Дмитрий Ревский (Москва)
Понимание, что строчки говорят с тобой, это хорошее и светлое чувство. Яркое по впечатлениям, по внезапным открытиям в только что прочитанном. Поневоле представляется, ощущается внутри, что и автор строк где-то здесь, поблизости, чуть ли не рядом, и ваши с ним общность мыслей и близость восприятия, передающиеся через строки, не хотят мириться с тем, что голос человека остался с нами, а сам человек нас покинул, и покинул уже навсегда. Но стихи просто ждут прикосновения к ним, и мы слышим их автора через все разделяющие уже нас дни и расстояния. Это отличительное свойство хорошей поэзии.
Таковы и стихи поэта Виктора Гаврилина (21.12.1947 — 26.03.2009)
****
Вот и время возвращаться
в невозвратные года,
где теперь всё стало счастьем,
стало счастьем навсегда.
Возвращаться, словно птице,
в свой весенне-летний край…
Я земного знал частицы,
из которых создан рай.
Впереди такую милость
мне уж больше не сулят.
А вины за жизнь скопилось,
может, на дорогу в ад.
О, спасай подруга-память,
ты смогла былого свет
донести! Сумей направить —
дух мой вспять, где смерти нет.
****
Не выбирать мне, что там будет,
и не стоять у трёх дорог,
когда я сам себе — распутье
и мне на сердце камень лёг.
Так тяжко, что не держат ноги
коня — он рухнул подо мной!..
Я прожил сердцем все дороги.
Главы не снёс, а всё живой.
И молвлю Богу благодарство
за подаянье всяких дней…
Имел царевну я и царство,
и змия сверг в душе своей.
Я стану нищим и свободным,
до сердца плоть свою сносив,
и лягу камнем путеводным
для тех, кто безоглядно жив.
«Появился я на свет в пору крепких сибирских морозов 21 декабря 1947 года на Алтае, в городе Бийске. Своей малой родины не помню, ибо покинул её трёх лет от роду. Вернее, помню, но всё это безвременные живые картинки, где появляется почерневший от времени двухэтажный дом, заросший буйной травой овраг, пустынная пыльная дорога. И в этих картинках неизменно царит лето с ослепительным солнцем, от которого хочется чихать и смеяться.»
(Из автобиографического очерка «Всё то, что называется судьбой» Виктора Гаврилина. Полностью очерк можно прочитать здесь: https://stihi.ru/2009/04/15/6017 )
Эти детские воспоминания о дышащем радостью и свободой мире вокруг перейдут позднее в чудесные строки, наполненные жизнелюбием, свободой духа и мечтами, которые в реальной жизни для их автора были уже никогда не осуществимы…
****
Из мира трав и полнолунья
на свет открытого окна
ночная бабочка июня
влетает, шорохов полна.
Пока огонь мой не потушен
и не пропел вдали петух,
стрекочет рядом дух заблудший
или своё нашедший дух.
Есть чудеса у летней ночи,
но есть и нужная строка,
и шёпот думы неумолчной
и свет спокойный ночника.
Есть в этом странное влеченье.
И станут бабочки опять
луны огромное свеченье
на одинокий свет менять.
Какое счастье не заметим,
какую истину найдём
под этим избранным, под этим
теперь пожизненным огнём.
«Семья наша вела, если можно так сказать, кочевой образ жизни, так как отец мой, кадровый военный ещё с довоенной поры, часто менял место своей службы. Во время учёбы отца в академии имени Фрунзе мы жили в Москве, затем объездили весь европейский Север, жили в Архангельской области, затем в Карелии. Во время школьных каникул нас с братом отправляли на родину матери в Тульскую область, на станцию Мордвес, где нас привечали дед с бабкой. С этим местом связаны самые тёплые и солнечные воспоминания моего детства и ранней юности.»
(Из автобиографического очерка «Всё то, что называется судьбой» Виктора Гаврилина)
«Моя поэзия по форме, по-моему, это неоклассицизм, по духу — мистический экзистенциализм. (Мистика — на уровне потустороннего, вымышленного. Экзистенциализм — это существование, бытие) Получается мистическое существование в реальности. Или мистическая реальность. Связано с тем светом, с потусторонним, умершие, как живые. Мистика заключается в том, что на уровне реального совершается общение с уже ушедшим из реального».
