Родилась в Комсомольске-на-Амуре Хабаровского края. В 1987 году окончила Хабаровский государственный институт культуры по специальности «библиотекарь-библиограф», много лет проработала библиотекарем. С 1999 года — главный редактор краевого молодёжного еженедельника «Пилот» (Комсомольск-на-Амуре). Публиковалась в журналах «Дальний Восток», «Родная Кубань», литературных альманахах «Черноморская звезда», «Логос». В канадском русскоязычном издательстве «Альтаспера» (Торонто) вышло шесть сборников повестей и рассказов. С 2009 года живёт в г. Туапсе Краснодарского края
Содержание
«Стокгольмский синдром»
«Стояли звери около двери.
Они кричали,
Их не пускали.
Стояли звери около двери.
В них стреляли,
Они умирали.
Но нашлись те, кто их пожалели,
Те, кто открыл зверям эти двери.
Зверей встретили песни и добрый смех.
Звери вошли и убили всех»
— Это «стокгольмский синдром», вы понимаете? Если вы сочувствуете наркоману, вы находитесь в группе риска. Если вы сочувствуете боевикам — вы потенциальный пособник.
— Я не сочувствую.
— Людмила Александровна…
— Я не сочувствую! Но я учитель. А эти… боевики… некоторые из них были совсем детьми, не старше моих ребят. Они же ничего не видели, кроме этой своей «зелёнки». И войны. Они же выросли на войне. И не они её начали…
— И вы ещё утверждаете, что не сочувствуете?.. Людмила Александровна, вы жалеете их, но ведь они явились туда, чтобы убить вас. И ваших ребят. Вы с классом пришли на спектакль, а они пришли, чтобы расстрелять и взорвать вас.
— Да, но… Бекхан сказал, что они не убивать нас хотят, а остановить войну. Хотят, чтобы их услышали.
— Сначала их кукловоды промыли мозги им, затем они, соответственно, вам. Вы же взрослый, разумный, образованный человек. Учитель. Вы купились на манипуляции неграмотного волчонка с «калашом»? Расскажите про этого Бекхана. Полагаю, это Бекхан Дадоев, тысяча девятьсот восемьдесят шестого года рождения. Он?
— Он. Не надо… не показывайте мне эти фотографии! Уберите!
— Эти фотографии уже висят повсюду в Интернете. Рассказывайте. Дать вам воды?
— Нет… нет, спасибо.
* * *
Волчонок с «калашом» подошёл к ним, когда Людины ребята начали играть в «города». Что ещё оставалось делать двадцати девятиклассникам и учительнице, забившимся в шестой ряд амфитеатра и сидевшим там, будто мыши? У них, как у всех, боевики отобрали сотовые телефоны и сложили в картонную коробку. Теперь телефоны звонили наперебой: мамы и папы, наверное, сходили с ума, увидев в теленовостях, как спецназовцы окружают захваченный боевиками театр, в котором были их дети.
Горбоносый бородач в камуфляже, властно распоряжавшийся всем со сцены, не обращал никакого внимания на эти звонки.
Людин класс сбился на своём шестом ряду в беспорядочную кучу. Девочки тихо всхлипывали, цепляясь за Люду, пацаны ещё крепились. У неё в классе было всего пять пацанов на пятнадцать девчонок. И тогда она бодро предложила:
— А давайте поиграем в «города»?
Нью-Йорк. Киев. Владивосток. Коломна. Амстердам. Москва. Анкара. Опять «А». Неудачная буква.
— Аргун, — сказал мальчишеский голос совсем рядом с ними.
Вздрогнув, Люда обернулась. Все обернулись.
У мальчишки была зелёная повязка на голове, на взъерошенных тёмно-русых волосах. Повязка с белой арабской вязью. Воин джихада. Чёрный свитер, пятнистые штаны и автомат в тонкой смуглой руке — дулом книзу.
— Я из Аргуна, — пояснил он вполголоса и усмехнулся, вздёрнув подбородок под взглядами ребячьих глаз, заплаканных, любопытных, враждебных, испуганных, уставившихся на него в упор.
— Новгород, — выпалила вдруг Викуля, маленькая беленькая девочка, сидевшая рядом с Людой. Её тоненькие пальцы вцепились в Людино запястье.
— Домбай, — живо подхватил Сашка, повернув к пришельцу свою курносую веснушчатую физиономию. — Ты там был? Это на Кавказе. Ты ведь из Чечни?
Он сидел на крайнем от прохода кресле, а уже после — Люда и Викуля. Остальные пацаны на него зашикали. Люда тоже шикнула. Сашка всегда был чересчур шилопопый.
— Из Ичкерии, — гордо поправил парень, а Люда торопливо сказала:
— Йошкар-Ола.
Хотя больше всего ей хотелось спросить: «Вы убьёте нас?». Но ведь не при детях же!
У парня в руке был автомат, как у бородача и других боевиков в зелёных повязках, так неожиданно ворвавшихся в зал прямо во время спектакля. По всему периметру зала встали женщины в чёрных платьях до пола, в чёрных платках, укрывавших лица, с уродливыми поясами вокруг тонких талий. «Пластит, — буднично объяснил бородач со сцены, когда потребовал, чтобы все сидели тихо. — Будете сопротивляться — мы здесь всё взорвём».
И все сидели тихо. Мужчины, женщины, дети. Только кто-то едва слышно всхлипывал. В коробке звонили телефоны. И боевики переговаривались, громко, гортанными голосами, на непонятном языке.
