Перейти к содержимому

ВЛАДИМИР ОЛЕЙНИК

Литературный критик, публицист, кандидат педагогических наук. Родился в 1962 году. Закончил филологический факультет Курганского государственного пединститута. Литературный редактор сайта http://okopka.ru/ Работал доцентом кафедры русской и зарубежной литературы КГУ. Лауреат городской премии «Признание» в номинации «Литература», многолетний член жюри Международного Грушинского Интернет-конкурса. Живёт в Кургане.

Миниатюры

Собачье место

Ещё утром он весело бегал с лохматой дворнягой наперегонки, гонялся за котом – молоденький белый бультерьер. С оранжевого окраса ромбом на левом глазу. Может это пятно, обесценив собачье родословие, выбросило его щенком на помойку? Но для него и там была жизнь – с костями, банками, собаками и, главное, Человеком. Его Человеком. Который мог дать огрызок колбасы и кусок хлеба, пнуть и погладить его. С ним можно было спать рядом, чувствуя его хриплое дыхание и перегарный запах. От Человека всегда пахло перегаром. Вот и сегодня он бежал за своим Человеком, который шёл с матерчатой сумкой, пошатываясь, в поисках жестяных банок и бутылок. Бежал сзади, забегал вперёд, тыкался пятнистой мордой в его ноги и пытливо поднимал к нему маленькие красноватые глаза. Человек зло матерился – его шатало, ему с утра было плохо. Он посмотрел на собаку и выматерился ещё злее. Взял кусок проволоки, болтавшийся на ошейнике, и прикрутил его к металлической ограде газона во дворе. И пошёл дальше, пошатываясь и сплёвывая с губ свою злость.

Ещё утром бультерьер весело бегал. Теперь его пространство ограничилось двадцатью сантиметрами проволоки. Он сидел на ноябрьском асфальте, вставал и снова садился. Проходившие мимо люди косились на него. Они шли домой. Шли мимо. Он садился и вставал. Потом ложился ненадолго и опять садился, переминая ноги. Ему было холодно. Но бультерьер – сильная собака. Боец. Он не умеет скулить как дворняга и вилять каждому хвостом. Он садился и вставал. Он ждал своего Человека. Всматривался маленькими глазами в наступающую темноту. Какая-то женщина сердобольно охнула, выходя с ведром из подъезда. Из ведра пахло знакомой помойкой. Женщина опасливо обошла собаку, что-то бормоча и охая. Уже в темноте она вынесла старое пальто и бросила бультерьеру в газон. Потом туда же кусок хлеба. Пальто было мягкое. На нём было теплее лежать и сидеть. Ложиться и вставать. Теперь это было его место. Двадцать сантиметров в газоне и двадцать сантиметров на асфальте. Всю ночь он ложился и вставал. Дрожь пробирала все тело. Очень хотелось пить. Когда утром мужчина принёс в пластмассовой баночке воды, он нехотя гавкнул на него и двумя движениями языка втянул в себя воду. Взял зубами баночку и перенёс на пальто. На своё место.

Собравшиеся люди галдели, разводили руками, ругали кого-то и с опаской смотрели на него. Кто-то принёс птичью кость, кто-то бросил хлеб. А он садился и вставал, выдерживая дистанцию в двадцать сантиметров своими красноватыми глазами. Потом приехала машина. Из неё вышли трое мужчин в форме. Постояли, попереминали ноги и уехали. Бультерьер – сильная собака. Она боец. Она защитит своё место. Люди уходили и приходили. Проходили мимо. А он ложился и вставал. Всё чаще ложился. Всё реже вставал. Грыз мёрзлый хлеб. Вместо времени теперь у него было пространство. В двадцать проволочных сантиметров. Когда на него набросили сеть, он почти не сопротивлялся. Только дёрнулся и обнажил клыки. Вместе с открученной проволокой его перенесли в кузов машины. Дверца захлопнула свет. Заурчал мотор, чихнув острым бензиновым выхлопом. Машина качнулась и пошла. Увозя бультерьера от обретённого места.