Виктор Гаврилин, 2007 год
Если «про форму и дух» его творчества можно спорить, приводя те или иные аргументы к формулировкам (а являются ли те или иные формулировки действительно важными для понимания творчества, если творчество у мастера слова говорит само за себя?), то фундаментально здесь другое – вот это: «Мистика заключается в том, что на уровне реального совершается общение с уже ушедшим из реального».
Это слова человека, для которого повседневной реальностью стало инвалидное кресло.
Человека, для которого один мир был за окном – в пределах недосягаемости, а другой – большой, ёмкий, наполненный словами, звуками, мыслями и чувствами – раскинулся в нём самом, и именно он принадлежал поэту. Обычная же реальность, доступная большинству людей, и счастье иметь которую каждый день большинство же людей просто и не замечают — самостоятельно передвигаться – ему больше не принадлежала и более принадлежать не могла уже никогда.
Есть ли в жизни место подвигу? Эта фраза из редких в обиходе понятий, которая в повседневности среднестатистического человека либо выглядят слишком пафосно, либо ничем не заполнена в реальности. Есть человеческий быт, ну какие в нём подвиги? Возможно, и так, но в жизни Виктора Гаврилина эта фраза воплотилась и наполнилась тем внутренним великим смыслом, который в ней подразумевается по сути. Человек в инвалидном кресле, в самом начальном юношеском возрасте расцвета всех своих возможностей сломавший позвоночник, чудом выживший, для которого огромный мир за окном сжался до размера комнаты, сохранил в себе такую жизненную тягу и силу духа продолжать жить и творить, такие окрылённые поэзией чувства, которым многие здоровые люди могли бы только позавидовать.
И величие Виктора Гаврилина как Личности — в том, что он в самом тяжёлом положении и отчаянии остался человеком, вдыхающим жизнь с такой страстью и силой, что строки его стихов раскрываются, как почки, даря нам чудо желания жить – и мы живём в его строках так, как жил в них Виктор, потому что именно в своих строках, своих стихах его жизнь была полноценной, и он сам был в ней всемогущим, поскольку строки дарили ему крылья.
«Сама же по себе жизнь справедлива,
над всем живым раскинула крыла,
корпит над хлябью мира без отрыва…
Ей некогда решать мои дела».
1982 г.
«Спасибо моей спортивной юности, спасибо моей тренированной загорелой плоти, родителям с их бессонными ночами – я покинул эту стонущую обитель, где белые халаты, совершая чудо, сшивают по кусочкам людей. Покинул поломанный, но живой и верующий в жизнь».
(Из автобиографического очерка «Всё то, что называется судьбой» Виктора Гаврилина)
Его строчки – одно огромное осознание, впитывание и принятие человеческой жизни:
****
Ещё почти бесплотна нежность,
ещё в глазах усталый дым,
но кровь, как утренняя свежесть,
течёт по жилам голубым.
Мир обретает очертанья
простого доброго жилья.
Приветны каменные зданья,
светла февральская земля.
И нету ничего на свете,
звончее нету ничего,
чем воробьи пустые эти,
их серенькое торжество.
Больная злоба откричала.
И думать весело о том,
что жил не так, смеялся мало,
а плакать?.. Плакал ни о чём.
«Серьёзно, насколько это можно назвать, я начал писать с пятнадцати лет. Вот тогда я и написал стихотворение о Карелии, которое через год было опубликовано в «Комсомольской правде». Именно с этой даты публикации стихотворения в августе 1965 года и исчисляется мой официальный литературный стаж.
