Член Союза писателей России и Тверского Содружества писателей. Лауреат Грушинского фестиваля и член жюри Международного Грушинского Интернет-конкурса. Родился 1963 года в семье офицера оттого детство и отрочество размазалось по просторам великой страны. Школу закончил в Гомеле. Военное училище лётчиков окончил в Чернигове, а после этого — Дальний Восток, Амурская область, Германия, Андреаполь, Курск… летал, служил, писал, мечтал.. правда в космос так и не попал. Женат. Счастлив. Сын и две дочки.
Автор поэтических сборников: «Открытое окно» (2003 г.), «Асимметричный ответ» (2006 г.), «Дело мастера» (2009 г.), «До родниковой чистоты» (2013 г.), «Попытка поэзии» (2014 г.) и двух книг прозы: «Дверца в стене» (2014 г.), «На картах не значится» (2015 г.) и CD-альбомов: «Отражения» (2005 г.), «Отвинтизмы» (2006 г.), «Подорожье» (2007 г.), «Лестница в небо» (2009 г.), «Всё всерьёз» (2012 г.).
Содержание
из книги «На картах не значится»
Приказ есть приказ
Жена штурмана эскадрильи майора Н. ждала ребёнка. Ситуация, в общем-то, рядовая, житейская. Ребёнок был ожидаемым, к тому же не первым в семье, отношения между супругами были хорошими, тёплыми, так что ничего не предвещало каких-нибудь проблем, а тем более глобальных потрясений.
И тут майора Н. отправили в отпуск.
Отпуск в армии всегда сродни погодному явлению: он может быть желанным, он может быть нежеланным, но он всегда бывает неожиданным. Нет, конечно, ещё в ноябре месяце тщательно составляются, согласовываются и всеми возможными инстанциями утверждаются графики отпусков личного состава на следующий год, но графики эти исполняются – и то, надо сказать, в лучшем случае – исключительно для первой партии отпускников, традиционно уходящих в отпуск с 25 декабря.
Отпуск для майора Н. был в тот момент крайне нежелателен. Его жена была на восьмом месяце. Тащить её куда-то через всю страну в таком положении было неразумным. Более того, к возможному сроку родов, когда мужу по всем житейским канонам надо было бы находиться рядом с женой – организовывать её отправку в роддом, во время родов сидеть дома с первым ребёнком, а после родов всячески помогать жене по хозяйству – так вот, аккурат к этому сроку его отпуск как раз уже должен был закончиться. Но делать было нечего – приказ есть приказ. Майор Н. повздыхал-повздыхал и занялся домашними делами, до которых за будничной служебной суетой обычно не доходили руки.
И тут его посетила идея.
Дело в том, что у майора Н. был друг. Лучший друг, с которым они жили в одном дворе, учились в одном классе, вместе поступили в лётное училище и вместе из этого училища успешно выпустились. И поехали служить они по выпуску тоже вместе – на Дальний Восток, но, к сожалению, попали на разные аэродромы: Н. – в Орловку, а его друг – в Елизово, на Камчатку. Не виделись друзья к тому времени уже лет пять.
И майор Н. решил навестить друга. А действительно, чего дома сидеть? Скукота ведь! Развлечений, кроме телевизора, никаких. Пойти толком опять же некуда – глушь, зима. Страстным охотником или рыбаком майор Н. тоже никогда не был. Да и домашние дела все переделались как-то, на удивление, быстро – вот ведь что значит, когда свободного времени вдоволь, когда служба не заедает! А тут возможность-то какая! В кои-то веки выпадет ещё такой случай! И обернуться туда-сюда можно быстро: ночь на поезде до Хабаровска, самолётом на Камчатку, два-три дня там – и сразу домой, обратно; итого, дней за пять можно вполне уложиться, ну, максимум за неделю.
Решение было принято. Майор Н. быстро собрал вещи, погладил жену по животу, поцеловал её в нос и уехал.
Вначале всё шло по плану – уже следующим вечером Н. сидел на квартире у своего камчатского друга и закусывал разбавленный спирт камчатской красной икрой. Сидели хорошо, говорили «за жизнь», вспоминали училище, школу, друзей. И тут выяснилось, что ещё один их общий друг детства, Серёга, служит тут же на Камчатке, причём служит совсем недалеко – в Вилючинске. Серёга, в отличие от них, после школы пошёл не в лётное, а в мореходку и, закончив оную, плавал, а точнее – конечно же! – ходил на атомной подводной лодке командиром какой-то там «БЧ». Общего друга было решено навестить. Причём навестить немедленно! Не откладывая, понимаешь, в дальний ящик, не тяня кота за резину и ни в коем случае не размазывая кашу по столу! И они поехали в Вилючинск.
В Вилючинске у них тоже всё получилось – лодка оказалась на месте, Серёга был жив-здоров и даже не стоял ни в каком наряде. Друзья хорошо посидели дома у Серёги, а потом – в ресторане, в аэропорту, в Петропавловске, куда они все вместе поехали провожать майора Н., улетающего – дай бог ей всяческого здоровья! – к своей беременной жене.
Однако улететь не получилось. Хабаровск не принимал. Глухо. И, похоже, в ближайшие дни принимать не собирался: на Приморье, цепляя юг Хабаровского края, выходил обширнейший циклон – остатки тайфуна «Дора», только что чуть не сравнявшего с уровнем моря многострадальную Японию. Соответственно, не принимал и Владивосток. Принимал Комсомольск-на-Амуре, но туда на две недели вперёд уже не было билетов. Майор Н. загрустил.
