Марина родилась в Белоруссии, выросла в Тульской области. Образование
экономическое. Печаталась в интернет-издании «45-я параллель», в альманахе «Южное
сияние». Участвовала в программах «Вечерние стихи», «Турнир поэтов». Автор двух
книг стихов: «От августа до августа» и «За талой тишиной» (2017). Лауреат
литературной премии «Поэт года» в номинации «Дебют» (2015), победитель
Всероссийского поэтического конкурса «Лого-рифм» (2017), Лауреат пятого
международного поэтического конкурса «45-й калибр» имени Георгия Яропольского
(2017). Лауреат международного литературного конкурса «Кубок мира по русской
поэзии–2017», «Чемпионата Балтии по русского поэзии» и «Международного
Грушинского Интернет- конкурса». Живёт в Подмосковье.
Содержание
«Наперерез дню»
Под вечер тяжелеет тишина.
Под вечер тяжелеет тишина.
Слова скулят и просятся молиться.
Сентябрь среди себя теряет нас,
а мы среди него теряем лица.
Дождь мечется, над домом наклонясь,
и бедами под окнами грохочет.
Сады белками яблок смотрят в нас,
а мы, не отрываясь, смотрим в ночи.
Желтеют сны, ненастьем заболев,
и хочется до срока в них уйти, но
мы заживо привязаны к земле
нервущейся последней паутиной,
привязаны к щемящейся листве,
к слепой незавершившейся дороге —
выходим из себя и топчем свет,
последний, опадающий под ноги.
Поленово
Года проходят по одному,
слетая скрипом сквозным с ворот,
река глубинами льнёт к холму,
выводит водами поворот.
Сосновый вечер на вкус смолист,
улыбка окская голуба,
слепым движеньем кленовый лист
в тумане ищет, куда упасть.
По сонным тропам закат разлит,
в траву с еловых течёт вершин;
дана ярчайшая из палитр,
но ты незримое напиши,
то, отчего серебрится храм
небесной каплей на полотне,
дрожат ресницы оконных рам,
живеет дом, не считая дней,
не зная, сколько скатилось зорь
по черепичным его плечам.
Рисует лето листвы узор,
а путь бурьянен и век песчан,
лучом-иголкой окно задев,
слезинку-солнце смахнёт с лица,
и поседеет внезапно день,
присевший странником у крыльца.
Застыв у края января
Застыв у края января,
не жди меня – я буду скоро,
лишь фонари заговорят
и облака опустит город,
лишь на ладонь прольётся день,
как сон, как кофе растворимый,
а в придорожной пустоте
исчезнут сосны-пилигримы,
и прошлый свет, ещё живой –
не много выждали с тех пор мы –
за тишиной сторожевой
шагнёт с заснеженной платформы.
Но ты дорогу не бросай –
пусть ни о чём желтеет пресса,
пусть эхом бьются голоса
в окно вечернего экспресса
и добела, до седины
пусть времена сменяет кто-то,
лишь то, на что обречены,
спроси у первого по счёту.
И даже это не узнав,
беги-беги в пути – по пояс,
пока узлом дорожным нас
железно связывает поезд,
пурга срывается на крик,
беги: всё выжившее – ново,
и есть в запасе на двоих
судьба случайных остановок.
Она любила землю.
Она любила землю.
Когда-то в детстве
на её уроках
мы делали маленькие ровные холмики – грядки,
и оставляли жертву – взамен себя – семена.
А сами росли – уходили.
Она оставалась
и каждую весну
приводила новых
к вечному капищу.
А в том феврале
ещё из-под снега
земля позвала её.
Что мы знаем о девочке…
«что мы знаем о девочке в платьице длинном?»
А. Григорьев
Что мы знаем о девочке? – бантики, колосок,
полнолюбие мамино, к счастью прямой пробор,
над макушкой колышется радуга голосов;
сонный ялик баюкая, бьётся луна о борт.
Утро – домик соломенный. Радости мотылёк
всё летал бы, но выскочит Мурка и лапой – цап,
смех рассеется облаком робко, под потолок
полетит с подоконника солнечная пыльца.
Дни шагают уверенней, твёрже и всё смелей,
кукушонок в часах старается: тик-тик-тик.
Детство шорохами осыпается с тополей,
что мы знаем о девочке? – бабочка, улетит.
Что мы знаем о девушке? – куколка, огонёк,
все цвета раскрываются в срок – до мурашек аж –
и летит, устремлённая, утро сбивая с ног,
окрылённая лайками: кофе и макияж.
Солнце смотрит завистливо вслед – вся такая, ах –
и выводит кокетливо в тучах шальной разрез,
дни с усталости валятся – вечно на каблуках,
но она всё задорится – и ведь не надоест –
и не ищет, казалось бы, помощи и защит.
Мама счастья семейного просит у всех богов,
а она улыбается, хмыкает и молчит.
Что мы знаем о девочке? – спрятана глубоко.