Так с чего начались стихи? Никогда не был книжным червем. Никогда не был домоседом и меланхоликом. Так как отца по долгу службы переводили из части в часть, мне нередко приходилось менять школы. Нужно было постоянно самоутверждаться среди одноклассников. А как утверждаются в этом возрасте? Кулаками. Был отчаянным драчуном, но напрасно никого не обижал. Нескромно, но лидерство всегда оставалось за мной. Как все натуры такого толка, я довольно рано понюхал табаку и глотнул горькую. Но при всём этом я умудрялся жадно читать, учился музыке. В ту пору у меня было много привязанностей и любимых занятий. Очень любил собак. Была у меня Каштанка, простая дворняга, но такая умница. Мы с ней уходили куда-нибудь за сарай, я читал ей стихи, иногда пел песни. Она была очень внимательным слушателем. Любил лошадей, купал их в речке, хорошо сидел в седле. Когда переехали в Карелию, полюбил природу этого края, его леса и озёра. Ходил в дальние походы по тайге. Начал серьёзно заниматься спортом – лыжами, спортивной гимнастикой. Имел разряд по этим видам спорта, а впоследствии стал чемпионом Петрозаводска по вольной борьбе среди юношей.
Любимым героем моей ненасытной юности был джеклондонский Мартин Иден. Именно в нём сочетались сила и любовь к жизни с жаждой к знаниям и творчеству. Ницше, сверхчеловек – этого я уже тогда не принимал, но уверовал, что жизнь – это захватывающая борьба». (Из автобиографического очерка «Всё то, что называется судьбой» Виктора Гаврилина)
«Знойным летом, а именно 4 июля 1964 года, в счастливую пору каникул во время купания в одном из прудов в Сокольниках (нырнул с разбега, пруд оказался мелким) я получил серьёзную травму позвоночника. Меня, шестнадцатилетнего, неподвижного, «Скорая» с сиплой сиреной доставила в мрачное старинное здание московской первоградской больницы». (Из автобиографического очерка)
Некоторый фатализм произошедшего отмечен самим Виктором в написанной им краткой автобиографии, буквально одной строчкой, но за ней угадывается множество переживаний и поисков ответа.
(…) «Манила мировая скорбь, как это бывает в юности, и грустно становилось, что не было своей скорби. Ждать же ее оставалось недолго». (Из автобиографического очерка)
«Трудно выживалось мне в одиночной палате. И когда после полугода предсмертного забытья мир проступил в очнувшемся сознании со всей своей неумолимой правдой, не слезы полились ему навстречу. Всё те же столбцы. Отказывающаяся подчиняться рука не в силах была держать карандаш, который приходилось привязывать, а строка дерзила и все пыталась воспарить над безысходностью». (Из автобиографического очерка)
1978 г.
…А дальше был мир, ограниченный окном, и озеро, видимое из окна, по которому другие люди катались на лодках, свободные и беззаботные. И ветер, который гнал по небу облака и был общим для всех…
****
Дует ветер. Железо дрожит на карнизе.
Глохнет в свисте фрамуг чей-то крик со двора.
Дует ветер в Москве, и со всей моей жизни,
как мальчишки на драку, сбежались ветра.
Дует ветер. Торжественно дует и жутко.
И не вечер ещё, но почти что темно.
Говорят: «За окном перевёрнута будка», —
и с улыбкой рассеянно смотрят в окно.
Вот она, заваруха, восторг и тревога!
Словно что-то стряслось со вчерашнего дня,
всё мне кажется: кто-то вбежит и с порога
захохочет, и кепкой запустит в меня.
Дует ветер. Мы свет допоздна не засветим.
Где-то хлопают двери, и тянет с окна.
Старый тополь пригнулся. О боже мой — ветер!
Дует ветер. И жизнь ожиданий полна.
…И нужно было научиться брать из мира то, что принадлежит всем, и самому оставаться частью мира, частью жизни – и жить полной жизнью в стихах, потому что стихи принадлежали Виктору.
«Вспоминаю ужасно морозный декабрь 1979 года, когда в Софрине состоялось Московское совещание молодых литераторов. Вспоминаю происходившие здесь споры и обсуждение стихов в прокуренной комнате гостиницы; еще молодые лица участников нашего семинара и молодую же категоричность… Стихи мои были рекомендованы совещанием к изданию, и в 1980 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла моя первая книжечка стихов «Листобой».
