Член Союза писателей России и Южнорусского Союза писателей. Член Русского географического общества. Родился в Баку, живёт в Красноярске. Победитель 1-го Международного Грушинского Интернет-конкурса в номинации «Малая проза», серебряная медаль Евразийского литературного Фестиваля Фестивалей «ЛиФФт» (2019).
Эссе Эльдара Ахадова «Сын человеческий» было признано победителем международного литературного конкурса, состоявшегося в 2018 году в честь юбилея издательства «ZA-ZA Verlag» (Германия, Дюссельдорф). Жюри конкурса: В. Спектор (Германия), Н. Борисова (Германия), И. Жураковская (Украина), Е. Крюкова (Россия), И. Гальперин (Болгария), С. Лось (Канада), Н. Кравченко (Россия). Председатель жюри — Е. Жмурко (Германия).
Содержание
Статьи
Тайна встречи с Державиным
8 января 1815 года состоялась единственная встреча двух гениальных русских поэтов – Державина, которому в ту пору шёл 72-ой год, и Пушкина, отрока, которому было 15,5 лет. Лицеисты готовились к переводному экзамену из младших классов в старшие. Ещё по осени Галич, учитель словесности, когда стало известно о том, что на экзамене будет присутствовать сам Державин, подал Пушкину идею написать стихотворение, достойное подобного события. К тому времени стихи юного Пушкина уже регулярно публиковались и были весьма популярны в лицеистской среде. Стихотворение было написано. Называлось оно «Воспоминания в Царском Селе». Кстати, в 1829 году поэт написал ещё одно стихотворение с таким же названием, но иным текстом.
Однако вернёмся к январскому дню 1815 года. Вот как об этом вспоминает сам Александр Сергеевич: «Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не забуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую «Водопад». Державин приехал. Он вошёл в сени и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: «Где, братец, здесь нужник?».
Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил своё намерение и возвратился в залу. Дельвиг это рассказывал мне с удивительным простодушием и весёлостию. Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подпёрши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы; портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостию необыкновенной. Наконец вызвали меня. Я прочёл мои «Воспоминания в Царском Селе», стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошёл я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом … Не помню, как я кончил своё чтение, не помню, когда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел обнять… Меня искали, но не нашли… «.
В «Отечественных записках» 1841 года сообщается: «На последовавшем за экзаменом парадном обеде Разумовский (министр просвещения), довольный впечатлением, произведённым на гостей молодым поэтом, сказал отцу Пушкина: «Я бы желал, однако же, образовать сына вашего в прозе…» На что Державин ответил: «Оставьте его поэтом».
Таким образом, понятно, что Гавриил Романович воспринял молодого Пушкина, как поэта, имеющего большое будущее. А каким было истинное отношение юного Александра к Державину, который был старше его почти на 60 лет? Вот только что прочитанные пушкинские строки: «…когда дошёл я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом…». Прочитаем этот отрывок пушкинского стихотворения, созданного до встречи с Державиным:
«О громкий век военных споров,
Свидетель славы россиян!
Ты видел, как Орлов, Румянцев и Суворов,
Потомки грозные славян,
Перуном Зевсовым победу похищали;
Их смелым подвигам страшась дивился мир;
Державин и Петров героям песнь бряцали
Струнами громозвучных лир. »
(« Воспоминания в Царском Селе», 1814 г.)
Что-то я в упор не вижу здесь никакого особого восторга перед Державиным. Вот, ей-богу, не вижу. Державин упоминается в ряду с Петровым. То есть, не как выдающийся поэт, а как один из перечисляемых поэтов: «Иванов, Петров, Сидоров…». Кстати, кто такой этот Петров, упоминаемый вслед за великим Державиным, все ли сейчас знают? Литературоведы, исследующие поэзию восемнадцатого века в России, безусловно, знают. А обычные читатели… сомневаюсь. При жизни Петрова критиковали Сумароков, Новиков, Майков и другие поэты, однако, благодаря поддержке императрицы, он обладал определённой известностью, хотя ещё при жизни уже считался старомодным. Виссарион Белинский так отзывается о Петрове в первой статье из цикла «Сочинения Пушкина»: «Трудно вообразить себе что-нибудь жёстче, грубее и напыщеннее дебелой лиры этого семинарского певца. Грубость вкуса и площадность выражений составляют характер даже нежных его стихотворений…». После смерти его оды, посвящённые сильным мира сего, издавались в 1809 и в 1811 годах. И более до 2016 года отдельным авторским изданием не публиковались ни разу. Возможно, потому, что не были интересны широкой публике. Сочинял он исключительно оды и восхваления. И был многократно обласкан за это, получал хорошие должности и приличное жалованье.
И Державин у Пушкина стоит в одном ряду именно с ним! Мне не кажется, что со стороны юного Пушкина этим выражалось некое особое почтение к заслуженному известному поэту. Скорее, наоборот. Впрочем, понять автора «Воспоминания о Царском Селе» 1814 года можно. Державин – начальство, он был губернатором двух губерний, затем министром юстиции, он едет в Лицей как начальник, как проверяющий. Пушкину поставлена задача ублажить проверяющего. Он своим стихотворением пытается эту задачу как-то решить, но сознательно избегает возможности выделить Державина из ряда других одописцев.
Тогда становится понятным волнение Пушкина: «голос звенел», а «сердце билось с упоительным восторгом» оттого, что его слушатель мог догадаться об истинном отношении юноши к придворным одописцам. И то, что отрок Пушкин убежал прочь после прочтения своего стихотворения, да так, что его искали, да не нашли, объясняется гораздо более естественными причинами: он считал, что его накажут за такую дерзость! А вовсе не из-за выдуманного гораздо позже волнения перед величием Державина.