Мальчишка с автоматом задумался, а потом сказал:
— Ачхой-Мартан. У меня там сестра жила. Вы, русские, её убили. Дом разбомбили.
— Мы?! — ахнула Люда.
Это название часто звучало по телевизору. «Бои возле Ачхой-Мартана». «По Ачхой-Мартану нанесён ракетный удар, в результате которого уничтожена база боевиков…»
Война стояла возле Люды и её ребят и смотрела на них прищуренными тёмными глазами с полудетского осунувшегося лица неизвестного им мальчишки.
— Как вы сюда попали? — в отчаянии вымолвила она.
Парень скривил губы и ничего не ответил.
— Вы нас убьёте? За что? — спросила тихая, робкая Викуля, спросила неожиданно громко, подняв на парня серые огромные глаза. Очень взрослые. — Мы ведь ни в чём не виноваты.
— Мы пришли не убивать, — ответил тот, упрямо наклонив голову, — а остановить войну.
— Но так войну не останавливают, — не выдержала Люда. — Вы убьёте нас, но и сами погибнете!
— Воины джихада сразу попадают в рай, — бесстрастно отозвался парень.
— Все псы попадают в рай, — ляпнул Сашка. Это было всего лишь название какого-то американского мультика, но парень, сверкнув глазами, с размаху ударил Сашку по лицу, по губам, разбив их в кровь.
— Не надо! — в ужасе крикнула Люда, протягивая к нему руку, а девчонки опять заплакали. Сашка кое-как утёрся и машинально посмотрел на окровавленные пальцы.
— Собака — нечистая, — серьёзно объяснил парень. Серьёзно, но не зло. Назидательно даже. — Думай, что говоришь. И кому.
— Извини, — растерянно пробормотал Сашка, часто моргая, и парень степенно кивнул:
— Ты извини.
Всё это казалось Люде просто каким-то сном, страшным, невероятным сном: смуглый мальчишка с автоматом, стоявший перед ними, кровь на руке у Сашки и этот дикий диалог. И высокие стройные женщины с пластитом, опоясывавшим тонкие талии.
— Ты в каком классе? — с любопытством осведомился Сашка и Люда сердито дёрнула его за локоть. Но тот не унимался: — Ты учился вообще?
— Шесть классов закончил, — парень безразлично повёл плечом. — Вторая война началась — бросил. В «зелёнку» ушёл.
— Везёт же, — протянул Сашка с искренней завистью, а Люда рассвирепела:
— Сейчас от меня тоже получишь!
Девчонки нервно зафыркали, Сашка обескураженно почесал в затылке. Парень тоже засмеялся, блеснув белыми зубами. Потом осёкся, огляделся и поспешно шагнул прочь. Должно быть, ему нельзя было стоять тут, разговаривать с ними и тем более смеяться.
— Как тебя зовут? — решилась окликнуть его Люда и он обернулся на ходу, придерживая автомат:
— Бекхан.
* * *
— Он больше не подходил к вам?
— Когда пустили газ… ну, в зал, и начался штурм… он подбежал и закричал, чтобы мы лезли под кресла и там лежали, не высовывались. И даже стал стрелять над нашими головами. Из автомата. И мы бросились на пол. А потом я потеряла сознание и больше ничего не помню. Но… он ведь нас всех этим спас, да?
— Людмила Александровна, вас спасли наши спецназовцы, рискуя собой, а не этот малолетний бандит. Между прочим, ваши ребята в больнице заплакали, когда узнали, что все боевики убиты. Хотя должны были радоваться. Вы меня понимаете, Людмила Александровна?
— Да. Да, я понимаю. Должны радоваться. Это просто «стокгольмский синдром», вы всё правильно сказали. Это пройдёт. Я могу идти?
— Разумеется. Только не забудьте, что вы дали подписку о неразглашении. Обязались не распространяться публично обо всех этих подробностях. Не забудьте.
— О Бекхане Дадоеве, шестнадцати лет? Конечно. Я не забуду. До свидания.
Не убивает нас
Волков лежал на постели полностью одетым, прямо в кроссовках. Закинув руки за голову, он так внимательно вглядывался в серый, давно небелённый потолок, словно видел его впервые в жизни, хотя за последний сраный год успел изучить до последней трещинки.
Хатёнка – бобровая – как он сам её про себя называл, досталась ему от деда. В наследство.
От ветерана войны – ветерану войны.
Дед возвращения Волкова из очередной «горячей точки» не дождался. Умер в прошлом году. Портрет деда – бравого фронтовика-капитана с орденскими планками на груди, стоял на обшарпанном пианино. Волкова когда-то учили играть на этом самом пианино, но он научился только двумя пальцами бренькать «Собачий вальс».
Свои «боевые» Волков почти прикончил. Пора было прекратить маяться хернёй и устроиться на работу. Влиться, так сказать, в мирную жизнь. На пенсию не проживёшь.
Продолжая пялиться в потолок, Волков криво усмехнулся. С его ногой ему светила лишь карьера охранника в банке. Да и то в каком-нибудь самом захудалом.
Не льсти себе, Волков, тебя и туда не возьмут. Сторожем пойдёшь, на автомойку.
Ну уж нет!
Мобильник, валявшийся на полу около дивана, вдруг ожил и разразился бодреньким хитом. Мелодийку Волкову скачали в салоне, где он и купил этот телефон.
– Вот дерьмо, – пробормотал Волков, сам не зная о чём, и нажал кнопку «Ответить». – Алло?
В трубке сперва молчали и дышали, а потом тихий девичий голосок нерешительно спросил:
– Простите, вы Андрей Иванович?
