Родилась в 1957 году в Костромской области. Образование экономическое, тогда это называлось МИУ им. Орджоникидзе, работала главным бухгалтером в научно-производственной фирме. Писать начала поздно. Публиковалась в журнале «Московский BAZAR», несколько рассказов опубликовано в литературно-художественном журнале «Три желания». Готовится подборка материалов для сольной книжки. Лауреат конкурса Международного фестиваля «Вся Королевская рать-2020». Живёт в Москве.
«Канареечка жалобно поёт…»
Рассказ
Кегли держали оборону. Стойко держали! Внимательно наблюдали за приближающимся тяжёлым шаром. И всякий раз шар, дрогнув, сворачивал в боковой жёлоб и катится раздумчиво и лениво. Кегли, едва заметно качнувшись, снова смыкали строй, презирая отчаянные попытки неумелого игрока.
…Десятый бросок, а на табло обидные нули. Может, бросить всё: и затею дурацкую, и боулинг этот, пропади он пропадом! Вернуться в ресторан и слушать пошленькие шутки нанятого массовика-затейника? Два притопа, три прихлопа и бег в мешках. Какая же она дура: чего ради подхватилась, суетилась, выбирала наряды, волновалась, в конце концов? Сидела бы дома в обнимку с телевизором! Нет, нет и нет! Лучше смеющееся над ней табло, чем телеэкран! Там те же самые шутки, притопы-прихлопы и бега в мешках. Так, вот ещё разочек, размахнуться, вытолкнуть шар, тянуть-тянуть руку вослед ему и надеяться на удачу. Нет, удача пока не на её стороне. Ещё одна попытка и ещё, и ещё. Чёртов старик, посмеялся над ней. Она ничего не приобрела, лишь потеряла… Хотя, что, собственно, потеряла? Может, ничего ещё не пропало, не похож был старик на обманщика, нет, не похож!
***
Начало марта, уже не зима, но и не весна ещё, бестолковое время года. Промежуточное. Под ногами грязная каша, мозглость и сырость пробирают до самой последней косточки. И настроение под стать погоде, не радужное, нет. Единственный выход – выбираться на улицу и идти, куда кривая вывезет, идти, не останавливаясь. Пожалела кривая: ограничилась близким Александровским садом и памятником Александру Первому. Памятник был свеженьким, двухлетней давности, что для них, для памятников, совсем младенческий возраст. Клара обошла императора справа налево, затем слева направо. Постояла, подняв лицо к мелкой, мокрой, снежной сыпи. Нет, решительно не пришёлся по душе чёрный гранитный царь: слишком красив и надменен. Почудилось даже некоторое подобострастие скульпторов к сиятельной персоне.
Длинная извилистая очередь топталась за зрелищами. В качестве последних предлагался Стас Михайлов. Михайлова Клара терпеть не могла, потому с брезгливой жалостью разглядывала зябнущие фигуры.
— Мадам, не делайте такого лица, – ветхий старик высокого роста, оттого казавшийся болезненно худым, даже измождённым, ухватил за рукав куртки и насмешливо улыбался, — вот вы уверены: толпе свойственно ошибаться. Однако вправе ли осуждать чужое желание получить кусочек счастья, пусть иллюзорного?
— Что? Это вы мне? Какое вам дело до моего лица? Кто вы вообще такой и какое…
Старик, изъяснявшийся как пришелец из прошлого, улыбался, но хватки не ослабил. Стало стыдно, так стыдно и за мысли, и за свои вопросы. Как из пулемёта.
— Послушайте, что вы от меня хотите? Я никому не мешаю, в конце-то концов. Как выражался один товарищ, веду себя смирно, примус починяю, — не удержалась, фыркнула. Вот старик чудной!
— Мадам, а возьмите и сходите! Уверяю: вам понравится!
Странный собеседник разжал пальцы. Клара была свободна, но с места не сдвинулась.
— Вот уже лучше, и интерес появился, верно? А я добавлю к нему интриги: в сущности, жить без неё довольно скучно. Держите, — в руке незнакомца, словно из воздуха, материализовался длинный белый конверт. Конверт ловко и как будто сам собою ввинтился в ладонь оторопевшей Клары.