И тут Серёге пришла в голову гениальная мысль.
– Слушай! – сказал он, хлопая Н. по плечу. – Есть идея! Моя «хиросима» завтра снимается с якоря. Мы идём во Владик. В Большой Камень. В ремонт. Поехали с нами. А что? Через неделю будешь во Владике, а там – по «железке» – раз! – и дома. Всего-то и делов!
Майор Н. просиял. Дело начинало налаживаться. Да ещё как налаживаться! Мало того что он, обманув погодные козни, ускользает с Камчатки, так ещё и прокатится на настоящей подводной лодке! На атомном подводном крейсере-ракетоносце! Ну, скажите, кто ни разу в жизни не мечтал о таком? Даже среди лётчиков. Но майор Н. был человеком опытным и прагматичным, он не первый год служил в армии и знал устав. Он поинтересовался: согласится ли командир ПЛ взять на борт пассажира? Ведь атомная подводная лодка не такси.
– Спокуха! – обнадёжил его Серёга. – Костян – мой лучший кореш! Он мне не откажет!..
И, действительно, Костян не отказал. Наоборот, он приказал выделить «герою-лётчику» отдельную каюту и в первый же вечер плотно «побратался» с «авиацией», научив последнюю чокаться особым подводным способом: «по камушкам».
Трое суток майор Н. наслаждался положением дорогого гостя. Он был обласкан, он был сыт и пьян и вдоволь «наелся» подводной экзотики, излазив в сопровождении Серёги атомную субмарину вдоль и поперёк.
А на четвёртый день случилось страшное.
Вначале майор Н. услышал какие-то частые звонки, за которыми в подлодке последовала беготня и непонятная непосвящённому суета, а потом к нему в каюту вошёл посеревший Серёга и мёртвым голосом произнёс:
– Тебя вызывает командир.
Предчувствуя нехорошее, Н. в сопровождении Серёги проследовал в командирскую каюту. Командир поднял на него потемневшие глаза и, не предлагая сесть, медленно, разделяя речь на короткие предложения, сказал:
– Тебе, паря, не повезло. Нам всем тоже не повезло. Но тебе не повезло больше… Получен боевой приказ. Я вскрыл «конверт № 3». Мы идём к берегам США.
Внутри у майора Н. всё оборвалось. Он хотел что-то сказать, но командир жестом остановил его:
– Не надо. Не дёргайся. Ничего не поможет. Приказ есть приказ.
Потом он помолчал, тяжело вздохнул и продолжил:
– Послушай. Я всё продумал. Вариантов у тебя только два. Первый. Ты зачисляешься в экипаж и идёшь с нами к Америке. Ты ведь, насколько я понял, штурман?
– Штурман… – пролепетал Н. – Но я ведь…
– Неважно, – не дал ему договорить командир. – Штурман есть штурман. Курс ведь проложить сумеешь?.. Ну вот. А у меня как раз одного штурмана не хватает. Залёг, зараза, в госпиталь. С грыжей. А тебе какая хрен разница? Карты, они везде одинаковые…
– А второй вариант? – робко поинтересовался Н.
– Второй? – командир тяжело покачал не по годам седой головой. – Второй вариант гораздо хуже. Про второй вариант мне даже говорить не хочется… Второй вариант такой. Ты всё равно идёшь с нами в Америку, но уже в качестве арестанта. Как неизвестное лицо, тайно проникшее на боевой корабль. А по возвращении ещё и получаешь срок. Года два. За незаконный переход государственной границы…
«Вот скажи, куда мне было деваться? – спустя много лет «за рюмкой чая» жаловался мне на судьбу Н., и забытая тоска всплывала в его слезящихся глазах. – Куда?! Ведь подводная лодка же. Океан. Хрен куда сбежишь! Как в том анекдоте!.. А знаешь… – заговорщицки понижая голос и придвигаясь вплотную, открылся он мне. – Знаешь, чего я испугался тогда больше всего?.. «Конверта № 3» я испугался! Понимаешь, я тогда подумал, что если есть «конверт № 3», значит, где-то есть и конверты № 2 и № 1! И кто его знает, может, после вскрытия этих конвертов меня вообще сразу расстреляют!.. А может, и ещё чего… похуже…»
И майор Н. согласился плыть в Америку. В штаб флота ушла шифровка.
Флотское командование, конечно, удивилось. Случай, сами понимаете, из ряда вон. Но приказ есть приказ. Лодка на боевом задании, и назад дороги нет. И флотское командование вступило в непростые сношения с командованием авиационным.
В штабе ВВС тоже удивились. Может быть, даже больше, чем в штабе флота. Но опять же, приказ есть приказ. Деваться некуда. Затронуты государственные интересы, и назад действительно дороги нет. И в штабе ВВС подготовили соответствующую бумагу.
Очень сильно удивился командир орловского полка, когда ему на стол лёг приказ, подписанный не кем-нибудь, а лично министром обороны, о переводе майора Н. из Военно-воздушных сил в состав Краснознамённого Тихоокеанского флота. Не всякий день и не всякий командир получает такие приказы.
Но сильнее всех, понятное дело, удивилась жена Н., которая мало того, что на несколько месяцев потеряла родного мужа, так ещё и в одночасье из жены лётчика-истребителя, майора, превратилась в жену подводника, капитана третьего ранга.
Надо сказать, что новоиспечённый подводник со своими обязанностями вполне справился. Действительно, штурманские карты, они везде одинаковые. Что же касается некоторых особенностей и специфики подводного кораблевождения, то Н. освоил их по ходу дела, как говорится – в процессе боевой учёбы. Всё-таки он был неплохим штурманом.