Что мы знаем о женщине? – соль, головная боль,
от ещё незабытого – кофе и аспирин,
не спасает заветное прежнее «будь собой» —
тишина, отражение, тень посреди витрин.
Каблуки уменьшаются, цифры стремятся «за»,
голоса понижаются – сдержанны и чёрствы.
Только утро доверчиво дремлет на волосах,
поселяет соломенный свет посреди листвы.
Годы треплют, не жалуют истово, по-мужски.
Уязвлённого, женского времени млечен ход.
А вокруг неизменные бантики, колоски.
Что мы знаем о девочке? – кажется, ничего.
Смотри – берёза входит в дом
Смотри – берёза входит в дом,
древесный сумрак рассыпая.
Мы спим. И лампочка слепая
пьёт пустоту стеклянным ртом.
Ночь не вмещается в углы,
стекает в сад, ложится в зелень.
В окно черёмухи глазеют.
Берёзе странны и малы
наш сон, пропахший чабрецом,
и эта жизнь, что мне принёс ты;
она – несёт пустые гнёзда,
в которых не было птенцов.
Она спешит, пока мы спим,
их пустоту прикрыть листвою,
но пёс по ним упрямо воет,
седеют яблони по ним.
Качает гнёзда: бай-баю,
в испуге ищет: «где вы? где вы?», —
её скрипучие напевы
остывшее воссоздают.
И просыпается тоска,
садится с нами на кровати,
берёзу просит: «хватит-хватит».
Часы бегут из туеска
и жизнь течёт, но всё не та.
Берёза ношу держит крепко
и достаёт за веткой ветку
уже из нашего гнезда.
И, плача с ней, – по ком? по ком? –
на плечи надеваю день я,
а мир, лежавший на коленях,
под ноги катится клубком.
Через меня
Пока земля из сумерек глухих
к рассвету гонит сны-солончаки,
пока, весну надев, костлявый лес
выходит к дому дню наперерез,
а небо дремлет на семи ветрах,
переведи меня через овраг.
Пока, преданья ветхие поправ,
рождает ночь Адама из ребра
и наполняет силою слепой,
и кормит мной, ознобом и собой,
а он растёт, предтеч опередив,
через него меня переведи.
Мой слух, мой круг, мой тихий поводырь,
во мне останься чуткостью воды,
пробейся в дни, как вешняя трава,
внезапно сам себе расшифровав
навязчивых часов речитатив,
через меня меня переведи.
Там всё само создавалось как-то
Там всё само создавалось как-то,
верстались дни наугад, на раз,
и сны, наколотые на кактус,
по вечерам заползали в нас.
Потом их прочь прогонял будильник,
сбегали страхи следами лыж.
Мы обретались и находили,
и не теряли – копили лишь
кошачью вечность под одеялом,
ручные речи, глубинность глаз –
всё это нас не соединяло,
всё это там создавало нас.
И мир, со щедростью в нас налитый,
играл изгибом ветвей-бровей,
там наше счастье качали лифты,
мы становились живей-живей.
И он остался. В погоне той же
бегут чернильные феврали,
пробелы тоньше, прологи дольше,
а мы всё дальше, а мы ушли.
Там незнакомые рыбки-тени
скользят по окнам на дне весны.
Мир полноводен и полноценен,
и мы там, кажется, не нужны.
С подъездов облетает мошкара
«Она ушла, но я с тобою, кот.»
М. Дынкин
С подъездов облетает мошкара
и заживает надпись на заборе,
и он живёт,
живёт и носит горе от сумерек до самого утра.
Он кормит горе
досыта
собой,
собой, пустой квартирой и стихами,
ветшает свет, вода съедает камень,
растения бредут на водопой
и тени прижимаются к земле.
Он лишнее вычёсывает гребнем,
а горе разрастается и крепнет,
и из него выходит, охмелев,
в глаза бросает пепел седины,
сидит в углах, встречает на вокзале,
а он хранит несказанного залежь
и в доме до рассвета ищет сны,
зовёт кота и с деревом слепым
единодушно смотрит на дорогу.
Ночь бьёт хвостом, посеребрённым рогом
его толкает прочь из скорлупы,
и шорохи сменяются людьми,
желаний нет и веры нет, и сна нет.
А он всё смотрит, смотрит и не знает,
что из него она глядит на мир.
А в феврале
Год выдался на редкость бунтовщик.
Февраль дороги ищет наудачу:
То слякотно, по-мартовски, заплачет,
То норовом морозным затрещит.
Гнетёт забот изношенных тряпьё,
Со всех сторон опять пугают гриппом.
А двор живёт, за окнами рассыпав
Горошины озябших воробьёв.
И я живу. Остались голоса —
Забытое далёким эхом тешат,
И улицы названья носят те же,
И водят мир по тем же адресам.
Ещё часы на тумбочке сопят,
Дом полуночный отражений полон,
(Стекающих от потолка до пола
И к потолку стремящихся опять),
И сны воспоминаньями больны.
Но беды, как известно, лечат вёсны,
А в феврале — пусть даже високосном –
Уже подать рукою до весны.