— Да что вы себе позволяете? — вяло пробормотала Клара. Быстро же она капитулировала! Странный старик, странный.
— Не отказывайтесь, мадам. Считайте, что это нужно лично мне, хотя я бы поспорил с вами. Но не стану. Время, время поджимает. Получить что-то можно, только отдавая.
— Господи, вы мне голову заморочили совсем! Что получить и что отдать?
— Мне и самому хотелось бы знать. Да идите же! Не теряйте времени!
— Бред какой-то, — ярость булькала в горле. Старик растворился в мокрых сумерках. Конверт, напротив, никуда не делся. Добавилось к нему неприятно раздражающее недоумение…
***
— Вы в курсе, что для игры нужны два условия, причём обязательных?
Молодой мужик, синие джинсы, серая футболка, рост выше среднего, лицо обыкновенное, вряд ли запомнишь. Интересно, долго ли любуется? Незнакомец продолжал довольно миролюбиво:
— Первое – кураж поймать. И держать его за хвост или за что получается.
— Кураж – птичка не простая, просто так не даётся. Допустим, я не поймала, что делать? — тоже учитель нашёлся, просили его?
— Тогда условие второе: соучастник. В смысле конкурент. Соперник, если хотите. Соревнователь.
— Кураж не пойман, соучастника не наблюдаем: жизнь закончилась?
— Ага, приятно встретить товарища…
— По несчастью?
— Да полно вам, не сердитесь! Я предположил, что вы принципиально толпу не любите, особенно такую… новогоднюю. Ошибаюсь? Или… — он вопросительно взглянул на два бокала и бутылку шампанского на столике, — вы кого-то ждёте?
— Вы удивительно наблюдательный товарищ. А бокалы… ну глупо же чокаться с бутылкой: звук не тот, видите ли.
— Ясно. Про звук я не догадался. В таком случае давайте объединим наши одиночества? — быстро взглянул на табло над дорожкой, на лице мелькнуло удивлённое выражение, — Клара? Редкое имя. Хорошо, тогда на одну ночь я буду Карлом. Возражения есть? Возражений нет. Пойду впишусь в нашу соревновательную таблицу.
Однако, какой шустрый молодой человек: сказал и сделал. Карл, ну надо же, Карл у Клары… Имя как карнавальный костюм, впрочем, для новогодней ночи почему бы и нет?
— Так, теперь давайте выпьем за знакомство, создадим прецедент, так сказать.
— Заменим рукопожатие перед матчем звоном бокалов?
— Включились в игру? Вы умница, Клара! Пожалуй, я вытащил выигрышный лотерейный билет: с вами будет интересно!
— Не ожидала такого поворота: играть роль лотерейного билета! Знали бы мои мужчины, умерли бы от смеха!
— Преувеличиваете. Они, должно быть, привыкли к вашим экстравагантным поступкам. Встретить Новый год в СПА-отеле куда ни шло, но за игрой в боулинг? Как вам удалось оторваться от погони?
— Я очень аккуратно заметала следы. Вы не поверите, как может быть изобретательна женщина, если она поставила себе Великую Цель.
— Не поделитесь?
— Способами заметания следов? Нет, это женские секреты! Да и вам, думается, ваши подруги сильно насолили?
Ответить он не успел: принесли тарелку с фруктами, нарезанный кубиками сыр, круглую небольшую вазочку с мёдом… словом, весь этот стандартный «суповой» набор. Этикетка на бутылке шампанского заставила задуматься. Карл же ничему не удивлялся и чувствовал себя хозяином, нетерпеливо кивнул официанту, отпуская. У богатых свои заморочки, удивляться не будем. Этот корабль – твоя случайная поездка.
— Итак, проводим старый год и произнесём, как когда-то Шахерезада, дозволенные речи!
Хрустальный звон опасливо нарушил тишину опустевшего помещения: за пять минут до полуночи исчезли игроки в бильярд и кегельбан, а следом незаметно испарился и приятный молодой человек за стойкой, выдававший белые с синей полосой спортивные туфли. Бильярдные столы осиротели, хотя кии ещё были теплы, шары покоились на зелёном сукне, готовые двигаться по воле игрока; кегли вытянулись парадной торжественной шеренгой, строй тяжёлых кегельных шаров утратил прежнее высокомерие и покорно устроился в полукруглых желобах.