А жена Н. родила. В свой срок и вполне благополучно. Девочку.
Убью!
Эту историю поведал мне майор М., получивший жильё в доме, который возводили военные строители.
Военные строители – это вообще тема для отдельного разговора. Автору неоднократно приходилось выслушивать леденящие кровь истории о ломе, вваренном в систему отопления вместо трубы, или о настеленных сверху вниз – стыками к стекающей воде – шиферных крышах, или о вмурованных в центре кухни в бетонный пол кирзовых сапогах. До своего приезда в Орловку автор был склонен считать подобные истории байками, анекдотами, полагая, что доля вымысла в них намного превышает долю факта. Однако после всего увиденного и пережитого в Орловском гарнизоне, автор был вынужден коренным образом пересмотреть своё отношение к подобным легендам. Теперь, умудрённый жизненным опытом, автор склонен не только считать, что эти истории про военных строителей правдивы все до единой, но и, более того, готов внести свою посильную лепту в славную летопись деяний советского стройбата.
У нас, в Орловке, в мою бытность там, военными строителями были построены два пятиэтажных четырёхподъездных дома. Строительство их велось с апреля 86-го по март 87-го.
Первым строился ДОС № 18. Новый дом, в отличие от старых – кирпичных, был панельным. Поэтому возвели его достаточно быстро – уже к октябрю месяцу на недавнем пустыре возле кочегарки возвышались белоснежные стены красавца-дома. На окружающем общем сером фоне дом смотрелся неизвестно как заплывшим сюда новеньким – только что со стапеля – океанским круизным лайнером. Не удивительно, что дом этот, как и все океанские лайнеры, удостоился своего собственного наименования. Новое здание нарекли в народе «Белоснежкой».
Второму дому повезло меньше. Говоря точнее, второму дому вовсе не повезло. Строить ДОС № 17 начали в сентябре, и пик его строительства пришёлся на зиму. Зрелище зимней стройки в условиях орловской зимы могло вдохновить любого художника-баталиста: окутанный дымом десятков угольных костров, дом напоминал осаждённую крепость, из последних сил отбивающуюся от натиска каких-нибудь злобных янычар. В роли самих янычар выступали чёрные, закопчённые, закутанные до самых бровей, военные строители, снующие там и сям в дыму и оглашающие окрестности своими боевыми гортанными криками.
После многомесячного «копчения» дом, возводимый из белых панелей, на выходе оказался грязно-серым и справедливо заслужил от местных жителей прозвище «Золушка».
Строительство «Золушки» не задалось с самого начала. На стройке работали две роты стройбата, то есть каждое подразделение должно было возвести два подъезда дома. После завершения нулевого цикла и установки стенных панелей первого этажа вдруг выяснилось, что дом «не сходится». Строители устанавливали панели от торцов здания навстречу друг другу, и на смычке выяснилось, что между последними панелями остаётся зазор шириной в добрый метр. Строители озадачились. Были выдвинуты взаимные претензии, которые ни к чему, кроме ругани, не привели. Стройка застопорилась. Прилетевшее в гарнизон начальство виду зияющей между панелями дыры изумилось, после чего много кричало, бегало вдоль не сходящихся стен и даже проходило туда-сюда сквозь образовавшийся прогал. Результатов, как ни странно, это тоже не принесло – стены не сошлись. «Выкручивайтесь как хотите!» – сказало выдохшееся от затраченных усилий начальство и, на всякий случай показательно «казнив» нескольких «янычар», улетело обратно в Хабаровск.
Строители выкрутились. В промежуток был вставлен кусок обрезанной панели соответствующего размера. Стена приобрела целостный вид, и стройка возобновилась. История с обрезанием панели затем повторялась на каждом этаже, и к завершению строительства через весь дом по вертикали пролегал метровой ширины шов, из-за чего дом приобрёл вид человека, перенёсшего тяжёлую внутриполостную операцию.
Конечно, жильцам квартир, приходящихся на шов, достались лишние квадратные метры жилплощади, но это новосёлов радовало мало: из щелей вокруг неровно обрезанных панелей дуло так, что над полами в их квартирах приподнимался линолеум…
Вот в этом-то многострадальном доме майор М. как раз и получил квартиру.
М. был вторым владельцем квартиры и поэтому он не сильно удивился, обнаружив в стенном шкафу в одной из комнат чью-то шинель. Ну, шинель и шинель. Мало ли. Прежний жилец, надо полагать, забыл. М. трогать шинель не стал – пусть висит, не мешает ведь, да и дел после заселения было и без того невпроворот.
Гораздо сильнее М. удивился, когда дня через три обнаружил стоящие под шинелью хромовые сапоги. Тоже чужие. Впрочем, накануне М. как раз устраивал что-то типа новоселья – этакий небольшой мальчишник с обильной выпивкой и скромной закуской – и сапоги мог вполне оставить кто-то из гостей. Вопросами – почему гость оставил сапоги именно в стенном шкафу? и в чём он ушёл домой, если не в своих сапогах? – М. не задавался: голова и так разламывалась после вчерашнего. Всё-таки на другой день М. опросил всех бывших у него накануне гостей, но никто из них в своей забывчивости не признался.