Но истинно великий поэт истинно великодушен и справедлив! Державин не обиделся. Наоборот, талантливые стихи, скорее всего, действительно пришлись ему по душе. Почему я пишу «скорее всего»? Потому что мы имеем об этом свидетельства заинтересованных сторон – отца Пушкина и его самого, как автора. Всё же доверимся их искренности. Через год Державина не стало. Каких-либо письменных упоминаний о Пушкине он нам, увы, не оставил. Есть упоминания о том эпизоде, принадлежащие перу Ивана Ивановича Пущина, впрочем, составленные им в 1856 году по просьбе Евгения Ивановича Якушкина, русского юриста, этнографа и библиографа. Однако после описываемой поры к тому времени прошло более 40 лет. В своих «Записках о дружеских связях с А.С. Пушкиным» Пущин сообщает: ”На публичном нашем экзамене Державин, державным своим благословением, увенчал юного нашего поэта. Мы все, друзья-товарищи его, гордились этим торжеством. Пушкин тогда читал свои “Воспоминания в Царском Селе”. Факт чтения и факт реакции Державина, однако, не опровергает бегства поэта, в котором он лично признался в воспоминаниях, написанных гораздо раньше 1856 года, когда прошлое уже не так свежо в памяти.
А что же Пушкин? Когда пришло к нему прозрение по поводу Державина? Через год в 1816 в послании «К Жуковскому» Александр Сергеевич пишет:
«…И славный старец наш, царей певец избранный,
Крылатым Гением и Грацией венчанный,
В слезах обнял меня дрожащею рукой
И счастье мне предрёк, незнаемое мной».
Но здесь уже явное лукавство: по его же воспоминаниям никакой «старец» Державин не мог обнять Пушкина «дрожащею рукой» и что-то предречь, потому что Пушкин убежал! Прочитал стихи и убежал. И никто его вообще найти не мог! Не то, что обнять! Кто свидетельствует? Сам Пушкин и свидетельствует.
Прошло ещё 9 лет. Наступил 1825. «По твоём отъезде перечёл я Державина всего, и вот моё окончательное мнение. Этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка (вот почему он и ниже Ломоносова). Он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии — ни даже о правилах стихосложения. Вот почему он и должен бесить всякое разборчивое ухо. Он не только не выдерживает оды, но не может выдержать и строфы (исключая чего, знаешь). Что ж в нём: мысли, картины и движения истинно поэтические; читая его, кажется, читаешь дурной, вольный перевод с какого-то чудесного подлинника. Ей-богу, его гений думал по-татарски — а русской грамоты не знал за недосугом. Державин, со временем переведённый, изумит Европу, а мы из гордости народной не скажем всего, что мы знаем об нём (не говоря уж о его министерстве). У Державина должно сохранить будет од восемь да несколько отрывков, а прочее сжечь. Гений его можно сравнить с гением Суворова — жаль, что наш поэт слишком часто кричал петухом… » (из письма А. Дельвигу, июнь 1825 г.).
«Кумир Державина 1/4 золотой, 3/4 свинцовый доныне ещё не оценён. Ода к Фелице стоит на ряду с «Вельможей», ода «Бог» с одой «На смерть Мещерского», ода к Зубову недавно открыта. <…> Отчего у нас нет гениев и мало талантов? Во-первых, у нас Державин и Крылов, во-вторых, где же бывает много талантов» (из письма А. Бестужеву, конец мая — начало июня 1825 г.).
Однако то ли время, то ли известные события, последовавшие за декабрём 1825 года, то ли всё это вместе, но отношение Пушкина к творчеству Державина начало реально меняться в лучшую сторону. Пушкин начал работу над восьмой главой «Евгения Онегина» 24 декабря 1829 г. и закончил её 25 сентября 1830 г. в Болдине. И вот мы читаем во второй строфе восьмой главы:
«И свет ее с улыбкой встретил;
Успех нас первый окрылил;
Старик Державин нас заметил,
И в гроб сходя, благословил».
Там же, в Болдине, осенью поэт пишет: «Наша словесность с гордостью может поставить перед Европой «Историю» Карамзина, несколько од Державина, басен Крылова, пеан 12 года и несколько цветов северной элегической поэзии…». Обратите внимание, как изменился тон Пушкина по отношению к Державину! Он уже искренне гордится им, уже перед Европой за Державина не стыдно, а даже совсем наоборот!
Вот ещё два примера кардинального изменения отношения Пушкина к Державину, о которых пишет в своей статье «Пушкин и Державин» М.К. Макогоненко:
«В последующие годы Пушкин будет с особой настойчивостью мотивировать свою творческую практику опытом своих предшественников, и Державина прежде всего. Одним из методов проявления этого замысла станет эпиграф. Важнейшее стихотворение «Осень» открывалось эпиграфом из «Жизни Званской».
Другой метод — прямая ссылка в художественном произведении на опыт Державина. Так сделал Пушкин в «Езерском»:
«Допросом Музу беспокоя,
С усмешкой скажет критик мой:
«Куда завидного героя
Избрали вы! Кто ваш герой?»
— А что? Коллежский регистратор.
Какой вы строгий литератор!
Его пою — зачем же нет?
Он мой приятель и сосед.
Державин двух своих соседов
И смерть Мещерского воспел;
Певец Фелицы быть умел
Певцом их свадеб, их обедов,
И похорон, сменивших пир».
Но это не только ссылка на авторитет Державина, здесь Пушкин отчётливо формулирует своё понимание природы художественного новаторства Державина: он открыл поэзию жизни действительной, стал изображать обыкновенное. Величайшей заслугой Пушкина Гоголь считал высокое мастерство в изображении обыкновенного, подлинной жизни в её истине. Причём подчёркивал: «…чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное, и чтобы это необыкновенное было между прочим совершенная истина». Чтобы читателю стало понятней суть приводимого примера, обращаю читательское внимание на начало державинской «Жизни званской»:
«Блажен, кто менее зависит от людей,
Свободен от долгов и от хлопот приказных,
Не ищет при дворе ни злата, ни честей
И чужд сует разнообразных!»
Та же мысль подспудно сквозит и в стихотворении Александра Сергеевича, только Гавриил Романович написал об этом по-своему и гораздо раньше. Между прочим, «старик Державин» заочно оказал Пушкину немалую услугу в период с января 1833 по декабрь 1834 годов, когда Пушкин работал над «Историей Пугачёвского бунта» и «Капитанской дочкой». Для соответствия истинной картине событий он опирался в значительной степени на материалы Державина, поскольку тот родился и вырос в тех же местах, и потому его записи и воспоминания отличались изрядной географической точностью.
Кстати, повзрослевший Пушкин переменил и своё отношение к творчеству Василия Петрова — на более критическое.