— Как на «Летучем Голландце», — сказала Клара и звуковые волны растеклись по воздуху, ударились об стены, оттолкнулись, уронились на пол, поползли вялыми змейками, блеснули напоследок тусклым светом и пропали. Карл проследил за ними взглядом. Общий глюк? Или шампанское виновато?
— Ну-с, приступим к отделке щенка под капитана! Звучит грубовато для женских ушей, но из песни слова не выбросить. Готовы?
— Любите Грина? Готова спорить: в юности Грей был вашим кумиром!
— Угадали. И не только в юности. Чудеса должно делать своими руками.
— Не боитесь казаться скучным? Рукодельные чудеса всегда практичны, они чаще всего незаметны, помнятся меньше и ценятся соответственно.
— Вы философ, Клара. И правы. Но правда ваша, как бы сказать, односторонняя, что ли. Скучных чудес не бывает: есть ненаблюдательные получатели. Как вам такой расклад? А что вам ближе у Грина?
— Расклад принимается. А у Грина – «Бегущая по волнам».
— Ага, несбывшееся… Вот в таких мелочах человек раскрывается, сам того не желая. Не смущайтесь, я не использую знания во вред. Давайте уже займёмся тем, для чего мы сюда заглянули.
Всё смешалось в голове: фреймы, страйки, спэры, сплиты, конвертации. Ну для чего придумывают столько терминов, если смысл в одном: выбить за два броска все десять кеглей и вот она – победа!
Шары подчинялись неохотно, но раз за разом катились всё точнее и увереннее. Наконец, наступил момент полной капитуляции: десять кеглей, этих стойких солдатиков, этих стражей врат пали одновременно, признавая полное и безоговорочное поражение. Страйк! Как выражаются сыновья: Ура и вау! Йес-йес-йес! Кларик, ты спела кенара!
Почему он так смотрит? Боже мой, как он смотрит! Впервые мужские глаза глядят на неё с восхищением, с потрясением и с чем-то там ещё. С чем? Какая разница, главное – на неё! У него красивые глаза: серые-серые, и крапинки… как будто волна отхлынула, а мелкие камушки остались на берегу; ресницы густые, прямые, словно остро наточенным карандашом прочертили по линии век. И губы… нет, про губы даже думать не сметь, это – чужое, не твоё.
— Что значит: спеть кенаря? — голос у него хрипл, и подрагивает рука, держащая бокал.
— Кенара. Есть такое выражение. Поют всегда самцы – кенары, у канареек песни просты и незамысловаты.
— Правил без исключений в природе не существует?
— Бывают исключения, но они редки и обычно кратковременны, — зачем ему знать, что канарейки могут петь не хуже кенаров, если они долго живут в одиночестве, а лишившись его, становятся снова простыми чирикалками? Получается, что одиночество… Ой, не надо об этом в новогоднюю ночь, не стоит.
— То есть, ты сейчас поднялась над собой – выбралась из канареечного сословия? И не просто выбралась – воспарила? Правильно я понимаю? Ничего, что я на ты? Вид у тебя был такой…
— Какой? Безумный? Есть немного. Извини…те… это пройдёт.
Господи, пусть не проходит, пусть на немного, хоть на самую малость, побыть такой и запомнить, и помнить. Пока жива – помнить ликование своё, шорох крыльев и близкие звёзды, и глаза мужчины, разглядевшего в ней – женщину. Вспомнить бы, хотелось ли ей когда-нибудь такого потрясения? Нет воспоминаний, значит, не было? Так не бывает, не должно быть так, а вот… есть. Надо, надо обязательно восстановить забытое или… несбывшееся?