А ещё через несколько дней…
М. как раз вешал в тот самый стенной шкаф кое-какие свои вещи, когда задняя стенка шкафа распахнулась, и М. с изумлением увидел перед собой сильно неодетую женщину с какой-то цветастой тряпицей в руках. М. опешил. Женщина, увидев перед собой усатого мужчину в семейных трусах, – тоже. Немая сцена длилась несколько секунд. Затем мозг М. был травмирован пронзительным, вибрирующим, переходящим в ультразвук визгом. Женщина шарахнулась. И сейчас же на её месте возникла фигура мужчины. Незнакомец был тоже усат, тоже экипирован в семейные трусы, вот только был он примерно на полголовы выше М. и раза в полтора шире в плечах. Некоторое время мужчины глядели друг на друга, как в зеркало. Затем усы на незнакомце встали дыбом.
– Убью! – пообещал он и начал протискиваться сквозь шкаф.
М. заметался. Под руки, как назло, не попадалось ни одного тяжёлого предмета. М. приготовился к самому худшему.
Но попав на территорию противника, незнакомец слегка подрастерял свой боевой пыл. Он остановился и принялся с изумлением озираться. Было видно, что он никак не ожидал увидеть в своём стенном шкафу столь богатую обстановку. Темп атаки был утерян. Мужчины взяли себя в руки.
Спустя полчаса два соседа сидели на кухне М. за бутылочкой спирта и живо обсуждали случившийся казус, а жена соседа, успокоившись и приведя себя в порядок, то и дело бегала через шкаф из квартиры в квартиру, доставляя на стол выпивающим мужчинам всё новые и новые закуски.
Вскоре всё прояснилось. Оказалось, что коварные «янычары» просто забыли разгородить одну из комнат стеной, в результате чего комната эта стала принадлежать как бы двум квартирам одновременно. То есть можно было войти в одну квартиру, пройти через эту комнату и совершенно спокойно выйти в противоположную дверь в квартиру другую. Принимающая комиссия заметила этот ляп и приказала строителям устранить недостаток. Однако разбирать пол, возводить кирпичную стену, штукатурить её, настилать обратно пол, клеить обои показалось «янычарам» процессом долгим и хлопотным. И они поступили до гениальности просто. Они взяли и разгородили комнату стенным шкафом. Но чтобы ещё более упростить себе задачу, они не стали ставить, что было бы в этой ситуации логично, два шкафа спиной друг к другу, а просто соорудили один шкаф и навесили на него дверцы с обеих сторон. Комиссия, заглянув в квартиры, подвоха не заметила, приёмный акт был подписан, и странный сквозной шкаф зажил своей странной двойной жизнью, чтобы в один прекрасный момент показать жильцам смежных квартир – сколь тонка в нашей жизни грань между трагедией и комедией.
И тут пришла зима…
Летом 86-го затеяли в Орловке ремонт солдатской казармы. Большой ремонт. Капитальный. Всё лето и начало календарной осени весь личный состав гарнизона «пахал» на этой «комсомольской» стройке, как пресловутый Папа Карло. Пахал, разумеется, в перерывах между полётами и дежурствами, ибо оных никто не отменял. Ну, худо-бедно, а к концу сентября ремонт казармы закончили.
Принимать обновлённую казарму неожиданно прилетел сам начальник штаба Дальневосточного округа генерал-лейтенант Моисеев. Наше гарнизонное командование от такой нежданной заботы высокого начальства впало в полукоматозное состояние и начисто забыло половину русского алфавита, но… всё обошлось. Высокое начальство, осмотрев итоги ударных четырёхмесячных трудов, осталось, в целом, довольно. Оно лишь по-отечески пожурило командиров за незначительные строительные огрехи да рассказало пару поучительных историй из своей, как оказалось, богатой ремонтами казарм и прочих разнообразных военных объектов, жизни. После чего вышло из насквозь провонявшей олифой и ацетоном казармы, вздохнуло свежего орловского воздуха и закурило. А закурив, огляделось. А оглядевшись, призадумалось. А когда высокое начальство задумывается, тут уж и до беды недалеко. И точно, – беда пришла. Причём, как всегда, откуда не ждали.
– А что это у вас такой унылый пейзаж вокруг казармы? – спросило вдруг начальство в лице генерала Моисеева. – Ведь ни одного же деревца нет на служебной территории!
И то верно – пейзаж вокруг казармы был у нас ещё тот. Прямо скажем, лунный был пейзаж.
– Дык… это… – сказало гарнизонное командование и развело руками. – Ведь… потому что… А оно… Вот!
Ни этот жест, ни вербальный ряд высокое начальство удовлетворить не смогли.
– Повелеваю, – сказало высокое начальство, – территорию озеленить. Сроку вам – неделя. Потом проверю.
И улетело.
Надо сказать, что генерал Моисеев всегда отличался своей пунктуальностью. Если он сказал: «неделя» – значит, неделя. Если сказал: «проверю» – значит, непременно проверит. Об этом в Дальневосточном военном округе знали все. Поэтому указание Моисеева наше гарнизонное командование восприняло очень даже всерьёз.
Буквально на следующий день в ближайший лес за саженцами была отряжена мощная «зондеркоманда». Территория, подвергаемая озеленению, была велика, поэтому и саженцев из леса привезли аж два полных «Урала». На завтра, несмотря на то, что это был четверг, был назначен субботник по озеленению.
И тут пришла зима.
В ночь со среды на четверг столбик термометра неожиданно упал до отметки «минус десять».
И земля превратилась в камень.