Именно с издательством «Молодая гвардия», как с первой любовью, связаны у меня самые теплые чувства. Здесь в альманахе «Поэзия» еще в 1976 году появилась первая,значительная для меня подборка стихов, а мой «Листобой» получил специальную премию издательства, и наши чувства приобрели как бы взаимность.»
(Из автобиографического очерка)
«Вторая моя книжка вышла в издательстве «Современник» в 1985 году, промаявшись в издательстве более десяти лет. Это почти норма.. Впрочем, опасно сетовать на некоторые затяжки. А не позволяли ли они дозреть недозревшему?
Наверно, в этом есть своя жестокая правда творчества: всё проверить временем, но с ним, проходящим, что-то утрачивать навсегда. Кроме того, многое может оказаться не ко времени, не к его духу».
(Предисловие Виктора Гаврилина к книге стихов «По времени жизни», 1991)
В 1990-м году в издательстве «Советский писатель» вышла книга «Птицы под дождём», далее были другие публикации в центральных газетах и журналах: «Литературная газета», «Литературная Россия», «Правда», «Наш современник», «Москва», «Юность», «Молодая гвардия», в альманахах и антологиях «День поэзии», «Русская поэзия ХХ век», «Русская поэзия ХХI век».
В 1989 году Виктор Гаврилин был принят в Союз писателей СССР.
В 2006 году он стал дипломантом третьего московского Международного конкурса поэзии «Золотое перо» в номинации «Лучшее лирическое стихотворение».
Всего же в центральных издательствах им выпущено одиннадцать поэтических сборников. В 2011-м году, уже после смерти поэта, вышла книга «Избранное», изданная его супругой Ниной Ивановной Гаврилиной.
«Стихи дарили мне новых друзей, стихи помогали жить, страдать и любить. Благодаря стихам я познакомился с той, которую полюбил, и которая стала моей верной спутницей жизни и Музой». (Из автобиографического очерка)
Из интервью жены и музы поэта Нины Гаврилиной:
«Несколько слов о нашем знакомстве. Я жила в небольшом районном центре Саратовской области, после окончания института работала в редакции районной газеты. Как-то мне попался на глаза сборник о молодёжи. Я раскрыла его наугад и первое, что прочитала, это стихи Виктора. Его представлял поэт Александр Балин. (Кстати, через несколько лет мы все встретились в Москве, и считаем Александра Балина своим крестным отцом). Там же, в статье, был указан адрес Виктора. Я написала ему несколько строчек, он ответил. Два года мы переписывались, потом я приехала к нему, и мы поженились — 14 сентября 1977 года. Казалось бы, всё так просто, но это, несомненно, всё свершилось по воле Божьей. Господь подарил мне человека, который открыл во мне бесконечные горизонты познания себя, Вселенной. Я стала помогать ему печатать стихи, отсылать рукописи в издательства».
****
Весенняя, прости за голытьбу
на жизнь твою дохнувшего мороза.
Декабрьский снег положен на судьбу.
Всё дело в нём, а остальное — проза.
Но этот снег не таял без следа.
Взыграли чувств нежданные синкопы.
И ты взошла, как грустная звезда,
и улыбнулись криво гороскопы.
«О, в ледяном созвездии Стрельца
ты не ищи счастливого союза…»
До вечных снов, до самого конца
ты для меня томительная муза.
Так говори со мною, говори,
хоть не ищу в словах твоих ответа.
Гори, звезда весенняя, гори,
куда ж теперь без твоего мне света?!
1985 г.
«Виктор жил полной настоящей жизнью. Курил всю жизнь, часто собирались друзья, в меру пили горькую, пели романсы. Виктор хороводил. Он был самым здоровым из всех нас, никогда не жаловался ни на что. Ездили с ним в Крым, на дни рождения к друзьям в Москву. В общем, был живее всех живых, а не бесплотным духом, который писал стихи»
(Нина Гаврилина)
****
Одна щепотка слов в языческой мольбе
за чёрствый хлеб любви, одно «прости» осталось.
Уже ничем земным я не воздам тебе,
и верить не могу, чтоб нА небе воздалось.
И хватит мне по гроб уже того греха,
что, проигравший всё, тебя, как милость Божью,
на продувной земле я не одел в меха.