Так кем же стал воспринимать Пушкин Державина в 1830-е годы? Обратим наше внимание на характеристику, данную Пушкиным глаголами «заметил» и «благословил». Благословить может отец, но к отцу неприемлем глагол «заметил», отец сына видит всегда, заметить можно стороннего человека. Кто может заметить и благословить? В другом месте пусть и со скрытой иронией, но Пушкин называет Державина «старцем». Кто такие старцы на Руси?
Обратимся к словарю. «Старчество в православии — вид иноческой активности, связанный с духовным руководительством. Как отмечал епископ Савва: «Само понятие „старец“ не привязано к какому-либо сану — ни к священническому, ни к архиерейскому. Понятие „старец“ в общем смысле слова означает — человек, умудрённый духовным опытом».
Итак, Державин по Пушкину – «человек, умудрённый духовным опытом»? Согласен, но всё же, мне кажется, точнее самого Гавриила Романовича о нём так никто и не сказал.
«Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества,
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества.
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю;
Я царь, — я раб, — я червь, — я бог!..»
Помните эти строки?
Британская мифология в сказках Пушкина
Мы выросли на сказках. С упоением слушали когда-то, как сначала бабушки и мамы рассказывали нам самые «простые» народные — «Колобок», «Курочка Ряба», «Репка», «Теремок» ( это потом оказалось, что в них заложена такая глубина времени, такая древность, какую мы себе, конечно же, и представить не могли!), — а потом слушали или читали сами уже сказки авторские. И, безусловно, в России по популярности авторских сказок соперничать с пушкинскими вот уже почти более ста пятидесяти лет может разве что ершовский «Конёк-горбунок».
Естественно, что память о тех, услышанных и прочитанных в детстве сказках, не выветривается из души человеческой до конца её земной жизни… Вот почему удивительным образом вспомнились мне некоторые их сюжеты, когда нечто сходное стало попадаться на глаза при изучении мифологии британских островов. А когда я сопоставил автора подобных, пришедших на память, эпизодов в сказках, то и оказалось, что он у них один и зовут его Александр Сергеевич Пушкин.
Аналогии стали возникать поначалу сами по себе, ассоциативно. Позднее, заинтересовавшись вопросом, я начал уже целенаправленно отыскивать схожие моменты в сказках Пушкина с в мифологией древних бриттов, а также ирландских, валлийских, галльских и иных кельтов. И, как говорится, находки не заставили себя долго ждать.
Итак, читаем отрывок из всем известной пушкинской сказки « О попе и работнике его Балде»:
«Балда, с попом понапрасну не споря,
Пошёл, сел у берега моря;
Там он стал верёвку крутить
Да конец её в море мочить.
Вот из моря вылез старый Бес…»
Вообще-то как бы давно уже принято считать, что бесы живут в аду и сам ад находится под землёй. Так? Вроде, так. А здесь: старый Бес, владыка чертей и глава потустороннего мира, проживает… в море. Почему? Откуда у Пушкина такая непривычная для нас информация о Главном Бесе и других обитателях ада? Может быть, Александр Сергеевич просто пошутил? Отнюдь. И написал он этакое вовсе не по наитию или из желания угодить своему поэтическому воображению.
Более того, чем дольше всматривался я в очертания пушкинских сказок, тем более находил в них отголосков британской мифологии. А один из пушкинских персонажей, возможно, имел своим прототипом то же самое лицо, которое «роднит» героя сказки русского Пушкина с одним из наиболее известных английских героев Вильяма Шекспира!
Теперь давайте полистаем немного страницы CELTIC MYTHOLOGY, опубликованной на русском языке в 2002 году с любезного разрешения издательства Geddes & Crosset. Итак, здесь мы можем увидеть следующее:
«Вода пользовалась у кельтов особым почитанием; они видели в ней не только источник жизни, но и своего рода звено, связующее этот мир с Потусторонним миром… Посейдоном клана богов Туатха Де Данаан ( племя богов ирландских кельтов, примечание Э.А.) был бог по имени Ллир или Лер, но нам известно о нём очень немногое: Ллир бриттов это не кто иной, как хорошо известный гэльский бог моря Лир. Имя Ллира, как и имя его ирландского аналога Лира, предположительно означает «море». Бог моря у бриттов это тот же самый персонаж, что и его гэльский коллега…
В качестве бога бриттов он послужил отдалённым прототипом для шекспировского короля Лира. Город, бывший в древности центром его культа, до сих пор в его честь носит название Лейчестер, то есть Ллир-честер, а в более давние времена – Кэр Лир…
Он постоянно именуется в валлийской литературе как Ллир Ледиат, то есть «Ллир Чужеземец», а его жену зовут Ивериадд (Ирландия)… «Ирландия» родила Ллиру двоих детей: дочь по имени Бранвен и сына, названного Браном. То немногое, что нам известно о Бранвен Прекрасная Грудь, свидетельствует, что она была богиней любви, была, как и греческая Афродита, дитя моря. Бран, напротив, в ещё большей степени, чем Манавидан, являл собою воплощение тёмного божества из мрачного Аида. Его обычно изображают существом колоссального роста, настолько громадным, что «Мабиноги Бранвен, дочери Ллира» повествует о том, что он не мог вместиться ни в каком дому и ни на одном корабле. Он страшно любил всевозможные битвы и сражения, словно волшебный серый ворон, от которого, по всей вероятности, и происходит его имя. Такое отождествление заурядной земной страны с Подземным или, лучше сказать, Потусторонним миром представляется достаточно странным, но для наших предков-кельтов эта мысль, по-видимому, была вполне естественной.».
Итак, прообразом ада, где проживает Старый Бес Пушкина из «Сказки о попе и работнике его Балде», можно считать потусторонний мир кельтской мифологии, находящийся на дне моря, а прообразом самого его правителя – валлийского, ирландского, гэльского Лера или Ллира ( того самого, который является королём Лиром в одноимённой шекспировской трагедии!).
Кстати, в славянской мифологии владыкой морских глубин и (одновременно!) грозной подземной стихии считался великий Ящер. В новгородском сказании о Садко он назван Царём морским. Живёт он со своей женой красавицей Белорыбицей на самом дне морском, владея сокровищами всех затонувших кораблей, повелевая штормами и землетрясениями, управляя всей океанской живностью.
О, Ящер! Бог морских глубин!
Подземных грозных сил владыка!
На дне, где правишь ты один,
Не всё всегда темно и дико!..