Стоп. Что-то такое с ней уже происходило и происходило совсем недавно. Но что? Какая-то волна несла её и сопротивление было бессмысленным. Надо вспомнить, обязательно вспомнить! И лицо боулингового соучастника новогодней затеи кажется виденным когда-то… Ну точно! Александровский сад, памятник, чудной старик и Стас Михайлов…
***
Чтобы ненароком не передумать, Клара быстро пристроилась в хвост сильно поредевшей очереди, прошла через турникеты, смешалась с пёстрой, возбуждённой толпой, стала частью её, набросила на плечи свет, тепло, сверканье хрусталя, ощутила податливость синего кресельного велюра. Публика внимала, публика благоговела, публика неистовствовала. Тонкая высокая девушка с бледной зимней кожей плыла по проходу, рыжие волосы струились по оголённым плечам, розовое платье, тонкие колготки, высокие каблуки, протянутые вперёд руки… Заурядный голос Стаса Михайлова манил как звуки дудочки в руках мультяшного мальчика в деревянных башмаках.
Господи, да они все сумасшедшие здесь, испугалась было Клара, но, вспомнив загадочные слова о потерях и находках, принялась разгадывать ребус. Потеря нашлась быстро: время. С находкой дело пока обстояло худо. Огляделась. По правую руку сидели две возрастные солидные дамы в люрексе и высоких замысловатых причёсках. Привет из прошлого, усмехнулась Клара. Дамы закрывали в экстазе глаза, размахивали светящимися мобильниками, подпевали, словом, вели себя как малолетние фанатки. В буфете они шуршали бумагой, доставали принесённые из дома бутерброды. Клара пила шампанское из высокого фужера и бесстыдно подслушивала чужой разговор. Кажется, вот она – находка.
После антракта (Клара так и не сбежала с этого корабля бесноватых!) можно было расслабиться и получать удовольствие, она так и сделала. Воздух полнился восторгом, упоением, его можно было намазывать на хлеб, так плотна и материальна была зрительская любовь. Клара скользила в этих волнах чужого счастья, полнилась им, улыбалась «люрексовым» соседкам. Нет, они решительно не хотели видеть в ней свою.
В конце августа Клара забронировала номер в подмосковном СПА-отеле на новогоднюю ночь. Освещённый разноцветными огнями отель, похожий на плывущий в тёмных холодных волнах сияющий «Титаник», ещё не знающий своего будущего, заставил сердце замереть, предчувствием беды кольнула случайно всплывшая мысль про пир во время чумы. Ну не будем о грустном, Кларочка. Надо же, как «люрексовые» дамы шикарно отдыхают, а бутербродики-то всё же из дома носят. Сразу стало легче: ну-с, где там шампанское рекой?
***
Вторая партия – десять фреймов и десять страйков. Десять! Не иначе – чьё-то колдовство или злая насмешка, невозможно подыграть, даже если очень хочется. Не смешно и глупо. Усталость набросилась, как пуховая шаль, обняла, закутала, обезволила. Почти три. Острота жажды победы притупилась, как выдохлось и шампанское в фужерах. Фейерверки пошли на убыль. Праздник замедлял свой бег.
Пожалуй, её ночной визави старше, чем показалось при знакомстве: глаза всегда выдают возраст. И всё равно, он моложе её на целую жизнь, на её длинно прожитую жизнь. Стоит ли спрашивать причину его нынешнего праздничного одиночества? Ответит, если спросить, но оставим карнавальные костюмы надевшим, пусть скелеты мирно покоятся в шкафах, их время ещё не пришло.
— Что-то мой кенар распелся безудержно, как бы голос не потерял. Было бы обидно, — пора, пора на покой, Клара. Хорошего не должно быть много.
— Спеть кенара… Интересно. Как с тобой непросто, Клара! Не завидую я твоим мужчинам, — быстрый любопытный взгляд заставил покраснеть, а виновник переменил тему, прервал короткую паузу. — А как ты вообще придумала приехать сюда?
— Случайно получилось. Подслушала чужой разговор о прелестях СПА-отеля, о шампанском, которое рекой… Интернет – полезная штука. Просто и легко, без особых трудностей.
— Как и без особых радостей.
— Ну да, доступное перестаёт быть настоящей радостью.
— Только не в нашем случае! Кстати, а не освободить ли нам дорожку для жаждущих?
Им накрыли столик в стороне, шум обтекал стороной, не мешая, создавая обстановку интимного уединения.