О сладко ли, мой друг, обогреваться дрожью!
Я в жизни, как во зле, раскаяться готов,
в гроссбухе бытия зачёркнут и затерян,
но мне видать твой след на белизне снегов,
и ходики стучат, и потолок побелен.
Как будто бы дошла до чистого листа
на выпавшем веку земная наша встреча,
и что тут сочинишь, поскольку жизнь проста,
и что ещё глупей, чем простоте перечить?!
1993 г.
Простота жизни бескрайна и глубока, и нам возможно только постараться понять эту глубину. Виктору Гаврилину были близки в творчестве и философская, и любовная лирика, и лишь малая часть его творчества представлена в этой статье, но особенное место в его стихах занимает Россия, всё происходящее в ней, о чём поэт думает и переживает, проживая вместе с родиной и плохое, и хорошее, чувствуя себя участником настоящего и человеком, который ответственен за свою страну.
«В Мордвесе я, насколько мог, постиг глубинную Россию с её простыми и в то же время, непростыми, людьми. И как бы ни проста была жизнь в те далёкие времена с её непритязательным, а порою бедным бытом, всё самое лучшее о России я впитал именно в этих краях». (Из автобиографического очерка)
Россия – это не просто детские воспоминания, или страна проживания, это в том числе и внутренняя боль поэта.
****
Семидесятые. Галдёж весенний.
Давно привычный нам уют квартир.
И кажется, без всяких потрясений,
как сам собой, оттаивает мир.
Мы бытом обросли и сжились с этим,
но нас несёт ещё великий взрыв,
что гулко грянул на заре столетья,
на подвиг эту землю совратив.
О Родина, в какие ещё розни
тебе по долгу надо будет встрять!
А прежний друг опять готовит козни,
а враг вчерашний руку жмёт опять…
Семидесятые. Мы спим спокойно ночью,
не ощущая бешеный полёт,
а за обшивкой мира тьма клокочет,
и встречный ветер, как орган, ревёт…
****
Промямлили, прогрезили, продали…
Что ж, никого, Россия, не жалей
и песню дай по высоте печали,
дай муку по терпимости твоей.
Есть небеса, куда сниматься стаям
настанет срок, а нам куда, куда?
Пойдя на всё, как мелко пропадаем.
Крошится твердь вкруг каждого гнезда
и исчезает в прелести зыбучей,
шумит в ушах шуршанием песка
и шёпотом, что ты была лишь случай,
который затянулся на века.
Так почему, коль рушится громада
самих земель, скреплённых на крови,
не сдунет нас энергия распада,
высвобожденье злобы и любви?
И столкновенье чуждых океанов
всё так же, как мышиная возня,
не кончится рождением титанов
и высеченьем судного огня.
2009 г.
В одном из интервью с Виктором прозвучал вопрос: что вы можете сказать о своём таланте и о судьбе?
Виктор ответил: «Талант пусть останется на вашей совести, это не мне судить, а вот о судьбе творческой и о жизни… Моя судьба совпала с судьбой Родины до буквально физического состояния, до физической искорёженной. По своей тяжёлой судьбе чувствую ее как живой организм, все ее боли и страдания…»
Блок. Год 20-й
Ни вечной любви. Ни наследного хлама –
а только шинель на гвозде…
И двери скрипят. И Прекрасная Дама
усталая спит на тахте.
Ни краха не будет, не будет и чуда –
сбылось, что предчувствием жгло.
И вновь не заснуть от какого-то гуда,
и в темень смотреть тяжело.
В России темно, но она светлоока,
и ветер надежду принёс.
Да здравствует ветер!.. Но как одиноко,
когда суету перерос.
Тяжёлая Русь, от кровавой досады
рубаху рвани на груди,
ворочай простор, перемалывай грады,
костями пророков хрусти.
По скомканным розам, по грёзам провидца
веди свой предвиденный путь…
Рокочут костры, и летит кобылица
и бьёт в его грешную грудь.
****
Колдунью-жизнь до смертной корчи
я превознёс в краю родном,
и потому, наверно, Отче,
я был плохим твоим рабом.