Там, под волнами глубоко,
Вам с Белорыбицей-женою
Когда-то песни пел Садко
В садах, блистающих водою…
Там спят безмолвно корабли,
Сияют жемчугом чертоги
И все сокровища земли
Сверкают на твоём пороге.
(Э.А. из книги «Славянский пантеон»)
Трансформированный отголосок поклонения древнему Ящеру, владыке морскому Лиру, можно расслышать в сказке Александра Сергеевича « О рыбаке и рыбке». Ясно, что и золотая рыбка появилась не из одного только воображения великого поэта. И подтверждение тому (хотя и косвенное) в окончании сказки:
«Приплыла к нему рыбка, спросила:
“Чего тебе надобно, старче?”, —
Ей старик с поклоном отвечает:
“Смилуйся, государыня рыбка!
Что мне делать с проклятою бабой?
Уж не хочет быть она царицей,
Хочет быть владычицей морскою;
Чтобы жить ей в Окияне море,
Чтобы ты сама ей служила
И была бы у ней на посылках.” –
Ничего не сказала рыбка,
Лишь хвостом по воде плеснула
И ушла в глубокое море.»
Спрашивается: почему золотую рыбку настолько возмутило последнее пожелание старухи? Если речь шла о том, чтобы стать «владычицей морскою», то есть Владыкой Потустороннего мира, то понять рыбку можно окончательно. Пожелание старухи было для неё не только оскорбительно (что понимают все, читавшие сказку), но и Невыполнимо!
Смотрим дальше. Читаем отрывок из пушкинской сказки «Руслан и Людмила»:
«В тумане бледно озарясь,
Яснеет; смотрит храбрый князь –
И чудо видит пред собою.
Найду ли краски и слова?
Пред ним живая голова.
Огромны очи сном объяты;
Храпит, качая шлем пернатый,
И перья в томной высоте,
Как тени, ходят, развеваясь.
В своей ужасной красоте
Над мрачной степью возвышаясь,
Безмолвием окружена,
Пустыни сторож безымянной,
Руслану предстоит она
Громадой грозной и туманной.»
Что за говорящая голова такая здесь объявилась? В честь чего? Зачем? Часто ли мы в русском фольклоре встречаем подобный образ? А если не часто, то в какой мифологии он фигурирует и причём столь явно, и в таком количестве, что не заметить этот образ попросту невозможно?
Правильно. Всё там же. В кельтской мифологии британских островов, где образ живой говорящей головы – стража Британии, вообще говоря, является национальной реликвией и национальной гордостью.
«Кельты считали голову обиталищем души и полагали даже, что голова способна существовать сама по себе, без всего остального тела…
…легенды отражают предполагаемую способность некоторых голов существовать отдельно от тела. Так, например, в валлийской легенде о Бране Благословенном рассказывается о том, что, когда Бран был смертельно ранен в бою с войском Матолвха, короля Ирландии, он сам попросил своих друзей отрубить ему голову и отвести её на родину, а не предавать земле в Ирландии. На всём протяжении долгого обратного пути голова, по легенде, сохраняла способность есть, пить и даже разговаривать, совсем как тогда, когда она была живой и венчала собою могучее тело.
…Сам Бран был ранен в ступню отравленным дротиком и умирал в ужасных муках. Он приказал семерым своим друзьям, оставшимся в живых, отрубить ему голову, отвезти её на Белый Холм в Лондоне(Это место, названное одним валлийским поэтом XII века «Белой Вершиной Лондона, обителью немеркнущей славы», по всей вероятности, можно отождествить с холмом, на котором сегодня высится знаменитый лондонский Тауэр) и похоронить её там, положив в могиле лицом в сторону Франции. Далее он пророчествовал о том, каким будет их путешествие. Им придётся провести целых семь лет в Харлехе, где они будут непрерывно пировать, а птицы Рианнон будут, не умолкая, петь для них, и его, Брана, голова тоже будет веселиться с ними, словно она и не думала отделяться от его тела. Затем они проведут ещё дважды сорок лет в Гвэлсе. Всё это время на голове Брана не появится ни малейших следов тления, а беседы их будут настолько увлекательными, что они и не заметят, как пролетят эти годы. Но в назначенный час сама собой откроется дверь, ведущая в сторону Корнуолла, и после этого они должны, не медля ни минуты, поспешить в Лондон предать земле его голову» .
Не находит ли уважаемый читатель некоторой аналогии с пушкинскими строфами об этом, например?
«… Как вихорь свистнул острый меч,
И прежде, чем я оглянулся,
Уж голова слетела с плеч –
И сверхъестественная сила
В ней жизни дух остановила.
Мой остов тернием оброс;
Вдали, в стране, людьми забвенной,
Истлел мой прах непогребенный…»
«…судьба повлекла семерых героев дальше, к месту погребения головы их вождя. Они, как и пророчествовал Бран, прибыли в Харлех и пропировали там целых семь лет, и всё это время три птицы Рианнон распевали для них волшебные песни, по сравнению с которыми все прочие мелодии казались дикими и грубыми. Затем они провели ещё дважды сорок лет на острове Гвэлс, пируя и упиваясь сладким вином, и слушая приятные беседы, в которых участвовала и голова Брана. Впоследствии этот пир, продолжавшийся целых восемьдесят лет, получил название «Забавы Благородной Головы». В самом деле, любопытно, что голова Брана играет в мифологии бриттов куда более заметную роль, чем сам Бран до того момента, как его обезглавили.».
Последняя фраза наводит на мысль о сказке «Колобок». Чем Колобок не говорящая голова? А сколько приключений ей досталось : и с зайцем, и с волком, и с медведем , и с лисой повстречался. И везде говорящая голова Колобок пела и разговаривала. Древние сказки никогда не возникали на пустом месте. Олицетворением каких именно мифологических сил были собеседники Колобка ещё только предстоит узнать пытливым исследователям.
Впрочем, не только в народных сказках, но и во взаимствованиях из них, используемых гениями русской литературы, встречаются порой явственные отголоски корневой взаимосвязи культур славянской и кельтской. Вспомним хотя бы Николая Васильевича Гоголя с его «Вием» («Поднимите мне веки!») и обратимся к … Испаддадену Пенкавру – мифологическому герою-великану валлийских кельтов, отцу Олвен, руки которой так упорно добивался Куллвх:
«…у Испаддадена, имя которого означает «Повелитель великанов», были настолько огромные и тяжёлые веки, что их приходилось поднимать прочными металлическими подпорками, чтобы он мог хоть что-то увидеть.». В принципе разница между ними лишь в том, что Вий это нечто страшное, демоническое, а Пенкавр – обычный, хотя и очень большой великан.