— И всё же повторюсь: почему ты здесь одна? Несложно придумать любое объяснение. И попасть пальцем в небо, что неправильно, согласна? Признаюсь, ты меня заинтриговала, Клара, а я фантазировать не люблю.
— В фантазиях нет ничего предосудительного, обычная игра воображения. Я обыкновенная, таких легион. Дважды выходила замуж, дважды развелась. Два мужа – два сына. У всех своя жизнь, свои праздничные компании. Вот и все мои тайны.
Он молчал, ждал продолжения. Ну ладно, в конце концов, они больше никогда не встретятся, почему бы и нет?
— Первого мужа я женила на себе: он был куратором в нашей группе, кандидатскую готовил к защите.
— Фиктивный брак?
— Со стороны выглядело именно так. А по сути каждый из нас остался в выигрыше. Ему нужна московская прописка, мне… Я была маленькая толстушка, никто меня как девушку не воспринимал. Мы хорошо жили, правда. Сына родили, бабушку мою похоронили, квартира нам осталась. Я помню, как мы сидели в приёмном покое, холод и безнадёжность какая-то космическая, он за плечи меня обнимал: не бойся, я с тобой. Долго ждали, кажется, целую вечность. Врач вышел, головой покачал. Понимали, что конец, а всё равно не верилось. Мы тогда одно целое были, я это ясно ощущала. Вот… какой уж там фиктивный брак. А потом мужу душно стало в Москве, тесно. Уехал на родину, сын тогда в школу пошёл. Развелись. А после института к отцу перебрался – фермерское хозяйство у них. Как непредсказуемо жизнь устроена: стремишься к цели, а она поворачивается к тебе такой стороной, что только руками остаётся развести.
— Обидно было?
— Какие обиды, на кого? Мама говорила всё про жертвенную жалость, а только неправда это. Если вам будет понятно: мы были парой.
— Очень даже понятно, Клара. А второй?
— Я тогда в проектном институте работала. Начальник отдела, мой будущий муж, красивым был очень, женщины о таких мечтают, живой принц из сказки. Никаких видов на него я в мыслях не держала, где он и где я – две параллельные прямые с вероятностью точки пересечения ноль целых и ноль десятых, сотых и так далее.
— Ну, это в обычной системе координат. А Лобачевский…
— Да, про Лобачевского я тогда не думала и ничего от жизни не ждала. А тут шанс такой, грех не воспользоваться. Да не смотрите так, это шутка, хотя, если подумать, то это не у меня шанс тогда образовался. Одна влиятельная дама, из вышестоящих, глаз на начальника моего положила. Вам смешно, а ему приходилось едва ли не сквозь стены от неё бегством спасаться. Влетает однажды в комнату, а тут я… за кульманом стою. Он на колени передо мной, придумай, говорит, Кларочка, что-нибудь. А я ему: возьмите меня в жёны! Он и согласился! До сих пор та сцена перед глазами. И семь лет как один день. Сын родился. Хороший мальчик, способный, весь в отца.
— И всё-таки вы расстались…
— Расстались. Когда мужчине становится тесно в семейном гнезде, его нужно отпускать на волю. Как птенцов. Не подрезать же крылья. Муж бывший с сыном сейчас в Англии, бизнес, учёба. Так сложилось.
— А вы?
— А я… а что я? Я – гнездо. Без птенцов. И сама птица вольная. Вон хочу халву ем, хочу – пряники.
— Вы мужей своих любили?
— Странный вопрос. Конечно, любила. Если б не любила, разве отпустила бы с лёгким сердцем? Любовь в неволе не удержать. Да всё у меня хорошо, не смотрите страдальчески так. На Рождество соберёмся все. Как обычно. Я счастливая, Карл. Даже не знаю, за что мне столько счастья жизнь отмерила.
Ещё не опустели бильярдные столы и тяжёлые шары стремились завоевать кегельный строй, но праздничное настроение пошло на убыль, лица игроков утратили упругость, азарт сменился упрямым желанием довести партию до финала. За окнами тьму сменил утренний серый свет. Новогодняя ночь исчерпалась до дна. Пора, пора уходить, Клара, хорошего не может быть много.
— Спасибо за приятную компанию, Карл!