Трава лугов, вода колодцев,
стихов пророческие сны…
О, разве это мне зачтётся,
где нету никакой страны
и где что иудей, что эллин,
и я прощения лишён,
когда аршином общим мерен
с каких неведомо сторон.
Но знаю, заповедь нарушил
по выбору — не по судьбе,
ведь я за други отдал душу,
а что же, Господи, Тебе?
И если рвался я сквозь морок
к тебе с молитвой на устах
то это страх, за тех, кто дорог,
прости мне, Отче, только страх.
****
Богородица… Осень… Завесы раздвинь
из дождей ли, из слёз ли во взгляде —
помолюсь за Россию на вещую синь
и на даль в золочёном окладе.
Этот год разукрасил Твоё Рождество
всем язычеством бабьего лета.
И сошла благодать бы, да сроку всего,
всей казны на неделю просвета.
Потому и неволен печальный кутёж.
Впереди так и так обнищанье.
И под ветром колотит похмельная дрожь
бутафорскую роскошь прощанья.
О, как быстро опять по оврагам сметёт
купола с покорёженных веток!
Потускнеет блистание всех позолот,
как убудет небесного света.
В чистом поле, Мария, ни зги, ни огней,
лишь какая-то снежная сечка
посыпает с высот. И вокруг чем темней,
тем виднее грошовая свечка.
И отчаянней вера, что есть на краю
для заблудших заслон и ограда,
словно всем уготовано место в раю,
кто вкусил от российского ада.
«Когда говорится «искра божья», можно предположить, что речь здесь не только о таланте, то есть степени, но и наваждении. Человек возжён. Об этом же материалист сказал бы, что в космосе человеческого организма и сознания так уж разместились светила. Именно такой «парад планет» обычно приходится на человеческое отрочество и юность. Там начинаются стихи. Иногда это продолжается всю жизнь. Был ли я таким исключением, когда в шестнадцатилетнем возрасте из случайного полудетского сочинительства вступил в пору постоянного писания стихов? Все тогда было в помощь этому: и сам нежный возраст, и юношеская влюбленность, и перенасыщенная романтикой природа Карелии, где я жил в то время. И эпоха на дворе стояла весенняя, поэтическая – «оттепель». Вся держава полнилась стихами – новые поэты, возвращенные поэты, зарождающиеся поэты… Как многое нравилось и как на многих хотелось быть похожим». (Из автобиографического очерка)
«…После почти годового пребывания в больнице я поселился с родителями в подмосковном Солнечногорске. Обычная же моя биография в дальнейшем выглядела так. В 1969 году я заочно окончил одиннадцатый класс и поступил на заочное отделение Московского института иностранных языков им. Мориса Тореза, который окончил в 1975 году».
«А так как жизнь свою я не представлял без поэзии, с особым теплом вспоминаю тех профессиональных поэтов-литераторов, которые поняли мою поэзию и поддержали меня на тернистом пути литературной жизни. Это Николай Старшинов, Марк Соболь, поэт-фронтовик Александр Балин, Станислав Лесневский».
(Из автобиографического очерка)
****
В позолоченной келье заката
с тёплым светом дрожащей свечи
за любовь, за отсутствие злата,
Спас Небесный, меня заточи!
Там, где даль нависает громоздко,
в перемешанной доверху мгле
есть упрямого света полоска —
это небо лежит на земле.
И не здесь ли спасать свою душу,
где сливаются вечность и прах?
Дольше всех здесь огонь не потушен —
так художник не спит и монах.
Свет мой пристальный, свет мой вечерний,
на закат за тобою спешу,
убываю и красным по черни
угасаньем на бездне пишу!
Без величавого оркестра
Без величавого оркестра
сошла империя на нет.
Ну что же, всё встает на место,
и бедным должен быть поэт.
Какая роскошь облетела
с препон державных и оград!
Садов проглядывает тело,
и осень курит самосад.
Зачем избытка нам уроки
и мотовства, когда пришли
стареть и скаредничать сроки
и не осилить всей земли?!
И вновь поэт, как Лир бродячий,
простора нищего король,
себя в ничтожности упрячет
и подглядит земную боль.