А теперь снова обратим свои взоры к сказке Александра Сергеевича «О царе Салтане». В частности для начала освежим в памяти вот этот фрагмент:
«К морю лишь подходит он,
Вот и слышит будто стон…
Видно на море не тихо;
Смотрит – видит дело лихо:
Бьётся лебедь средь зыбей,
Коршун носится над ней;
Та бедняжка так и плещет,
Воду вкруг мутит и хлещет…
Тот уж когти распустил,
Клёв кровавый навострил…
Но как раз стрела запела,
В шею коршуна задела –
Коршун в море кровь пролил,
Лук царевич опустил;
Смотрит: коршун в море тонет
И не птичьим криком стонет,
Лебедь около плывёт,
Злого коршуна клюёт,
Гибель близкую торопит,
Бьёт крылом и в море топит –
И царевичу потом
Молвит русским языком:
“Ты, царевич, мой спаситель,
Мой могучий избавитель,
Не тужи, что за меня
Есть не будешь ты три дня,
Что стрела пропала в море;
Это горе – всё не горе.
Отплачу тебе добром,
Сослужу тебе потом:
Ты не лебедь ведь избавил,
Девицу в живых оставил;
Ты не коршуна убил,
Чародея подстрелил.
Ввек тебя я не забуду:
Ты найдёшь меня повсюду…»
Девушка в образе лебеди… То есть лебедь является объектом превращения в неё людей. Один из излюбленнейших приёмов британской мифологии:
«В мифологии и верованиях кельтов лебедь занимал весьма заметное место. Так в Халльштатте европейские археологи нашли модели повозок, в которые впряжены существа, весьма напоминающие лебедей. На самих повозках стоят странные сосуды. Лебеди нередко встречаются в кельтских легендах; они – один из излюбленных объектов превращений. Так именно в лебедей превратила детей Лира их мачеха, страшно ревновавшая их к отцу, своему мужу. В другой легенде Мидхир превратил себя и свою возлюбленную Этэйн в лебедей, чтобы спастись от Эохаидха. Ещё одна легенда повествует о том, как Кэр, которую полюбил Оэнгус, каждый год превращалась в лебедь и, чтобы соединиться с ней, Оэнгусу тоже пришлось принять облик лебедя…».
Таким образом, мы можем с достаточной долей уверенности предполагать, что использование классиком русской литературы А.С.Пушкиным при создании им сказок приёмов и образов британской мифологии скорее всего носило регулярный и осознанный характер, способствуя воссоединению культур столь отдалённых географически, но близких духом породившего их евразийского исторического пространства.
С другой стороны, вызывают неподдельное восхищение глубина и обширность познаний великого русского поэта в тонкостях истории и культуры древней западной цивилизации, уходящей своими корнями в единую индоевропейскую общность славянских и кельтских культур.
Пушкинская «Сказка о рыбаке и рыбке»
«Жил старик со своею старухой. У самого синего моря; Они жили в ветхой землянке. Ровно тридцать лет и три года. Старик ловил неводом рыбу, Старуха пряла свою пряжу…» Обратите внимание на то, что жили они вместе 33 года. То есть, обоим было примерно по 50-60 лет. Не больше. Не шибко-то они были старыми по нынешним временам. Для России – предпенсионный возраст, но ещё вполне рабочий.
Если спросить сейчас кого угодно о ком эта сказка, то, скорее всего, ответят, что о старухе и рыбке. Но это неправда. Эта сказка – о старике. Он здесь главный герой. Не старуха. Рыбка исполняет его волю, не её. От него зависит старухино благополучие и положение. Только от него. Несмотря на то, что он показан таким безвольным, бесхарактерным и вроде как слабым, на самом деле все чудеса этой сказки обязаны своим происхождением именно ему. Ну и рыбке, конечно.
В чём же дело? Почему главный герой сказки вовсе не похож на обычных героев сказок и легенд? Нет, чтобы стукнуть кулаком по столу и послать свою старуху далеко и надолго. А он слушается, трепещет перед ней. Как бы. Ну что за «герой»? Одно позорище.
А гений нашей литературы именно его называет Главным героем. И делает Главным Действующим Лицом сказки. На самом деле и старуха, и рыбка достаточно статичны. Мы видим их как бы на застывших картинках. Перемещается в пространстве только старик: то к синему морю с рыбкой, то к своей старухе – крестьянке, дворянке, царице…
Всё дело в том, что главной силой старика является доброта, а главной чертой отношений старика к старухе – любовь. И сказка эта о любви. О безмерной безответной любви, пронесённой стариком через тридцать лет и три года. К окружающему миру, в том числе к рыбке, он относится с добротой и пониманием. А к любимой женщине так, словно ей всё ещё 18 лет. Не боится он её, а любит. А она его – нет. Почему вышла за него замуж? Наверное, других вариантов не было. Был бы другой вариант, не задумываясь, вышла бы замуж за богатого крестьянина или за дворянина, или за царя. Без разницы. Лишь бы богатства да власти побольше.
Поэтому никакая она не главная героиня сказки. Главная её героиня – Любовь. Любовь долготерпит и прощает, и никакие унижения не могут её унизить, ибо всё преходяще, а любовь вечна. Даже безответная.
Заблуждения и правда о дуэли
Всем нам со школьных лет известно, что Пушкин погиб на дуэли с Дантесом, защищая честь жены. Это аксиома. История трагическая, овеянная романтическим флёром любви и ревности, множество раз описанная в убедительных красочных деталях. Пушкин действительно любил свою жену и дорожил честью семьи. Однако есть нечто вроде детского наивного вопроса в этом скорбном и понятном сюжете, на который мне так и не удалось найти никакого вразумительного ответа со времён своей юности.