— И вам… — он взял её руку в ладони, поднёс к губам, — мне было с вами удивительно хорошо, покойно. Вы редкая женщина, Клара.
— Я ждать позабыла, а двери открылись… — давным-давно читанная фраза всплыла в памяти, вырвалась нечаянно, опровергая только что произнесённые убаюкивающие мантры. Обманщица ты, Клара, вот что!
— Что это, откуда?
— Это Ахмадуллина… Мне одной кажется, что мы играем сцену из «Иронии судьбы»? Как же всё предсказуемо. Кажется, я догадываюсь, кто придумал нашу сегодняшнюю встречу. Нет, не спрашивайте! Ответ может вас позабавить. Или удивить. Спасибо за компанию. Спокойной ночи.
Номер ватно глух и вкрадчив. Французское окно, светлые гардины, кровать для двоих, осторожное прикосновение крахмального полотна… Можно спать и вдоль, и поперёк, рост позволяет тебе, Клара. Нет, не хочется ни вдоль, ни поперёк. Взбить подушки, привалиться к ним спиной, натянуть одеяло до подбородка и закрыть глаза, перебирать по зёрнышку каждое слово сказанное и слово непроизнесённое. Ты хотела этого мужчину, именно этого и никого другого, хотела невыносимо, как бывает в юности: сейчас или никогда! И никакие разумные мысли о разнице в возрасте, да вообще о собственном возрасте не пришли тебе в голову и не могли прийти – ты забыла о подобной ерунде! Хотя бы перед собою не ломай комедию, Кларочка, Клара, Кларик, Кларушенция…
Карл… конечно, только так мог себя назвать нынешний её соревнователь, вот же придумал слово, без улыбки не вспомнить. Никакой не Карл, конечно, а какой-нибудь банальный Александр. Разбередил душу, выпустил джина из кувшина. Спит, наверно, сном праведника, а ей ответ держать перед собой. Инвентаризацию проводить. Самое время признаться себе, что не было в её жизни ни взлётов, ни падений. Как по линейке линию провела, как данное свыше, своего не упустила, но и дорогу никому не перешла. И впереди нет огня, к которому беспечным мотыльком можно лететь и обжигаться. Безрассудно, не оглядываясь, только весёлый ужас в глазах и беспечный холодок в сердце.
Вот что старик чудной имел в виду: найти радость жизни, чтобы каждое мгновенье проживать как последнее, без оглядки и жалких киваний на судьбу.
Сон сморил мгновенно, спрятал серое заоконное небо, приглушил уличные, возбуждённые праздником, голоса, убаюкал, укутал в лебяжьи крылья, унёс в иную реальность. В этой иной реальности небо было синим, трава зелёной, ярко светило солнце, а Клара была молода и легконога. Она бежала к горизонту, к тёмной, уходящей фигуре, и никак не получалось догнать. Сердце выпрыгивало из груди, горло пересохло, в ушах звенело. Вдруг раздалось птичье пение и манило оно совсем в другую сторону, прочь от далёкого горизонта и ускользающей фигуры. Клара замерла, а невидимый певец выщёлкивал: о_т_д_а_т_ь _п_о_л_у_ч_и_т_ь на разные лады и разные мелодии. Растерянная и ничего не понимающая, она закрыла ладонями уши и… проснулась. Села, опустила ноги на пол. Звуки уходили неохотно, чуть шевельнулась кружевная гардина, звякнуло стекло, холодный воздух обхватил лодыжки.
***
Девушка на ресепшене внимательно и оценивающе вглядывалась в лицо:
— У вас ещё одна ночь оплачена.
— Я в курсе, но мне нужно уехать сейчас. Это возможно? Меня до станции довезут или вызывать такси?
— Конечно, вы оплатили трансфер, всё нормально. Извините за нескромный вопрос: вам у нас не понравилось?
— Спасибо, всё было замечательно, — ну к чему этот политес, эта вышколенная вежливость, если вся ты, милая, как один огромный знак вопроса. Просыпайся уже, одиннадцатый час. — Если бы не срочные дела…
— Вам просили передать, — на лице девушки проступило на мгновение такое жгучее любопытство, что Клара слегка опешила, обернулась, не выросли ли у неё на голове рога или не стоит ли за спиной невиданный зверь, — возьмите.