– Прощаю. Да, – лаконично отозвался Волков.
Голосок уже более уверенно продолжал:
– Мне ваш номер дали в Обществе ветеранов локальных конфликтов. Меня зовут Виктория, я из молодёжной газеты.
Небось Макс постарался, удружил, засранец!
– Мне хотелось бы поговорить с вами… – продолжала лепетать Виктория. – Побеседовать. Взять интервью…
Волков едва удержался от того, чтобы не сообщить, что и как у него ещё можно взять.
– Вы красивая? – властно перебил он девчонку и та смолкла на полуслове.
А потом растерянно сообщила:
– Не знаю.
Это становилось не то что интересным, но любопытным.
– Приходите ко мне, я посмотрю и точно скажу, – хмыкнул Волков. – Прямо домой, если не боитесь.
– Я? – переспросила Виктория. Голосок её дрогнул.
– Нет, я! – отрубил Волков и рывком сел на постели.
Он и вправду иногда сам себя боялся. Особенно по ночам, после бутылки дагестанского коньяка.
К дагестанскому пойлу он привык на Кавказе.
– Так придёте? – отрывисто осведомился он. – Я вам что-нибудь и вправду могу рассказать. Для интервью. Только Ницше этого недоделанного не цитируйте. Он дурак.
– Это вы про… «то, что нас не убивает, делает нас сильнее»? – живо выпалила девчонка. А ведь догадливая! – А почему он дурак?
– Потому что то, что нас не убивает, делает нас инвалидами! – процедил Волков и поднялся, машинально растирая ладонью левую ногу и морщась.
Ноги ниже колена вообще-то не было. Был протез. Но ныла она вся целиком, сука, как живая.
– Короче, вы придёте, – заключил он уверенно. – Уральская, семь, квартира шестьдесят. Лучше завтра утром. Скажем, в десять.
– Хорошо… – пробормотала Виктория. – Я перезвоню перед приходом. Может быть, вам что-нибудь купить? Продуктов?
Волков снова закатил глаза к потолку и ехидно поинтересовался:
– Вы в школе небось тимуровкой были, Виктория? Тогда приходите дрова рубить.
– Зачем? – выдохнула девчонка смятенно.
– Как это зачем? В книжке у Гайдара тимуровцы всегда дрова рубили!
Уже договорив это, Волков вспомнил, что они с девчонкой принадлежат к разным поколениям, и та Гайдара наверняка не читала.
– До… свидания, – прошептала девчонка. – Я приду. Обязательно.
Ухмыляясь, Волков нажал на «Отбой» и проковылял в ванную. Нога понемногу расходилась. Надо было просто взять её, как и всю свою жизнь, в руки, только и всего.
А сейчас ему предстояло взять в руки ведро, швабру и тряпку, и наконец вымыть полы.
К приходу этой самой Виктории.
Возможно, недоделанный Ницше всё-таки не был таким уж дураком.
Карадаг
«Как в раковине малой — Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть её мерцает и горит
Отливами и серебром тумана,
А выгибы её повторены
В движении и завитке волны, —
Так вся душа моя в твоих заливах,
О, Киммерии тёмная страна,
Заключена и преображена…»
(Максимилиан Волошин «Коктебель»)
Набережная Коктебеля насквозь пропахла виноградом «Изабелла», йодом, водорослями, пригоревшим на углях шашлыком. Напротив знаменитого дома Волошина заунывно наигрывал джаз-бэнд, а немного поодаль расположилась уже не «бэнд», а тру-банда настоящих рокеров, которые бодро оглушали конкурентов и праздно фланирующую публику чиграковским «Фантомом». Совесть они, очевидно, оставили в видневшемся неподалёку фирменном винном магазине «Коктебель», на ступеньках которого с блаженной улыбкой восседал бродяга в обносках и с картонкой на коленях. На картонке была накарябана незатейливая надпись: «Подайте на бухло». Подавали, и щедро — в основном мужики, сперва с хохотом расспрашивавшие бродягу, откуда он здесь, такой вот наглючий, взялся. Бродяга что-то бойко плёл в ответ, подбирая монеты и бумажки.
Инна смотрела на всё это весёлое безобразие и на губах её стыла вымученная улыбка.
Ей было грустно здесь, среди беспечной вакханалии, в почти мифологическом южном раю, рядом с бродягой, похожим на Диогена, вылезшего из своей бочки.
А может быть, она просто устала? Вот именно, устала и всё. Позади остались помпезные царские и графские дворцы, канатка на туманный Ай-Петри, залитая огнями Ялта, чинная Феодосия со знаменитым фонтаном Айвазовского… А теперь Инна стояла на набережной Коктебеля, окружённая полуголыми туристами в парео, шортах и сланцах, полупьяными музыкантами и аборигенами, торгующими с лотков всякой всячиной.
«Припаду я к острым щебням, к серым срывам размытых гор,
Причащусь я горькой соли задыхающейся волны,
Обовью я чобром, мятой и полынью седой чело…»
Чобр — это, наверное, был чабрец. Он тоже продавался здесь, среди пучков других сушёных крымских трав — от мяты до адониса. Травы пахли тревожно и пряно. Торговавшая ими бабулька, поймав Иннин взгляд, поманила её к себе узловатым скрюченным пальцем:
— Вот эту травку мужику своему возьми, девонька. Называется она железница и мужской силы ой как прибавляет.
Покраснев, Инна засмеялась и покачала головой, отходя прочь.
Никакого мужика у неё сейчас не было. Последний из них исчез из Инниной жизни полгода назад. Менеджер по продажам их фирмы. Офисный романчик, ни к чему никого не обязывающий.