Всем известно о том, с какой бешеной яростью Александр Сергеевич ненавидел Жоржа Дантеса. Но если причиной такой ненависти действительно является ревность, возбуждённая слухами о супружеской измене, то пусть не вся ярость, но хотя бы тень раздражения должна была бы коснуться не одного лишь «любовника», но и его «любовницы» – госпожи Натальи Николаевны. Ну хотя бы по причине того, что она в такой ситуации являлась поводом возникновения конфликта. Однако по всем канонам, которым нас учили со школы, ничего подобного со стороны поэта к своей жене почему-то не наблюдалось. Ни одного упрёка. И с её стороны – никаких заявлений и утверждений. Как можно, бешено ревнуя, преследовать только одного из двоих, совершенно не замечая «заслуг» своей супружеской половины? Это возможно только в одном случае: полной абсолютной уверенности в том, что никаких измен и никакого флирта не было и в помине.
Но что это за ревность? Ревность имеет место быть там, где есть любовь, страдающая от сомнений и недоверия к предмету любви. А если недоверия к предмету любви и сомнений в его чистоте нет, то не может быть и ревности к нему. Получается, что Пушкин не ревновал свою любимую жену ни к кому, поскольку полностью ей доверял! Так оно и есть, уверяло нас официальное пушкиноведение, поскольку это соотносится с его поведением и после дуэли: он заботился о супруге и детях до последнего мгновения жизни, так и не упрекнув её ни в чём.
Однако ни у кого из пушкинских современников ни на йоту не возникало и тени сомнения в искренней ненависти поэта к голландскому послу Геккерну и его приёмному сыну Дантесу. Причём к послу – в не меньшей степени, чем к его взрослому «приёмышу». Не кажется ли всё это странным? Пушкину вручили «диплом рогоносца», однако авторство «диплома» так и не было установлено. Для чего же нужен был этот странный «диплом». Не для убеждения ли публики в том, что причина конфликта между Пушкиным, голландским послом и его пасынком – сугубо личная, не имеющая никаких иных причин, кроме классического любовного треугольника?
А что если существовали такие серьёзные, но тайные причины, которые необходимо было завуалировать под «любовную драму»? Известно, что за дуэль в России полагалось наказание всем её участникам: и секундантам, и даже жертвам дуэли, даже мёртвым! А как поступил император? Он наградил поэта (в лице его семьи) посмертно так, как награждают героев России за подвиг во имя Родины, а вовсе не за семейные разборки!
Вдове Пушкина сроком до её повторного замужества была учреждена пенсия в размере 10000 рублей. За счёт казны была погашена ссуда А. Пушкина в размере 45000 рублей. Для того, чтобы напечатать сочинения поэта, его вдове было выдано единовременное пособие в размере 50000 рублей, с условием направления прибыли от продажи на учреждение капитала покойного. Два сына А. Пушкина были зачислены в самое привилегированное училище России – Пажеский корпус. И каждому сыну была начислена пенсия в размере 1200 рублей в год. Все долги Пушкина были погашены государственной казной. За что?! Просто из любви императора к русской литературе и сочувствия к покойному??? Это детский лепет, а не реальный ответ на вопрос.
Наш современник, Анатолий Клепов, в своей работе «Смерть А. С. Пушкина. Мифы и реальность» так комментирует эту ситуацию: «…государственная служба А. Пушкина составляла меньше 10 лет. И ему вообще не полагалась никакая пенсия. Это могло произойти только в одном случае. Если государственный чиновник погиб на служебном посту, выполняя особое задание самого императора! Только тогда, вне зависимости от срока прохождения государственной службы, полагалось начисление пенсии в размере последнего оклада погибшего чиновника, а также денежная компенсация вдове и ближайшим родственникам погибшего. В принципе, и в настоящее время происходят аналогичные выплаты в случае внезапной гибели государственного служащего.
И в настоящее время, если государственный чиновник, занимающий крупные государственные должности, погибает во время выполнения своих служебных обязанностей, то его семье государство выплачивает крупные единовременные пособия в зависимости от его оклада.
Могла ли быть выдана такая высокая пенсия государственному служащему, который осмелился нарушить законы российского государства путём участия в запрещённой законом дуэли? А потом, после дуэли, фактически был осуждён судом! Конечно, нет. Строгие законы российской империи полностью исключали это. И только вмешательство Николая I, который знал об истинных целях дуэли А. Пушкина… позволило законодательно приравнять гибель А. Пушкина на дуэли к гибели государственного служащего, выполняющего особые поручения императора». Об истинных целях дуэли! То есть, истинная цель поединка не имела абсолютно никакого отношения к выдуманной для публики якобы любовной истории.
Вслед за Михаилом Юрьевичем Лермонтовым (стихотворение «Смерть поэта») обратим наше внимание на то, что поэта убил не подданный Российской империи, а иностранец:
«…Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..»
Полагаю, однако, что Дантес как раз таки прекрасно понимал, на кого он руку поднимал. Более того: появление этого киллера, фактически наёмного убийцы, в России было хорошо подготовлено иностранными разведками. Помимо умения благодаря смазливой внешности нравиться женщинам у Дантеса имелось ещё одно не менее важное для организаторов убийства поэта умение – меткого стрелка, снайпера, говоря современным нам языком. Ко времени появления в России за его плечами уже была учёба в знаменитом военном училище Сен Сир, где всего за год он успел завоевать звание чемпиона в стрельбе по движущейся летящей, быстро исчезающей цели – по голубям. Выстрелить на ходу, не останавливаясь, навскидку и точно попасть в нужное место Дантесу, человеку, профессионально стрелявшему влёт, не составляло никакого труда…
Кстати, вовсе не Пушкин вызвал Дантеса на ту смертельную дуэль, как все мы почему-то по привычке считаем, и… не Дантес Пушкина. А кое-кто совсем другой. Ни Наталья Николаевна, ни показные «африканские» страсти правнука Ганнибала тут действительно… совершенно ни при чём.
Дуэльный вызов Пушкину сделал Луи Геккерн! Через секретаря французского посольства виконта д’Аршиака он письменно объявил Пушкину, что делает ему вызов. То есть, если Дантес и стрелялся, то не за себя, а за голландского посла Геккерна! И пуля, убившая поэта, была пулей посла Нидерландского королевства, отправленная рукой всего лишь исполнителя его воли – Дантеса. При этом Дантес практически ничем не рисковал, поскольку, как сообщает литературовед Г. Фридман, его тело под мундиром было защищено доспехами – непробиваемой металлической кирасой, специально заказанной в Англии после того, как была отсрочена первая дуэль с Пушкиным, которая должна была состояться ещё осенью 1836 года. Фактически Дантес был защищён бронежилетом, при этом пистолеты были заряжены минимальным количеством пороха, чтобы кинетической энергии пули оказалось недостаточно для пробития кирасы. Секундант Дантеса, виконт д’Аршиак, знал своё дело… а вот Данзас, секундант Пушкина, скорее всего, был не в курсе подобных тонкостей дипломатических «деталей» убийства.