Густая изморозь легла на придорожный бурьян, засеребрилась на крышах домов и на самолётных плоскостях, обильно проступила на висках вышедшего поутру на балкон начальника гарнизона. Удар был неожидан, а потому страшен. Начальник гарнизона ощутил себя в роли человека, приговорённого к казни, нежданно помилованного, выпущенного уже было из тюрьмы и тут же задавленного под самыми тюремными стенами случайным шальным грузовиком.
Срочно надо было найти виновных, и виновные были найдены. Начальник метеослужбы полка, позорным образом прошляпивший начало зимы, был, как молодой барашек на Курбан-байрам, показательно кастрирован и казнён перед строем. Но результатов это не принесло – на улице не потеплело.
Ещё несколько дней наши командиры, молясь всем известным и нескольким до той поры неизвестным богам, с надеждой ждали оттепели. Но, наверное, потому, что все они были коммунисты и большие грешники, мольбы их услышаны не были – столбик термометра с каждым днём лишь опускался всё ниже и ниже.
Начальник гарнизона, мрачный, как чёрный всадник Апокалипсиса, имея меру, то есть термометр в своей руке, метался по окрестностям и всех встречных и поперечных разил молниями, аки раненый в попу Зевс.
Время текло неумолимо. Ситуация из тревожной, быстро пройдя стадию опасной, стремительно превращалась в катастрофическую. Необходимо было что-то срочно решать.
За сутки до повторного прилёта Моисеева начальник гарнизона отдал приказ…
«Вертушка» проверяющего приземлилась на аэродроме не сразу – генерал решил сначала проконтролировать выполнение своего приказа с воздуха.
С высоты озеленённая территория смотрелась вполне себе ничего: ровные ряды молоденьких сочно-зелёных сосен весело разбегались от сверкающей на солнце яичной желтизной свежеокрашенной казармы. Сделав два круга над служебной зоной, генерал приказал пилотам идти на посадку.
В этот прилёт начальник штаба округа основной упор сделал на проверку гарнизонной документации. Просидев полдня в полковом штабе, генерал Моисеев приказал готовить свою «вертушку» к отлёту, а сам поехал в лётную столовую на обед. На обратном пути дотошный генерал всё-таки завернул в казарму.
Стройные ряды сосен с земли смотрелись ещё внушительнее, чем с воздуха: сосны были посажены уже зрелые – выше человеческого роста, разлапистые, пушистые. Лёгкий снежок, выпавший ночью, весело искрился на сочной зелени – казалось, молодые задорные сосенки набрали в свои игольчатые ладони снега, чтобы сразу по уходе людей вволю покидаться снежками.
Генерал тряхнул ближайшую сосёнку, обрушил с неё снежный микрообвал и с довольным выражением лица проследовал к машине. Инспекция закончилась.
Сосны благополучно простояли до апреля.
Но вот жаркое весеннее солнышко повлияло на них весьма странно – сосны начали крениться, потом падать, потом рыжеть. Вскоре озеленённая территория вокруг казармы вновь напоминала инопланетный пейзаж. На этот раз марсианский, где, как известно, преобладают рыже-красные тона. В общем, генерал Моисеев изрядно бы удивился, прилети он по весне в Орловку к своей, не столь давно инспектируемой, казарме. Откуда было знать генералу, что сосны перед его приездом «сажали» по необычной, нигде доселе не применявшейся технологии: никаких ям под саженцы не копали, сосна ставилась прямо на землю, сверху на её корни насыпалось несколько вёдер шлака, которые вызванная к месту «озеленения» пожарная команда тут же щедро поливала водой. На двадцатиградусном морозе вода быстро схватывалась, фиксируя деревья в вертикальном положении.
Инструктаж
Товарищи офицеры! Вы все заступаете сегодня в наряд и, значит, в течение ближайших двадцати четырёх часов будете максимально плотно контактировать со срочной службой. В этой связи хочу вас очень серьёзно предостеречь… Срочная служба, если кто не знает, – это такие специальные люди, у которых туловище является лишь разъёмом для присоединения рук к заднице…
Лейтенант Крупин! Вам смешно?.. Это временно. Совсем скоро вам станет не до смеха. Вы ещё этого не знаете, товарищ лейтенант. Вы заступаете в наряд, насколько мне известно, в первый раз? Так?.. Ну вот. Спросите своих более опытных товарищей, и они вам подтвердят мои слова… Вам этого не говорили в училище, товарищ Крупин, поэтому слушайте сюда. Солдат-срочников в полки истребительной авиации всегда набирают по остаточному принципу. Почему? Да потому, что в атаку им не ходить, с парашютом не прыгать, караульную службу не нести. К самолётам их тоже в здравом уме никто никогда не подпустит… Даже раствор месить и кирпич класть, как в строительных батальонах, им в истребительном полку не суждено. Так что, если вы это заметили, товарищ лейтенант, срочная служба нашего полка состоит, в основном, из… как бы это сказать… из граждан нездешних. Из смуглолицых сынов степей и гор, с трудом понимающих русскую речь… Учтите, что в армию их забирали внезапно. Отловив где-нибудь на горной тропе. По которой они спускались за спичками и солью… Когда будете в казарме, товарищ лейтенант, не поленитесь, подойдите и загляните им в лицо. Вы увидите на этом лице выражение непреходящего изумления, а в глазах найдёте постоянный испуг… Вы, товарищ Крупин, любите передачу «В мире животных»?.. Замечательно! Тогда вам, как натуралисту, будет интересно, что передвигается срочная служба не строем, а небольшими отарами. От начальственного окрика не ускоряется, а, наоборот, впадает в ступор. Поручать ей какую-либо самостоятельную работу совершенно бесполезно. Поскольку эти… «дети солнца» твёрдо и навсегда усвоили для себя простое и где-то даже мудрое правило: лучше один раз не сделать, чем потом семь раз переделывать… Вы меня поняли, товарищ Крупин?.. Я рад за вас. Присаживайтесь…