Пустой, как вся её жизнь.
Инна медленно побрела вдоль лотков, на которых лежала разная шебутня: тельняшки, можжевеловые подставки, огромные раковины, магнитики с картой Крыма… Она рассеянно прислушивалась к аккордам разбитных рокеров. Те-перь те затянули чиграковскую же «Вечную молодость».
Волошин и его друзья почему-то казались Инне похожими на этих музыкантов — вечно молодые, вечно пьяные. Трудно было оставаться иными в таком волшебном месте, где на берег накатывал прибой, пахло чабрецом и виногра-дом «Изабелла», а ветер оставлял на губах привкус соли и йода.
«Сосредоточенность и теснота
Зубчатых скал, а рядом широта
Степных равнин и мреющие дали
Стиху — разбег, а мысли — меру дали…»
— Морская прогулка вдоль Карадага на настоящей пиратской шхуне! — звонко грянул у неё над ухом весёлый голос и Инна даже подпрыгнула от неожиданности. К туристам здесь то и дело подбегали аборигены с такими же призывами, но паренёк, глядевший сейчас на Инну ласковыми чёрными глазами, был выряжен настоящим пиратом: в тельняшку и короткие лиловые шаровары, из-за пояса которых торчала рукоять ножа. Его кудрявые тёмные волосы перехватывала красная бандана, в правом ухе болталась огромная, якобы золотая, серьга, а пухлые губы растянулись в залихватской улыбке.
— Наша «Фортуна» ждёт только вас, мадам! — отчеканил парень, просияв ещё пуще в ответ на Иннин недоверчивый взгляд. — Всего пятьсот рублей, мадам!
— Да это грабёж! — воскликнула Инна, невольно засмеявшись, и мальчишка немедленно парировал:
— Так на то мы и пираты, мадам!
И легонько потянул Инну за локоть прохладными пальцами, а она шагнула к причалу, как загипнотизированная, неловко переступая каблуками босоножек по выбеленным солью прибоя доскам.
Это было и впрямь наваждение какое-то, но… шхуна, единственная из болтавшихся возле причала яликов и яхт, действительно походила на пиратскую: вплоть до чёрных парусов, сейчас свёрнутых, хлопавшего по ветру «Весёлого Роджера» на верхушке мачты и громадного снежно-белого попугая с грозно изогнутым клювом, запертого в большой клетке на юте — или как там называлась эта часть судна. Он один восседал на своей жёрдочке вольготно, а люди вокруг него теснились впритык друг к другу — на скамейках вдоль бортов и прямо на палубе. «Пираты» явно набрали на свою «Фортуну» куда больше народу, чем следовало.
— Пиастр-ры! — предсказуемо заорал попугай скрипучим голосом под общий хохот пассажиров. — Пиастр-ры! Кар-рамба! Комо эста? Мучо трабахо, покито песо!
Удивительно, но он не матерился, как того ожидала Инна. Щадил уши пассажиров.
Самих же псевдо-пиратов оказалось всего трое. Так нагло заманивший Инну на борт судёнышка чернявый матросик в красной бандане. Кряжистый, седой и давно не брившийся — видимо, для большей аутентичности — мужик, которого капитан, стоявший у деревянного, отполированного ладонями штурвала, отрекомендовал так:
— Старший помощник Лом!
На что экскурсанты, помнившие бравого Врунгеля и яхту «Беда», нервно захихикали.
И ещё был сам капитан.
В тельняшке и джинсах. Высокий, куда выше Инны с её «метр-семьдесят-пять-на-каблуках», как она всегда говорила. Худой. Очень загорелый. Черноволосый. Такой же небритый, как его старпом. С ясными зелёными глазами, от углов которых расходились лучики ранних морщин, светлевшие на смуглой коже.
И с деревяшкой, прикрученной к колену правой ноги. Вместо половины ноги, которой ниже колена не было вовсе. Только эта сужавшаяся книзу, как в старом фильме, деревяшка.
Инна обмерла.
Увидев, что все экскурсанты украдкой посматривают на его ногу, капитан весело сказал хрипловатым баритоном:
— Моя шхуна называется «Фортуна», а я — Одноногий Сильвер, что поделать, такова пиратская жизнь!
Он лихо стукнул своей деревяшкой о палубу, а когда окружавшие его люди неуверенно засмеялись, приказал, обращаясь к матросику:
— Отдать швартовы!
И продолжал, убедившись, что парень резво прыгнул к причалу:
— Это Максимка. Мы его спасли от рабства в турецком гареме и он теперь у нас тут… отрабатывает карму. Мы его не обижаем, кашу всегда с горкой накладываем.
Голос его был совершенно серьёзным, большие загорелые ладони уверенно лежали на штурвале. Старпом тем временем запустил мотор и капитан заговорил громче, разворачивая судно прочь от причала:
— Сейчас вы можете увидеть сразу два побережья: с одной стороны — холмы от Коктебеля до Орджоникидзе, а с другой — скальный монолит, изрезанный расщелинами и гротами.
На какие-то мгновения Инна перестала вслушиваться в этот, видимо, давно заученный рассказ. Щёки её пылали. Она машинально опустила руку за борт, пытаясь коснуться прихлынувшей волны, бирюзовой, как глаза человека за штурвалом. Море плескалось совсем рядом: шхуна осела глубже, чем требовала того техника безопасности.
— Аккуратнее, девушка, — вдруг спокойно сказал капитан и Инна вздрогнула, поняв, что он обращается именно к ней. — Нарушите баланс.