Можно ли представить себе, чтобы смерть иностранного литератора, всю жизнь безвыездно прожившего в своей стране, пусть даже и хорошо известного у себя на родине, вдруг вызвала небывалый международный общественный резонанс за многие тысячи вёрст от места событий – вплоть до Атлантики? Только ли литературные заслуги автора были тому причиной или нечто ещё? По информации литературоведа Михаила Сафонова: «28 февраля 1837 года парижская газета „Журналь де Деба“ опубликовала сенсационное сообщение из Петербурга: знаменитый русский поэт Пушкин убит. В этот же день такое же сообщение опубликовал „Курьер Франсе“. 1 марта сообщение было перепечатано в „Газет де Франс“ и „Курьер де Театр“. В то время парижский „Журнал де Деба“ играл на европейском континенте ту же роль, что сегодня играет „Нью-Йорк Таймс“ во всём мире. 5 марта о гибели Пушкина сообщила своим читателям немецкая „Альгемайне Цайтунг“. Ни одному классику европейской литературы до Пушкина не удавалось возбудить подобный интерес к факту гибели своей персоны! За исключением, может быть, лорда Байрона…
Была ли дуэль Пушкина и Дантеса дуэлью? Нет.
Никакой дуэли между Пушкиным и Дантесом в 1837 году не было. Возможно, вы удивляетесь моему утверждению, но это правда. Как известно, Пушкин в январе 1837 года не вызывал Дантеса на дуэль. Более того, он вообще никого на дуэль не вызывал. Дантес Пушкина тоже не вызывал на дуэль. Ни тогда, ни раньше. Вообще никогда. Дуэльный вызов исходил от голландского посланника барона Геккерна. Но сам Геккерн никакого личного участия в поединке не принимал.
Обратимся к самым уважаемым словарям, определяющим понятие слова «дуэль».
Толковый словарь Даля: «Дуэль – единоборство, поединок; вообще принято называть дуэлью условный поединок, с известными уже обрядами, по вызову».
Толковый словарь русского языка под редакцией Д. Н. Ушакова (1935 – 1940): «Дуэль, и, ж. [фр. Duel]. Поединок, происходящий по определённым правилам, сражение между двумя противниками по вызову одного из них».
Большая советская энциклопедия. – М.: Советская энциклопедия (1969 – 1978): «Дуэль (франц. Duel, от лат. Duellum – война) – поединок, бой (с применением оружия) между двумя лицами по вызову одного из них. Условия Д. заранее устанавливались противниками или их представителями (секундантами) с соблюдением обычаев. Наиболее распространена была в средние века, хотя формально запрещалась и была наказуема».
Во всех вышеперечисленных уважаемых словарях указано одно и то же неизменное условие, делающее поединок между двумя сторонами, между обидчиком и обиженным именно дуэлью: вызов. Дуэль это поединок, на который одна сторона вызывает другую и (непременное условие!) сама лично участвует в поединке. Геккерн в поединке, на который сам же вызвал Пушкина, лично не участвовал. Следовательно, ни о какой дуэли речи идти не может. Состоялся поединок, на который ни одна из противоборствующих сторон другую не вызывала!
«Погодите», – тут же заявит кто-нибудь, – «но Жорж Дантес как бы заменил собой престарелого приёмного отца – барона». Однако совсем не зря в словарях неоднократно упоминается о том, что дуэль это очень специфический поединок, исполняемый в точном соответствии с известными установленными обычаями, то есть абы как она проводиться не может и абы что дуэлью называть нельзя. О правилах, позволяющих именовать поединок сторон дуэлью, было хорошо известно всему светскому обществу пушкинской эпохи. Эти правила легли в основу многократно опубликованного «Дуэльного кодекса». Обратимся к некоторым его статьям из четвёртого переиздания книги «Дуэльный кодекс» потомственного дворянина, герцога (по именному указу императора Николая II от 3 октября 1916 года) Василия Алексеевича Дурасова (Дурасов В. Дуэльный кодекс. – 4-е изд. – СПб.: Тип. «Сириус», 1912. – 126 с).
Итак, о чём гласит кодекс по поводу обоснованности замены дуэлянтов перед поединком? «Личный характер оскорблений и случаи замены».
«58. Оскорбления имеют личный характер и отмщаются лично.
59. Замена оскорблённого лица другим допускается только в случае недееспособности оскорблённого лица, при оскорблении женщин и при оскорблении памяти умершего лица.
60. Заменяющее лицо всегда отождествляется с личностью заменяемого, пользуется всеми его преимуществами, принимает на себя все его обязанности, имеет законное право совершать все те действия, которые совершил бы заменяемый в случае своей дееспособности.
61. Недееспособность для права замены определяется следующими положениями:
1) заменяемый должен иметь более 60 лет, причём разница в возрасте с противником должна быть не менее 10 лет. Если физическое состояние заменяемого даёт ему возможность лично отомстить за полученное оскорбление и если он на то изъявляет своё согласие, то он имеет право не пользоваться правом замены;
2) заменяемый должен иметь менее 18 лет,
3) заменяемый должен иметь какой-нибудь физический недостаток, не позволяющий ему драться как на пистолетах, так и на шпагах и саблях;
4) неумение пользоваться оружием ни в коем случае не может служить поводом для замены или отказа от дуэли».