Товарищи офицеры! Если кто-нибудь из вас думает, что солдат имеет хоть какое-то отношение к виду хомо сапиенс, тому лучше сейчас же достать из кобуры своё табельное оружие и благополучно застрелиться… Здесь, у меня на глазах. Во избежание более серьёзных неприятностей, и чтобы я уже больше за него не волновался… Мы скинемся по червонцу, похороним заблудшего с соответствующими ему почестями и дальше уже спокойно продолжим нести службу… Есть такие?!.. Вижу, что нет…
Запомните, товарищи офицеры! Этого вам не говорили в школе на уроках биологии, поэтому слушайте сюда! Ближе всего к солдату срочной службы на древе эволюции располагаются головоногие моллюски. У всякого солдата, как и у них, тоже имеется не менее восьми шаловливых конечностей, которые он, паразит, норовит засунуть во все мыслимые и немыслимые места… Причём, в отличие от благородных морских головоногих, у солдата конечности эти растут не из головы, а из задницы… Кроме того, товарищи офицеры, солдат – это единственный представитель фауны, который в любое время года и суток склонен к вдохновенному членовредительству. Поэтому!.. Если уж вы поручили солдату какую-либо работу, то вы не должны после этого спокойно валяться в дежурке, сладострастно листая эротический журнал «Крестьянка». Вы должны стоять у солдата за спиной, тяжело дышать ему в затылок и держать занесённым над его головой увесистый том «Общевоинских уставов»… Очень полезно также время от времени этим томом солдата по голове бить. Так сказать, в профилактических целях. Бейте сильно, не бойтесь – мозгов там нет…
Особенно обращаю ваше внимание, товарищи офицеры, на возможный пронос в казарму спиртных напитков. Если уж трезвый солдат представляет собой нешуточную угрозу для обороноспособности страны, то про пьяного солдата и говорить нечего! Бутылка водки в казарме – хуже бомбы!.. Запомните, товарищи офицеры! Этого вам не говорили в школе на уроках географии, поэтому слушайте сюда!.. Как установлено нашими славными советскими учёными, группа пьяных солдат по своей непредсказуемости и разрушительной силе вплотную приближается к техасскому торнадо. А это уже, товарищи офицеры, даже не война, а самое настоящее стихийное бедствие!..
Капитан Крамаренко!.. Я вижу, что это – вы… На инструктаже надо не дремать, а слушать начальника. Слушать, не дыша, с вожделением. Испытывая при этом острые приступы служебного рвения. Что?.. Оправдания потом!.. Вы, товарищ Крамаренко, заступаете дежурным по полку, и на вас лежит основная ответственность за дисциплину в казарме… Вы, товарищ капитан, видели когда-нибудь обезьян?.. В зоопарке?.. Очень хорошо! Так вот, запомните, стая разбушевавшихся половозрелых павианов по сравнению с нашими доблестными защитниками Отечества, принявшими на грудь хотя бы по двести грамм, – это просто палата больных-паралитиков во время послеобеденного тихого часа!.. Отставить смех! Посмеёмся потом вместе. Когда вы благополучно сдадите свой наряд… Или поплачем. В зависимости от результата.
Вопросы по существу есть?.. Нет. Тогда все свободны.
Товарищи офицеры!
«Ля» восьмой октавы
Если ты, дорогой мой читатель, увидишь когда-нибудь в какой-нибудь военной кинохронике или, скажем, в художественном фильме о буднях защитников Отечества сюжет о том, как вешают бомбы на самолёт с помощью механических или, тем паче, гидравлических приспособлений, то можешь смело доставать из авоськи тухлые яйца и метать ими в экран. Ибо тебя дурят, причём дурят беспардонно и внаглую!
На самом деле в российской авиации эта увлекательная процедура традиционно – наверное, ещё со времён Нестерова и Арцеулова – выполняется вручную. Хотя, пардон, Нестерову и Арцеулову вешать бомбы на самолёт, конечно, было ни к чему: в те времена – времена летающих этажерок – бомбы были такими, что лётчики спокойно клали их по несколько штук в карман своей лётной куртки. Нам же, в отличие от прославленных русских авиаторов, вешать бомбы и ракеты на самолёт приходилось довольно часто. И если со стокилограммовыми и даже с двухсотпятидесятикилограммовыми «железяками» больших проблем не возникало, то «пятисотка» всегда стояла особняком.
Я вспоминаю, как мне довелось цеплять эту «дуру» на самолёт в первый раз.
Это было во время учений. Поступила команда снарядить самолёты «четвёртым боекомплектом». А это у истребителей как раз и есть бомбы.
Когда мы, лётчики, приехали с эскадрильского командного пункта в зону рассредоточения, то увидели, что под каждым из наших «бортов» лежат по две необычно большие бомбы, в которых мы без особого труда опознали известные нам по теоретическим занятиям ФАБ-500. Технический состав к нашему приезду успел сгрузить бомбы с машин, сбить с боеприпасов деревянную тару и раскатить полутонные «чушки» по самолётам. Оставалось самое интересное – подвесить бомбы на самолёты.