Его глаза блеснули.
— А зачем вы столько людей взяли? — неожиданно для себя задиристо выпалила Инна. — Сами и нарушаете!
Капитан лениво изогнул тёмную бровь.
— Вы тоже выбрали «Фортуну». Мы никому не отказываем. Турецкие гаремы ждут.
Притихшие было пассажиры заулыбались.
— Взгляните лучше направо, — мягко продолжал человек, назвавшийся Одноногим Сильвером. — Вы увидите одно из самых знаменитых очертаний Карадага — профиль Максимилиана Волошина.
«И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поёт в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой…»
Стихи всегда помогали Инне успокоиться, тем более такие стихи. Она судорожно вздохнула, уставившись на свои колени, пока остальные экскурсанты торопливо фотографировали «Волошина», возбуждённо переговариваясь. Но берег снова изменил свои очертания.
— Второй известный профиль Карадага — это профиль Пушкина рядом с Сюрю-Кая. А мы проходим мимо знаменитой «ванны молодожёнов» — вот она, видите грот? После того, как здесь высаживаются, купаются и проводят первую брачную ночь молодожёны, наутро судно забирает уже не двоих, а, можно сказать, троих, так что рекомендую, если среди вас есть новобрачные, — капитан подмигнул.
Грот темнел в проломе скалы — живописная пещера.
— Пробовали, кэп? — весело крикнул кто-то из экскурсантов и под общий смех тот неспешно ответил:
— Бог миловал, но зато наш старпом, — он кивком указал на небритую физиономию, высунувшуюся из машинного отделения, — ночевал там раз шесть или семь.
— Восемь, — степенно поправил старпом.
— И теперь только на алименты и работает, — закончил капитан под аккомпанемент новых смешков. — А сейчас вы увидите торчащий из скалы Чёртов палец, он же палец Шайтана. На самом деле эта базальтовая скала, появившаяся после выветривания окружавших её более мягких пород. Но суеверные татары, жившие здесь, дали ей именно такое название. По их поверьям, однажды Шайтан, то есть Сатана, спустился на землю из ада, но тут ему не повезло — он утонул в раскалённой лаве. Ведь Карадаг это потухший вулкан. Вот и остался от Шайтана только палец.
Скала чернела, взметнувшись в небо — в самом деле каким-то чёртовым пальцем на фоне морской лазури. Если бы не капитан, Инна бы тоже сейчас схватилась за фотоаппарат или мобильник, чтобы запечатлеть это волшебное место. Но сейчас она могла только сидеть, вцепившись в скамейку.
— Теперь мы проходим мимо любопытного явления природы, — спокойно продолжал Сильвер. — Если бы мы могли бросить здесь якорь и прислушаться, то услышали бы стоны и завывания. Но это не шакал и не заблудившийся в горах турист. Звуки несутся вон из того маленького грота.
Все головы повернулись в ту сторону, куда он указывал.
— Грот традиционно носит название грот Шайтана и, по слухам, тянется на много километров вглубь горного массива. Здесь была база наших подводных лодок во время войны. Опять же, по слухам.
Инна снова на какие-то мгновения перестала слышать этот уверенный спокойный голос. Горячая волна ненависти вдруг захлестнула её, словно пресловутая лава. Да как он может, как он вообще смеет быть таким спокойным?!
Одноногий Сильвер, Господи Боже!
— …А вот и основная цель нашего путешествия, — смуглая рука в очередной раз повернула штурвал, выравнивая качающуюся на волнах «Фортуну». — Арка Золотые ворота или Чёртовы ворота… но мы предпочитаем называть их всё-таки Золотыми, тем более, что под ними на дне лежат целые груды монет.
Инна, как и остальные пассажиры, заслонила ладонью глаза от слепящего солнца.
Впереди по курсу судёнышка прямо из бирюзовой воды вырастала причудливая каменная арка, над которой с пронзительными криками вились чайки, — и у Инны защемило сердце от этой картины.
— Моя задача — провести «Фортуну» через эти ворота, — с улыбкой отчеканил Сильвер, — и надеюсь, что я не промахнусь! — он дождался нескольких робких смешков и закончил: — А ваша задача — загадать своё самое заветное желание, взять монетку и швырнуть её так, чтобы она ударилась о скалу. Всем всё ясно? Приготовились… и молитесь!
Чернявый пацан Максимка прыснул, несколько подпортив торжественность момента, но седой старпом погрозил ему огромным кулаком и тот проворно нырнул в крохотную каюту.
Шхуна уверенно вошла в створ тёмных базальтовых ворот и тут же зазвенели монетки, ударяясь о скалу — некоторые, правда, до скалы не долетали, и «несчастливцы» разочарованно всплёскивали руками. Инна даже зажала ла-дони между колен, едва удерживаясь, чтобы не закатить глаза от досады, настолько всё это казалось ей глупым и детским.
Заветное желание, подумаешь!
Она поймала на себе внимательный взгляд капитана и тут же отвернулась.
— Небольшое уточнение, — после паузы торжественно провозгласил тот. — Желание сбудется только у тех, кто нырнёт в море и отыщет на дне именно свою монетку!
И наконец улыбнулся, от души забавляясь раздавшимся разочарованным гулом.
— Это была шутка, — добавил он, с королевским величием дождавшись наступления тишины. — А правда состоит в том, что мы сейчас обогнём Золотые ворота, бросим якорь и все желающие смогут искупаться в открытом море!
Кто-то даже зааплодировал.
— В случае оверкиля у нас есть спасательные круги и жилеты, — безмятежно закончил капитан.
