов и запив их праздничным жертыком, они по привычке делали новых рабов для него, но не думали, зачем и для кого.
Они знали, что он есть. Он не знал о них ничего. Их было меньше чем тыкв.
Две истории – весёлая и грустная.
Первая произошла со мной в 1997 году. Я тогда купил автомобиль. Новую белую вазовскую шестёрку. Проездил три месяца. Обкатал, подружились мы с ней. Вообще считаю автомашину живым существом. Даже не так. Душа в ней есть. И характер. Иногда ругается, подсказывает, выручает.
Но история не об этом. Где-то в сентябре ехал я домой, смотрю «голосует» парень. Решил подвести. Оказалось немного не по дороге, но ничего. Разговорчивый такой паренёк, ноутбук в сумке – вещь по тем временам редкая. Доехали до места. Я припарковался на небольшой улице с односторонним движением. Заканчиваем разговор, что-то интересное было, теперь не припомню. Несколько минут прошло, парень сунул мне какие-то деньги, я не хотел брать, мы так по-дружески припираемся…
И вдруг — бацццццццццц. Я сначала не понял. Вернее не хотел верить – машина качнулась.
Выхожу – в меня въехал дедушка на мотоколяске.
Выходит дед и говорит: «Что же вы так резко останавливаетесь»? Я говорю, что вообще-то я минут как уж 10 здесь стою.
Дошёл до телефона-автомата, вызвал ГАИ. Вернулся, смотрю повреждения – помята панель, небольшая вмятина на багажнике. Дед смотрит с умным видом, и произносит: «Да у вас всё цело! И чинить не надо». Ну, тут уж я ржать начал. А когда бабка вылезла (как раз подъехали гаишники) и начала орать: «Сынки, арестуйте его, он нам мотоколяску изуродовал»!!! – ржать мы стали вместе с гаишниками.
Конечно, я ничего с деда не получил. А гаишник приходил ко мне – на него они жалобу написали.
Вторую историю мне отец рассказал. Давно ещё, мне лет 10 было.
Дело было в 1933-м году. Дед с бабушкой и двумя детьми, моим отцом десяти лет, и тётушкой пятилетней, переехали из деревни в Самару. Купили в полуподвале квартирку. Жили недалеко от Волги, где сейчас Самарская площадь, на улице Ярмарочной.
В то время там рынок был. Прямо на небольшой площади. Продавали там, в основном, овощи и рыбу.
Лето было жаркое, рассказывал отец, и они бегали на рынок с бидонами холодной воды – кто за стакан копейку даст, а кто и пинком угостит.
Отец мечтал попробовать диковинную штуку – дыню. На рынке продавали дыни. Большую, конечно не укупишь, а на маленькую он откладывал деньги, которые зарабатывал водопоем.
И вот где-то через месяц требуемая сумма была скоплена.
Ходил отец, ходил по рынку, не хватает немного денег. Подошёл к мужичку – у того несколько маленьких дынек лежало.
— Почём дыньки?
— Дыньки?
— Ну да, дыньки.
— Хмм… Дыньки по (называет цену) штука.
Отец отдаёт деньги, и уходит счастливый. Домой пришёл, собрался угостить сестрёнку и мать.
А дынька оказалась семенным огурцом.
Очень мне тогда отца жаль стало.
Вечером, когда спать лёг, даже поплакал немного.
* * *