Обратили внимание на то, в каких случаях на дуэли возможна замена одного бойца другим? Барону больше 18 лет, поэтому пункт 2 отпадает. У барона не было физических недостатков, не позволявших ему драться на пистолетах. «Неумение пользоваться оружием ни в коем случае не может служить поводом для замены или отказа от дуэли». Что остаётся? «Заменяемый должен иметь более 60 лет, причём разница в возрасте с противником должна быть не менее 10 лет». Однако Луи-Якоб-Теодор ван Геккерн де Беверваард родился 28 ноября 1792 года. На момент вызова им Пушкина на дуэль барону было чуть больше 44 лет. Пушкину 37,5 лет. Разница в годах с бароном – меньше 10 лет. Таким образом, поскольку вызывавший на дуэль на неё не явился, формально – никакой дуэли не было! А что было? То, что называется другим словом: уголовное преступление, убийство, попирающее не только закон империи о запрете на дуэли, но и само понятие дуэльного кодекса чести. И последнее. Ниже перед вами условия поединка между Пушкиным и Дантесом, на которых он состоялся. Обратите внимание на то, что в нём нигде не упоминается слово «дуэль». Его там нет…
«1.Противники ставятся на расстоянии 20 шагов друг от друга и 10 шагов от барьеров, расстояние между которыми равняется 10 шагам.
2.Вооруженные пистолетами противники, по данному знаку идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут стрелять.
3.Сверх того принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того чтобы выстреливший первым подвергся огню своего противника на том же самом расстоянии.
4.Когда обе стороны сделают по выстрелу, то в случае безрезультатности поединок возобновляется как бы в первый раз, противники ставятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.
5.Секунданты являются непосредственными посредниками во всяком отношении между противниками на месте.
6.Секунданты, нижеподписавшиеся и облечённые всеми полномочиями, обеспечивают, каждый свою сторону, своей честью строгое соблюдение изложенных здесь условий».
Вызов Пушкину делает барон Геккерн, поскольку именно он обращается с письмом к Пушкину, а не Дантес. Но вместо себя барон отправляет на поединок Дантеса. Вот как об этом сказано в письме: «Мне остаётся только предупредить вас, что г. виконт д’Аршиак отправляется к вам, чтобы условиться относительно места, где вы встретитесь с бароном Жоржем Геккерном, и предупредить вас, что эта встреча не терпит никакой отсрочки».
В конце письма расписка Дантеса о том, что он прочитал и одобряет содержание письма. Это означало лишь то, что он согласен исполнить миссию, порученную ему Геккерном. Никакого вызова лично от Дантеса Пушкину в этом по сути нет.
Отправить вместо себя на поединок другого – бесчестно, поскольку означает нарушение дуэльного кодекса, что равносильно отказу от дуэли. Что если бы в ответ Пушкин отправил на дуэль просто какого-нибудь очень меткого стрелка? Ему же и в голову такое не пришло. Он почему-то сам поехал на Чёрную речку…
Коварство вызова
Давайте ещё раз, не торопясь, внимательно перечитаем несколько известных фраз барона Геккерна, обращённых к Пушкину, из того самого послания, которое фактически являлось со стороны Геккерна вызовом Пушкина на дуэль: «Мне остаётся только предупредить вас, что г. виконт д’Аршиак отправляется к вам, чтобы условиться относительно места, где вы встретитесь с бароном Жоржем Геккерном, и предупредить вас, что эта встреча не терпит никакой отсрочки».
Обратите внимание на три очевидных момента: 1. Вызывает Пушкина на дуэль старший Геккерн. Однозначно вызывает он, а не Дантес. 2. Вызывающий на дуэль отправляет на поединок другого человека. 3. Вызывающий на дуэль предупреждает о том, что поединок не терпит никакой отсрочки.
С пунктом первым, полагаю, всем всё ясно.
Переходим к пункту второму. Барон отправляет вместо себя молодого Дантеса. Кто он ему? Официально? Сын. Неофициально – любовник. Ну, в данном контексте, это уже их личное дело. Хотя использовать пусть и приёмного, но всё-таки не мальчика с улицы, а сына, в качестве секс-машины… не очень хорошо характеризует моральный облик посла иностранной державы.
Впрочем, в данном случае я бы хотел поставить иной весьма интересный вопрос: поединок на пистолетах – опасное дело? Да. После него случаются убитые и раненые. Знал об этом барон? Знал. Обращаюсь с вопросом к отцам своих сыновей: кто из вас отправит на смерть своего сына, причём вместо себя? Ответ? Тишина. Никто. Никто из отцов своего сына на смерть не отправит, если есть такая возможность. Точно так же, как ни одна мать не станет ради себя требовать от своих детей смерти. Скорее, наоборот, прикроет их собой. Поэтому я так не люблю плакат «Родина – мать зовёт». Враньё потому что. Не станет родная мать ни под какими пытками и угрозами призывать к смерти своих детей.
В случае с бароном Геккерном сам факт направления им вместо себя на поединок с Пушкиным Дантеса однозначно указывает на то, что барон его сыном не воспринимал и не считал.
Чем ещё интересен пункт второй? На глазах у Пушкина и виконта д’Аршиака происходит откровенная подмена. Дуэль фактически перестаёт быть дуэлью, ибо ни Пушкин, ни Дантес друг другу никакого вызова не делали. А дуэль без вызова – фактически не дуэль, где каждая из сторон защищает свою честь, а убийство. Нельзя любое «кукареку» называть дуэлью! Но ни у поэта, ни у секундантов нет времени для того, чтобы спокойно поразмыслить и осознать, что совершён факт подлога.
Существует версия о том, что Дантес заменил собой престарелого отца. Чушь! Геккерну 44, Пушкину 37. Разница всего 7 лет. Зато разница в возрасте между Пушкиным и Дантесом в 13 лет никого из сторонников якобы очень старого барона не смущает? Скорее тогда уже Пушкина можно было бы счесть престарелым по отношению к Дантесу, чем барона по отношению к Пушкину…
И, наконец, пункт третий бароновского письма: «…условиться относительно места, где вы встретитесь с бароном Жоржем Геккерном…». Чувствуете стиль? Барон диктует (внушает) Пушкину мысль о том, что он обязан встретиться с Дантесом. А на самом деле Пушкин ни с каким Дантесом встречаться НЕ обязан. Ибо на дуэль его вызывал не Дантес. Читаем фразу далее: «…и предупредить вас, что эта встреча не терпит никакой отсрочки». Вот оно, где собака зарыта! Идите, стреляйтесь и знайте, что ваша встреча не терпит никакой отсрочки! То есть, сам барон драться отказывается, зато других на поединок буквально затаскивает. Никакой отсрочки! Вот как о себе заботился барон.
В целом, послание барона Пушкину носит явный провокационный характер. Барон абсолютно сознательно уходит от ответственности за вызов, который сам же и составил. Подлость? Безусловно.