Мало кто из пассажиров захватил с собой купальники и полотенца, но зато все внимательно наблюдали за тем, как первым, скинув тельняшку и опереточные шаровары, сиганул с борта Максимка. За ним — довольно-таки оплывший и пожилой дядечка, не постеснявшийся ни своих габаритов, ни цветастых семейных трусов. Потом за борт прыгнул поджарый татуированный мужик, гордо объявивший:
— Будет что вспомнить на Северах!
Судёнышко угрожающе раскачивалось, заставляя пассажиров ахать и хвататься за скамейки, когда очередной герой прыгал с борта в море, но оверкиля всё-таки не последовало.
Пухленькая конопатая девица в алом сарафане и соломенной шляпке, сидевшая рядом с Инной, кокетливо и чуть капризно заявила, глядя на капитана:
— Я бы тоже хотела… но мне надо переодеться.
— Прошу! — капитан широким жестом показал ей на маленькую каюту у себя за спиной. — Старпом может вам помочь, хотите?
Лицо его снова было совершенно серьёзным.
— Нет, спасибо, я как-нибудь сама, — отпарировала девушка, неловко пробираясь вдоль борта к каюте и хватаясь сперва за плечи сидящих, а потом — за руку капитана, которую тот протянул ей, помогая забраться в каюту.
Максимка тем временем уже вскарабкался на борт, отфыркиваясь, мотая мокрой головой и сияя неизменной улыбкой. Он галантно подхватил под локоть вынырнувшую из каюты девчушку, на которой вместо алого сарафана теперь красовалось алое бикини.
— Спускайтесь вот сюда, сеньорита, не бойтесь.
«Сеньорита», а не «мадам», — отметила про себя Инна, рывком подымаясь со своего места, пока все зачарованно глазели на пышные прелести повизгивавшей и ойкавшей от страха девчушки. Максимка, даже не натянув своих лиловых шаровар, всё с той же галантностью помогал ей изящно спу-ститься с борта.
Под льняными брюками «капри» и белой блузкой у Инны был надет купальник. Не бикини, конечно: сплошной, тёмно-синий, подчёркивавший — и она это прекрасно знала — все изгибы тела, которое, невзирая на «мадам», было по-стройней, чем у только что плюхнувшейся в воду рыженькой «сеньориты».
Не глядя на капитана и на прочих зрителей, которые теперь с удивлением и вспыхнувшим интересом уставились на неё, Инна прошла к борту, осторожно переступая по палубе раскачивавшейся «Фортуны» босыми ногами и на ходу скручивая волосы в пучок на затылке.
Взгляд капитана обжигал ей спину. Она знала, точно знала, что он смотрит ей вслед. Пусть смотрит.
Она не отказалась от робко протянутой ей Максимкиной ладони. Опершись на его руку и по-прежнему не оборачиваясь, она оттолкнулась от борта и ласточкой сиганула в море. В зеленоватую, бирюзовую, аквамариновую, волшебную воду у Золотых — Чёртовых — ворот.
Прохладная вода на миг ослепила и оглушила её, сомкнувшись над головой, волны качнули её, относя ближе к почерневшему борту шхуны. Инна сделала несколько сильных гребков руками и вырвалась из глубины на залитую солнцем поверхность моря. Она всё ещё плохо различала то, что происходило вокруг. Гомонили пассажиры на шхуне, кричали чайки, рассекая напоённый солью воздух.
— Смотрите, вон там дельфины! — радостно закричал кто-то сверху.
— А вдруг акулы?! — раздался другой, испуганный, возглас.
Инна повертела головой: и в самом деле, неподалеку волны рассекал чернеющий плавник. Татуированный мужичок-северянин и толстый дядечка уже взбирались на палубу шхуны по сброшенному Максимкой верёвочному трапу, подталкивая перед собой девчушку в алом бикини.
Инна не испугалась. Она знала, что это дельфины. И что они её не обидят, тоже знала. Это же не люди. Один из них проплыл совсем рядом, чуть задев её бедро своим шершавым боком.
Как странно. Она всегда считала, что у дельфинов шкура — кожа? — гладкая и скользкая. Дельфин скосил на Инну большой круглый глаз, вполне доброжелательный.
— Влезайте, влезайте обратно! — наперебой кричали люди с борта и протягивали Инне руки.
— Поднимайтесь на борт! — приказал строгий голос, а загорелая рука, тоже протянутая к ней, оказалась рукой капитана. Тот, выходит, даже бросил штурвал ради неё? Инна, ещё немного помедлив, ухватилась за его жёсткую ладонь и неохотно вскарабкалась наверх по колючим верёвочным перекладинам.
Пассажиры охали и ахали, глядя то на Инну, то на продолжавших резвиться рядом со шхуной дельфинов.
— Как будто в океанариуме, на представлении, — с завистью протянула пожилая жена толстого дядечки, накидывая тому на плечи большое полосатое полотенце. — Бывает же!
— Редко, но бывает. Девушке повезло… С якоря сниматься! — сумрачно скомандовал капитан, возвратившийся на своё место у штурвала, и прикрикнул на завертевшегося юлой Максимку, вознамерившегося было проводить до каю-ты рыженькую купальщицу. — К якорю, сказал!
Инна переодеваться не стала, хотя все показывали ей на каюту. Она накинула враз промокшую белую блузку поверх купальника — брюки надевать не захотела, надеясь хоть немного подсохнуть по пути в Коктебель. Снова ни на кого не глядя, она заново собрала влажные волосы в подобие причёски.