Для особых ценителей фортепьянной музыки сообщу, что пятисоткилограммовая бомба отличается от пианино тем, что она, во-первых, в полтора раза тяжелее, а во-вторых, – в четыре раза компактнее (всё-таки железяка есть железяка). Поэтому поднять такую «гирьку» голыми руками – задача из области нереальных. Но, как известно, против лома нет приёма. В случае с пятисоткилограммовыми бомбами роль такого лома исполняли две четырёхметровые стальные трубы. Их подсовывали под нос бомбы и под её стабилизатор и, взявшись по четыре человека за трубу, поднимали. Сложность заключалась в том, что бомбу надо было не просто поднять, но ещё и попасть её «серьгами» в прорези замков балочного держателя, закреплённого на самолёте. Поэтому девятый человек – со специальным ключом для закрытия замка – исполнял роль направляющего.
Выглядело это так.
На «раз-два – взяли!» бомбу отрывали от земли и поднимали до уровня балочного держателя. После чего направляющий начинал громко командовать: «Правее, …ля!.. Левее, …ля!.. Назад, …ля!.. Вперёд, …ля!.. Выше, …ля!.. Ниже!..», а вся группа из восьми человек изображала вокруг него ритуальный танец первобытных охотников, радостно держа на весу полутонную махину, как добытого на охоте мамонта. Это нерядовое действо вызывало порой у сторонних наблюдателей невольные ассоциации с номером провинциального солиста-эстрадника, выступающего на сцене со своей группой подтанцовки. Длительность «танца» напрямую зависела от профессионализма направляющего и физических кондиций «охотников». Но в конце концов щёлкал замок, и «мамонт» оказывался подвешенным под самолётным фюзеляжем.
Ещё сложнее было со второй бомбой. Дело в том, что расстояние между балочными держателями на нашем самолёте небольшое, и первая, подвешенная, бомба мешала вешать вторую. «Носилки» приходилось ставить под углом. Бомба на них лежать спокойно теперь не хотела и начинала ёрзать. Попасть «ушками» бомбы в прорезь держателя становилось ещё сложнее, голос «солиста» набирал силу и обрастал истерическими обертонами, «подтанцовка» пыхтела, шаркала ногами по бетону и сдавленно материлась. Привлечённые криками и оживленной подсамолётной вознёй, со всех сторон начинали сбегаться сочувствующие. Слышались слова дружеской поддержки, обильно сыпались советы, голос «солиста» взлетал до немыслимых вокальных высот и порой брал «ля» восьмой октавы, «охотники» зверели прямо на глазах и всё чаще угрожали бросить своего «мамонта». Но нет на свете ничего бесконечного – в конце концов опять щёлкал замок, подводя черту и под этой непростой частью армейского «марлезонского балета».
Так что, уважаемый читатель, повторю: если тебе кто-нибудь скажет, что бомбы на самолёт в наших славных ВВС вешают иначе, как вручную, можешь смело подавать на этого человека в ближайший суд за клевету и диффамацию.
Кстати, любопытен и обратный процесс – процесс съёма бомб с самолёта. Действительно, если бомбу не предполагается использовать по прямому назначению, то есть подвеска осуществлялась в тренировочных целях, то, естественно, бомбу по окончании тренировки необходимо с самолёта снять. Самолёт ведь не новогодняя ёлка, которую, в принципе, (и я знал таких любителей) можно не разряжать вплоть до следующего Нового года.
С процедурой съёма бомб с самолёта я ознакомился в тот же, памятный для меня, день.
Часа через полтора после того как на последний самолёт была подвешена последняя бомба, поступила команда: «На исходную!». Это означало, что бомбы надо с самолётов снять, запаковать обратно в деревянную тару и отправить на склад.
Мы, предвкушая новый кусок тяжёлой работы, нехотя потянулись к самолёту, но всё произошло намного быстрее и эффектней. В кабину самолёта поднялся техник, включил питание, что-то там нажал и… – ТА-ДАММ!!! – обе бомбы грянули с держателей на бетон. Земля содрогнулась…
Нет, умом я, конечно, понимал, что невзведённая бомба от простого удара о землю взорваться не может. Вне зависимости от высоты сбрасывания и твёрдости подстилающей поверхности. Умом я это, конечно, понимал… Но когда в пяти метрах от тебя на бетон падают два раза по полтонны взрывчатки и ты знаешь, что диаметр воронки от пятисоткилограммовой бомбы равняется тридцати метрам при глубине в десять, то… – как бы это сказать? – на душе становится как-то неуютно…
ТА-ДАММ!!! – сказали падающие бомбы, и на стоянке воцарилась уважительная тишина. «…!!!» – эмоционально прокомментировал произошедшее чей-то одинокий голос, и с высказыванием согласилось большинство присутствующих. Я так вообще почувствовал себя лишним на этом празднике жизни. Поплевав на ладонь, я пригладил свои, стоящие дыбом, волосы и – бочком-бочком – двинулся прочь, огибая ещё беременные бомбами «борта» по максимально удалённой от них траектории…
Брать живьём!
Эта история, по странному стечению обстоятельств, произошла в первый же день нашего пребывания в Орловке. Мы – двенадцать лейтенантов – приехали в гарнизон накануне, переночевали в гостинице и в это утро впервые ехали на службу, на аэродром.
Всё для нас было внове, всё было необычно. Нас удивлял тридцатиградусный мороз в середине ноября. Нас удивлял чуть живой от старости, рассыпающийся на ходу «кунг», поданный под лётный состав. Нас удивлял этот самый лётный состав, сидящий в «кунге» вперемешку, без различия в чинах и званиях, и с первой же минуты поездки азартно включившийся в необычную для нас карточную игру.