В плотном подарочном пакете с верёвочными ручками лежало что-то, завёрнутое в модную крафтовую бумагу, и длинный белый конверт. Неужели снова билеты, было бы забавно, но второй раз на эту удочку меня не поймать.
«Я подозревал, что Вы сбежите утром, как Золушка. Воля Ваша, но признайтесь себе, только честно: испугались?
Мне хотелось подарить Вам что-то на память о нашей незабываемой ночной игре и Вашей песне кенара, но что? Подарок должен быть особенным. Кораллы дарить пошло и глупо. Вчера я видел, как Вы брали в руки смешного игрушечного бегемота в нашей лавочке. Ваше желание обладать именно этой игрушкой витало в воздухе, но кто-то вошёл в двери и вы рассердились на досадную помеху. Я был тем вошедшим. Пытаюсь загладить невольную оплошность. Не отказывайте мне в такой малости.
Вы не кенар, Клара, Вы – удивительная и, может статься, единственная в своём роде п о ю щ а я канарейка. Может быть, одна на миллион.
Ваш… Карл.
P.S. А всё же зря я так не понравился Вам тогда».
***
Хандра, сродни мартовской, прилипла горчичным пластырем ещё в электричке и жгла-выжигала странную праздничную ночь, вспыхнувшие было душевные метания, сданные в камеру хранения и забытые за ненадобностью наивные девические мечты. Всё в прошлом, Кларочка. В пятьдесят с хвостиком жизнь не начинается заново. Не придумали такой волшебной палочки. Канареечка жалобно поёт… Прицепилось и не отпускает, просит слёз, просит жалости жестокосердная, приставучая канареечка. Уймись, плакальщица, и без тебя тошно.
Бегемот кивал матросской шапочкой и две ленточки дрожали на его плюшевом затылке. Он улыбался и от его улыбки Клара чувствовала, как и её хандра становится мягкой и плюшевой.
Город сонно-пустынен. Первого января день короткий, ополовиненный бессонной ночью, перетянувшей часть утреннего времени на себя, только-только начинал раскручиваться. Неопределённость царила в близких сумерках, потому остро хотелось «в люди», в тепло торговых центров, в их искусственные улочки с деревьями в широких кадках, лавочками, запахами кофе, корицы и ванили. Там легко затеряться в негустой, благодушной толпе, согреться, помечтать о несбывшемся и представить его во всех подробностях так, будто всё случилось когда-то, а теперь вдруг вспомнилось.
На Войковской в «Метрополисе» был у Клары свой особенный, сокровенный уголок на третьем этаже, рядом с ресторанным двориком. Там стояла потаённо лавочка под кудрявым деревом с узкими глянцевыми листочками и напротив неё стеклянная стена выходила на Ленинградское шоссе.
На лавочке кто-то сидел. Клара растерянно остановилась, едва не выплеснув на поднос кофе, она всегда брала две чашки. Если бы её спросили почему, она затруднилась бы с ответом. Просто потому что две! И какого чёрта кто-то занял лавочку, это моё место! Остановилась.
— Канареечка жалобно поёт… — пробормотала растерянно, кровь бросилась в голову, обнесла слабостью, дрожью в коленях.
Старик был давешний, мартовский. Он повернул голову, улыбнулся. Вблизи и при свете он выглядел гораздо моложе, чем помнилось. Серые, с россыпью разноцветных крапинок, глаза смеялись на Кларой, над её застывшей в нелепой позе фигурой.
— Мадам, вы не хотите угостить меня кофе? — спросил сидящий и добавил: — Мне кажется, что я имею на это полное право.
— Как вам удалось всё так ловко подстроить?
Он не успел ответить: где-то в кроне дерева неожиданно раздалась длинная переливчатая трель, стрёкот кузнечика, россыпь мелкого речного жемчуга покатилась дробно, защёлкало, захихикало, засмеялось, вытянулось круглым гулким звуком, зазвенели колокольчики сперва близко-близко, затем удаляясь, затихая…
— Вы уверены в том, что хотите знать ответ?
Клара покачала головой…