На обратном пути рыженькую девчушку всё-таки укачало. Старпом и Максимка засуетились вокруг неё, предлагая воду и массаж, пока на них не прицыкнула сперва Инна, а потом — капитан, уже не рассказывавший карадагские байки, а включивший какую-то попсню по судовой трансляции.
— Ой, как стыдно, никого не укачало, только меня, — виновато проговорила рыженькая, поворачиваясь к Инне.
— Ничего страшного, — бодро утешила Инна. — Может, это и не морская болезнь вовсе. Может, вы просто что-то не то съели на набережной.
— Нет, мою маму тоже всегда укачивает, поэтому она со мной и не поехала, — вздохнула рыженькая и встрепенулась, враз ободрившись. — Вон она меня встречает. Мама! Мама! — и замахала рукой.
«Фортуна» быстро приблизилась к причалу, на котором выстроилась новая очередь желающих прокатиться вдоль Карадага на «настоящем пиратском корабле». Пассажиры резво соскочили со своих мест и потянулись к сходням, где уже поджидали Максимка и старпом, помогавшие им спуститься с борта.
Инна замешкалась и пошла мимо капитана одной из последних.
— Спасибо, было очень интересно, — сухо обронила она, впервые прямо взглянув в его яркие прищуренные глаза.
— Здесь. На причале. В десять, — негромко и отрывисто проговорил тот, не отпуская штурвала, словно шхуна всё ещё была в открытом море.
— У меня закончилась экскурсия, я уезжаю, — отрезала Инна, солгав. Она ездила по Крыму сама по себе.
— В десять, — непреклонно повторил капитан.
***
В десять вечера набережная была ярко освещена и всё ещё полна безмятежно фланирующих по ней туристов. Инне показалось, что их стало даже больше, чем днём. Прямо на огромной деревянной бочке вовсю наяривал какой-то армянский ансамбль — свистела зурна, мягко грохал барабан.
Каблуки скользили по сырым доскам причала, возле которого в числе других яхт и яликов, освещённых разноцветными фонарями, мерно покачивалась на волнах «Фортуна». «Весёлый Роджер» был спущен и клетки с попугаем на па-лубе не оказалось. Как и матроса, и старпома. Навстречу Инне поднялся только капитан.
Сильвер.
Она опять оперлась на его крепкую руку, прыгая на палубу. Заурчал мотор, шхуна начала медленно протискиваться между судами — прочь от причала. Капитан вновь занял своё место за штурвалом.
— Куда мы? — спросила Инна, становясь рядом с ним. И криво усмехнулась, сообразив: — Грот молодожёнов или как его там?
— Одному там причалить тяжело, — лаконично, без бахвальства отозвался Сильвер. — Бросим якорь неподалёку. Это красивое место.
— Я видела, — так же буднично согласилась Инна.
Когда стих рокот мотора и загрохотала якорная цепь, она просто закрыла глаза. Ждала, вся невольно сжавшись, пока губы Сильвера не коснулись уголка её пересохшего рта почти невесомым поцелуем. Мягким. Невинным.
Но руки его были настойчивыми, когда он укладывал Инну на одеяло, расстеленное прямо на палубе, и бережно снимал с неё одежду.
Инна послушно приподняла бёдра, когда дело дошло до трусиков. Она хотела как-то ему помочь. Как глупо… Слёзы жгли её зажмуренные глаза и просачивались сквозь ресницы — ненужные, предательские слёзы.
— Чш-ш, мы никуда не торопимся, — прошептал он, касаясь губами её мокрых щёк. Сцеловывая эти слёзы.
Волны одна за одной ударяли в борт «Фортуны», сильно её раскачивая, и такие же волны, тяжёлые и горячие, прокатывались по всему телу Инны до кончиков ногтей. Она вся дрожала, запрокидывая голову так, что затылок стукался о палубные доски. Капитан придерживал её за плечи, она ловила губами его тяжёлое дыхание.
Наконец звёзды вспыхнули и рассыпались над ними, огромные, яркие южные звёзды. Инна всё-таки заплакала, не в силах сдержаться.
Жёсткая рука Сильвера коснулась её шеи.
— Не плачь, — всё ещё хрипло дыша, пробормотал он. — Не о чем плакать.
— Как это произошло? — прошептала она. — Когда?
Он сразу понял, о чём она спрашивает. Его смуглое лицо в свете звёзд казалось высеченным из камня. Из тёмного угрюмого базальта, как весь этот проклятый, благословенный берег, где он стал калекой.
Карадаг, Чёрная гора.
— Восемь лет назад, — ответил он наконец — так легко, будто она спросила о том, когда он купил эту свою «Фортуну». — Несчастный случай. Просто несчастный случай, никто не виноват. Камнями в гроте завалило. Мне нравилось там лазать, изучать… Когда откопали, ногу было уже не спасти.
— Почему ты тогда не нашёл меня?! — закричала Инна срывающимся от горя и злости голосом, выворачиваясь из-под его тяжёлого тела. — Господи Боже, ну почему ты не сообщил мне?!
— Ин, мы расстались, — мягко сказал он, переворачиваясь на спину и укладываясь рядом с нею. — Я уехал сюда, ты осталась в Питере. У тебя началась своя жизнь. А у меня — своя.
— Но я всё ещё твоя жена! — зашипела Инна, судорожно сжимая и разжимая кулаки. Она готова была его ударить. Бить кулаками по этому невозмутимому, ненавистному, любимому лицу. — Я бы приехала, если бы всё узнала!
— Мне твои жертвы не нужны, — отрезал он, коротко катнув желваками на скулах, и легко поймал её за руки, когда она всё-таки кинулась на него, как разъярённая кошка. — Ну-ну, остынь. Всё прошло.