И упадёт он на колени
как ни легка его сума,
и мир пред ним так откровенен,
что трудно не сойти с ума.
**** Отрывок
На берегах речушки Тани,
на заповедных берегах
живу, фенолог и ботаник,
брожу в некошеных лугах.
В зелёных кущах райской зоны
стоит уже который год
мой дом сосновый, дом тесовый
с окном высоким на восход.
Мы здесь царим над всей округой –
чтоб не соврать, на двадцать вёрст –
с моей отчаянной подругой,
и с нами пёс, огромный пёс.
Нам зверобой заместо чая
и сбор целительных цветов.
Мы знаем сладость одичанья
и ненасытность городов.
Мы птицы вольного ранжира,
и никому мы не должны.
Мне только жизнь нужна от мира
и верный взгляд моей жены.
И здесь, куда тропа закрыта,
ни перед чем не прегрешу.
В глобальной лавке дефицита
я ничего не попрошу.
И веет шум ночной и древний
мои дремучие леса…
И сладок сон моей царевны,
и чуток сон большого пса.
1982 г.
В стихах Виктора Гаврилина присутствует глубина и свобода: глубина понимания многого в окружающей жизни и свобода духа, который может постигать мир, даже будучи заточён в теле, лишённом многого из того, что кипит и бьётся в жизни вокруг. И в строках Виктора есть удивительная внутренняя сила – она не броска и негромка, в ней нет эпатажа и самолюбования, но с каждой строкой читатель ощущает эту внутреннюю основу, накопленную за непростую жизнь талантливым и думающим человеком, его мужество и стойкость в тех тяжёлых обстоятельствах, которые ему выпали, но не сломили и не сломали, а лишь укрепили волю к жизни и чувства, чтобы потом отразиться в строчках, которые будут жить с ним рядом и после него, будут шагать и лететь по жизни так, как не мог сам Виктор.
****
Разреши мне, пусть будет в июле жара,
словно смолоты в воздух кофейные зёрна,
и с какой-то шашлычною дымкой утра
по низине приправлены духом озёрным.
Это пиршество всё ещё вынесет плоть.
Пусть запомнит в ней каждая бренная клетка
то, как плавится в сотах медовый ломоть,
как в саду истомляется душная ветка.
И, быть может, в последней горячке земной
будет бред не про некие адовы пытки,
а про пенье пчелы, и полуденный зной,
и горение жизни в слепящем избытке.
****
Мне на земле не праздновать победу…
В круженье жизни, в призрачном лесу
я вдруг пошёл по собственному следу,
и, падшего, я сам себя несу.
Душа, душа, мы заблудились в чаще
прожитых лет, и я теперь могу
лишь в рог трубить, блуждать и возвращаться
опять к тебе в магическом кругу.
И встанет солнце, и вернётся ветер,
и возвратит волнение эфир…
Я услыхал себя на этом свете,
в бредовом мире вЫходил свой мир.
Не взятый вверх, отринутый веками,
в бездонно малом нахожу ответ,
и я невольно собираю камни,
всё растеряв, и выхода мне нет.
И в эту скудость невесёлой доли
не захотят ни пройды, ни враги,
а кто сойдёт в глухие мои долы,
Виктор Гаврилин ушёл из жизни 26 марта 2009 года, оставив нам ту часть себя, которую мог передать – свои стихи, где сплетены в одно сила и сострадание, где есть пространство для жёсткости и чуткости, где подвиг человеческого духа – мятущегося, нередко мятежного, но принимающего свою трагическую тленность мужественно и прямо, не сдаваясь, ища, получая ответы и продолжая всматриваться в глубину окружающей его и нас жизни – всматриваться светло и пытливо, вглубь и вокруг.
Похоронен Виктор Гаврилин на Новом кладбище города Солнечногорска.
****
Ещё осталось, что терять,
как ни витийствовало б слово,
и жизни горестную кладь
душа оставить не готова.
Иль не избыток этих вёрст
томит и рвёт грудную клетку,
и наш извечный перехлёст
играет в русскую рулетку!
И вьюга вертит барабан,
покуда в ствол патрон не ляжет.