«Кунг», в котором мы ехали, был с окнами, и мы время от времени выглядывали наружу, чтобы поглазеть на проплывающие мимо окрестности. Вскоре наше внимание привлёк огромный столб серо-белого дыма, поднимающийся из-за деревьев в совершенно безоблачное ярко-голубое морозное небо.
– Что это тут у вас такое? – в конце концов, не выдержав, спросили мы у шлёпающих картами и не глядящих по сторонам старожилов. – Никак вулкан заработал?
Те выглянули в окно и тоже обалдели.
– Мужики, так это ж пожар! – догадался кто-то. – Это где-то в районе казармы что-то горит!
Игра пошла побоку. Все прилипли к окнам, пытаясь определить место пожара. Но лишь на са́мом подъезде к аэродрому, когда «кунг» выехал на открытое место, удалось разглядеть, что источник вулканического дыма находится где-то за казармой – там, где располагались хозяйственные постройки батальона обеспечения.
Наконец приехали на место построения. Полк уже стоял в строю. Лётчики горохом посыпались из «кунга» и поспешили на свои места. В строю все шушукались и с тревогой и любопытством поглядывали на столб дыма, исполинской дубиной выглядывающий из-за здания штаба, напротив которого мы стояли. Столб был огромным – в абсолютном безветрии он вертикально поднимался на высоту не менее, чем на полтора-два километра.
Командир запаздывал. Начальник штаба, поглядывая то на часы, то на дымный столб, нервно прохаживался вдоль строя.
Наконец подлетел командирский «уазик». Командир, хлопнув дверцей, выскочил из машины, начальник штаба зычно скомандовал: «Смирно!». Но командир только отмахнулся: «Вольно!» и, бросив на ходу: «Мои заместители и командиры подразделений – ко мне в кабинет!», торопливо скрылся в штабе.
Построение было скомкано. Строй рассыпался на разновеликие кучки. Нервно задымили сигареты. Что-то явно было не так.
Минут через пять из дверей штаба выглянул комэска первой.
– Построения не будет! – крикнул он. – Все – по рабочим местам! Первая эскадрилья – в класс!
Народ зажужжал.
– Михалыч! – крикнул кто-то из толпы. – Что случилось-то?! Что горит?!
– Свинарник в батальоне сгорел! – ответил комэска и снова скрылся в штабе.
Вскоре уже все всё знали. Рано утром на хоздворе батальона обеспечения от короткого замыкания загорелись деревянные постройки. Огонь начался в лесопилке и быстро перекинулся на находящийся рядом свинарник, где содержалось изрядное количество свиней. Не желая бесславно погибнуть в огне, хрюшки сломали хлипкую загородку и кинулись на волю. И выходило, что сейчас по полям, кустам и перелескам в окрестностях аэродрома бродило несколько десятков совершенно бесхозных свиней.
Народ заволновался. Свинина! Нежнейшая свинина, жалобно похрюкивая и трогательно помахивая своими жалкими хвостиками, разбредалась по орловским окрестностям. На тонких дрожащих ножках, проваливаясь по брюхо в снег, обмораживая свои глянцевые розовые пятачки, несчастные свиньи брели сквозь колючий кустарник, перебирались через ледяные ручьи, барахтались в заметённых снегом оврагах, пропадали в дремучем лесу, и не было им нигде спасения!
Вскоре начальство определилось с приоритетами и выработало план действий. И началась Великая Свиная Эпопея!
В авиационном гарнизоне все на несколько дней забыли об авиации и о полётах. В частях и подразделениях спешно формировались добровольные охотничьи дружины. От желающих попасть в число дружинников не было отбоя. В охотники жаждали записаться даже те, кто не знал с какой стороны у ружья приклад. Таких брали в загонщики.
Несколько суток – на автомобилях и пешком, на лыжах и без – многочисленные охотничьи отряды бороздили окружающие леса, поля и перелески. Поставленная командованием задача: «Брать живьём!» повсеместно не исполнялась. Судя по рапортам охотников, свиньи ни за что не желали расставаться со столь внезапно обретённой свободой. При задержании они оказывали яростное сопротивление и, во избежание потерь среди личного состава, уничтожались ответным огнём.
Тогда командование приказало доставлять на склад хотя бы туши убиенных свиней. И туши начали поступать. О боже, в каком они были виде! Судя по тушам, настигнутые охотниками свиньи бились отчаянно, не на жизнь, а на смерть, сражались, как говорится, до последней капли крови. Видно было, что дело доходило до драки на ножах, до беспощадной рукопашной. Кроме того, выяснились и другие странные вещи. Оказалось, что вместо упитанных хряков и свиноматок в батальонном свинарнике содержались доведённые до последней степени дистрофии, измождённые «доходяги» – буквально, кожа да кости, причём подавляющее число из этих «доходяг» были к тому же ещё и глубокими инвалидами и имели по три, две, а иногда и лишь по одной конечности. Как подобные несчастные животные смогли выбраться из горящего свинарника да ещё и уйти столь далеко от гарнизона, навсегда осталось загадкой.
Ну, а примерно две трети всего свиного поголовья и вовсе сгинули без следа.
Что же касается нас, то мы – молодые лётчики, лейтенанты, начавшие свою службу в истребительно-авиационном полку с охоты на свиней, – мы как-то сразу поняли, что попали служить в место неординарное, может быть даже уникальное и что жизнь наша здесь будет, возможно, и не самой простой, но уж, во всяком случае, не скучной…
***