— Ничего не прошло! — она задёргалась, пытаясь вырваться из его стальной хватки, но тут же притихла, осознав, что именно только что сказала.
Ничего не прошло.
Хотя они не виделись девять лет.
Полудетский, глупый студенческий брак. Мезальянс, как чопорно говорили её родители, коренные петербуржцы. Их дочь, такая серьёзная и утончённая, и этот «крымчак», абсолютно бесшабашный, без денег и без царя в голове! Её мама обвинила его в том, что он женился на «петербургской прописке», и он уехал. Вернулся сюда, на Карадаг. А она осталась в Питере, у холодного северного моря, надеясь, что он передумает. Что он вернётся за ней.
Но он не вернулся.
— Почему ты со мной не развелась? — спросил он едва слышно. — Детей же не было.
— Не знаю, — прошептала она, проводя кончиками пальцев по его широкой груди. — А ты почему?
— Не знаю, — он тихо рассмеялся и его грудь колыхнулась под её рукой.
— Чёртов ты пират, — беспомощно пробормотала она и шмыгнула носом.
— А неплохая идея, согласись! — живо и с гордостью отозвался он. — Мы со Степанычем, со старпомом то есть, вскладчину выкупили эту посудину у одного грека. Но таких посудин тут хоть… кхм… кой-чем ешь, а нужна была такая фишка, замануха, чтобы нас отличали.
— Позиционирование, — со вздохом подсказала Инна, вытягиваясь рядом с ним и устраивая голову на его плече. Плечо было твёрдым, горячим и родным.
Словно она ночами напролёт засыпала на этом плече.
— Ну! — оживлённо подхватил он. — Тогда я начал плясать от этой несчастной ноги, — его грудь снова вздрогнула от озорного смешка. — У меня есть и нормальный протез, конечно же. Есть. Но это…
— Неправильно. Не «тру», — опять подсказала Инна, сама невольно начиная улыбаться. Он был неисправим!
— Не по-пиратски, — согласился он. — Я заказал вот эту деревяшку. А дед Егор… он с войны тоже с култышкой вернулся… научил меня, как её правильно юзать.
— Ты бы ещё глаз себе выбил, — проворчала Инна. — И чёрную повязку нацепил. Для вящей и бащей труёвости. Капитан Крюк!
— Не-ет, это уже слишком, — серьёзно возразил Сильвер. То есть Гришка. Её Гришка. — Тут как раз «Пираты Карибского моря» привалили. Мы попугая купили. Назвали его Флинтом. А потом Максимку подобрали — на пляже в Ялте, он там шлялся в набедренной повязке и в перьях, как идиот. С туристками фотографировался. Его папаша — дитя какой-то из Олимпиад.
— Московской, какой же ещё, — хмыкнула Инна, продолжая улыбаться. Все эти раздолбаи стоили друг друга.
— А ты кем работаешь? — спохватился он. — Что ты не замужем, я знаю.
В его голосе прозвучало такое самодовольство, что Инне опять захотелось хорошенько стукнуть его по бесшабашной башке.
— Я руководитель отдела, — неохотно ответила она. — В одной проектно-сметной фирме. Довольно крупной. Неважно.
Это и вправду было неважным.
— Ого! — с уважением сказал он, утыкаясь носом ей в волосы. Она чувствовала его тёплое дыхание на своей макушке. — Я всегда знал, что ты сделаешь карьеру, ты же такая умная и… амбициозная.
— Знаток! — насмешливо сказала Инна. Она как-то сразу успокоилась, приняв решение. — Я уже не амбициозная, всё, проехали. Лучше скажи, ты многих баб сюда привозил?
— Сюда — ни одной, — без колебаний откликнулся он.
— А почему? — продолжала неумолимо допытываться Инна, опершись на локоть и глядя ему в лицо. — Романтическое ведь место.
— Романтическое, — всё так же легко согласился он. — Но моя жена это ты. А тебя я сюда никогда не возил.
Ах, вот даже как…
Инна откашлялась.
— Тогда для тебя не будет сюрпризом то, что я сейчас скажу, — сурово объявила она, продолжая смотреть ему в глаза. — Я твоя жена… и я остаюсь. Здесь, с тобой, на этой твоей «Фортуне». Твоим остолопам придётся принять это как данность. Я буду стирать ваши подштанники, чистить клетку вашему Флинту и следить за тем, чтобы вы не набивали на борт по пятьдесят человек.
— Сорок, — невинным голосом поправил он. Его глаза заблестели, губы дрогнули в мальчишеской улыбке. — Сегодня было всего сорок. Ну, в твоём рейсе. Скоро сезон закончится. Место на причале денег стоит, да и горючка недешёвая…
— Не прибедняйся, — ехидно сказала Инна. — И не спорь, я купилась именно на твои миллионы.
— Да ладно, на мою деревянную ногу ты купилась, это же так романтично, — нахально заявил он и прижал Инну, возмущённо брыкнувшуюся, за плечи к палубе. — А тебе пойдёт тельняшка!
И ловко перевернул её, усаживая на себя сверху.
Теперь настала её очередь изучать его, вспоминать: ладонями, пальцами, губами. Всем телом. Кожей к коже.
— Ты меня прикончишь! — простонал он, прерывисто дыша.
— Не-ет! — торжествующе засмеялась Инна, мотнув головой. — Что ты там говорил про «вернуться втроём»?
Море плескалось под ними, звёзды смотрели сверху. Позади стоял Карадаг.