Вот и конец. Но снова пьян
стрелок, и он чуток промажет.
И край подранков и рванья
осядет в гибели подённой,
где птицы — все из воронья
и смерть лежит не погребённой.
И кто не будет оглушён,
припомнит прожитые были
гастрономических времён,
тоску которых не ценили.
Ведь и казённости напор
имел рассеянную милость
оставить солнечный зазор,
куда в тугую жизнь вместилась.
И всё погибельно срослось,
и вольный дух обжил неволю,
чтоб всей державности колосс
пронизан был живою болью.
****
Ты позвонишь – меня не будет дома.
Какая чушь: нигде не буду я,
лишь по страницам маленького тома
ещё метаться будет жизнь моя.
Я там честней, значительней и выше.
Меня впервые не за что корить.
Но нет меня – я потихоньку вышел
бессонной ночью в вечность покурить.
«Наверно, в этом есть своя жестокая правда творчества: всё проверить временем, но с ним, проходящим, что-то утрачивать навсегда». Это написал Виктор в своём автобиографическом очерке «Всё то, что называется судьбой».
Виктора уже нет с нами, но его стихи, «проверенные временем», продолжают говорить с нами о нём, и о нас, и о многом, что ещё не открыто самой жизнью.
****
Как быстро проходят июньские долгие дни
в рассеянной вере, что вовсе заката не ждётся.
Как быстро, родная!.. Немерянной жизни сродни —
всё длилось сиянье, и вот уже падает солнце.
Чем больше обещано, тем неожиданней тьма.
И с озера бездною тянет — не в игры играем.
О, нежити тина!.. И если не сходим с ума,
знать, мудро смирились иль верим — есть что-то за краем.
Туда, неземным становясь, растекается свет,
и смертному зренью его перенесть нету мочи.
Но вере в поддержку есть вечности краткой просвет —
есть земли иные, июни и белые ночи.
****
За безвыходность жизни — единственный луч
через тьму мирозданья и хруст пустырей,
Светлый Боже, моей меня прытью домучь,
коли заяц я в свете твоих фонарей!
Если духу не дал променять этот блеск
на летящую в стороны ночь,
где подземных цикад электрический треск
и теней инфернальная корчь.
От неравной погони твоей не уйти,
на какую б стезю ни снесло.
Подсвети мою гибель, полёт подсвети,
и спасибо Тебе, что светло!
****
Ни сна мне в руку, ни приметы вещей.
Мне не дано себя предостеречь.
Хитрят со мной обыденные вещи,
и водит за нос обещаний речь.
Сама же по себе жизнь справедлива,
над всем живым раскинула крыла,
корпит над хлябью мира без отрыва…
Ей некогда решать мои дела.
И мне по гроб дарована свобода
барахтаться по мере своих сил
в тенётах человеческого рода…
Не Бог людские козни сотворил.
Не может быть, чтоб мир огромный сердца
с такою кровью бился за тщету.
Есть тайный смысл. И никуда не деться
от веры, уводящей в чистоту.
****
«Помнишь ли ты обо мне?..»
Звёзды спокойные светят.
Тихо в забывчивом сне.
Шумно на суетном свете.
Где тут какая вина?
В сердце приходит прохлада –
жизнь остаётся полна.
Видишь, былого не надо.
Что тебе жалко, душа?
Жалко всё реже и реже.
Мудрая жизнь не спеша
ветви отсохшие срежет.
Только дымок издали.
Только дерев привиденья.
Что тебе думы мои?
Что мне твои сновиденья?
Просто в глухой тишине,
в час незаметной печали –
«помнишь ли ты обо мне», —
губы мои прошептали.
Сейчас страницу Виктора Гаврилина на сайте Стихи.ру https://stihi.ru/2009/04/15/6017
продолжает вести его супруга, Нина Ивановна Гаврилина.
1988 г.
——————— оОо ———————-
Дополнительные материалы:
Авторские песни Виктора Гаврилина в исполнении Нины Гаврилиной
Авторское чтение.Виктор Гаврилин.
Песни на стихи Виктора Гаврилина в исполнении заслуженного артиста России Федора Михеенко