Привычка к жизни

Человек шёл по улице. Обычной городской улице.  Шёл, глотая шум автомобилей и сиреневый воздух зимних сумерек.
Мимо проходили люди. Такие же сосредоточенные на своём, внутреннем. Такие же одинокие, как и он.
Он шёл и шёл, рефлекторно протекая сквозь молчаливую толпу одиночеств. Думал о своём.
Он устал.
Устал от суеты.
От ненужной работы.
От ежедневного хождения по кругам мнимых дел.
От галдящих пятен узнаваемых лиц.
От ежевечерней ругани дома.
Он понял, что устал жить.
Шаг замедлился. Правая сторона лица съёжилась – загорелась кожа.
Он встал. Он уже ни о чем не думал. Тело обрело ватную лёгкость. Укололо сердце.
Его качнуло. Он поплыл. Ему захотелось откинуться назад и соединиться глазами с дымчатым небом. Захотелось уплыть туда – легко, невесомо. Плыть и плыть в манящую серую синеву. Но что-то щёлкнуло в голове, и он почувствовал боль.
В груди.
И отхлынувшую кровь с лица. Увидел себя, покачивающегося.

Услышал женский голос – Вам плохо, мужчина? Может помочь?

Он вернулся. Попробовал улыбнуться фиолетовыми недвижными губами и качнуть отрицательно головой.
Нет, спасибо, — услышал он собственный чужой голос.

Вдохнул полную грудь.
Замер. Слегка выдохнул и опять вобрал в лёгкие весь воздух городской улицы. Улица играла бликами огней. Воздух был пронизан морозной свежестью. Ему стало тепло. Проезжающие шины высвистывали – жи-ить! жи-ить!
Он улыбнулся.
И сделал шаг.
Туда, где его любят и ждут.

Домой.

Моя лучшая подруга

Девушка зашла в бар. Быстро огляделась и заняла свободный столик. Вздохнула про себя, задержала дыхание и рукой подозвала официанта. Скрывая волнение, заказала бутылку «Гжелки», тоника и три порции испанских оливок. И обязательно испанских, обязательно зелёных. Греческие оливки девушка почему-то не любила. И фиолетово-пресные маслины тоже. Когда через четыре минуты принесли заказ, она с плохо скрываемым смущением достала из сумочки пакет крабовых чипсов. Стол готов. Первую рюмку водки она, сжавшись внутри, выпила залпом. Замерла. Заела оливкой. Потом другой. Третьей. По животу растеклось приятное тепло. Девушка улыбнулась и стала рассматривать зал и вслушиваться в музыку окружающих звуков. Она даже стала покачиваться в такт со своим внутренним ритмом и глуповато улыбаться. Ее время пошло.

Потом она ходила танцевать с невесть откуда взявшимися новыми знакомыми. Пела под караоке — «Угостите даму сигаретой…». И внезапно севшим голосом выводила – «Сигарета тлеет две минуты…». Закашлялась. Ходила курить, жадно и глубоко втягивая щекочущий ментоловый дым. Угостила какого-то лысоватого брюнета, пытавшегося её клеить, водкой. Угостилась мартини. Пила свою водку с тоником, похрустывая чипсами. И опять танцевала. С вызывающе-пьяным видом клеила официанта, с расплывшимся пятном невнятного лица. Громко смеялась над его смущением. Доедала оливки. Допивала водку. Потом в туалете долго смотрела в зеркало. Старалась сосредоточить внимание на лице. Пыталась пользоваться косметичкой. Потом все долго смывала, погружая горящие щеки в холод воды. Снова намазалась. Покачиваясь, вернулась в зал. Постояла у столика. Бросила на него приготовленные дома деньги. И незряче вышла в темноту сырого апрельского воздуха.

Эта девушка я.
Мне сегодня исполнилось двадцать лет.