Меня позвали в Алма-Ату на праздник — Дни культуры России в Казахстане. У них в городе были запланированы собачьи бега, театральное действо какое-то под открытым небом, и всё сорвалось: дождь бешеный пошёл. А на катке Медео должны выступать барды: пригласили Мищуков, Витю Луферова и меня. На катке сделали помост деревянный. Вот на этом помосте мы должны выступать. Но народ не едет в горы — в городе дождь проливной. А наверху всё по-другому: каждое утро приходит туча, и на Медео туман — руки не видно, к одиннадцати утра эта туча уходит и светит солнце.
Тогда местное руководство решило сделать следующее: надо сделать концерт, как будто бы люди собрались. Всё это будет снимать телевидение, чтоб показать и в министерстве отчитаться за потраченные на Дни культуры миллионы, что они мероприятия провели. И вот мы без публики должны делать всё как на самом деле.
Я попадаю в ситуацию. Они узнали, что я тренер по фигурному катанию. А я двадцать пять лет к тому моменту уже не стоял на коньках, но было сказано: надеваете коньки, проводите показательный урок с детьми (пятилетками), а потом поднимаетесь на помост и поёте свои песни. Всё мило и прекрасно.
Мне дают коньки, приводят детей. Всё впрямую снимается телевидением, без репетиции. Ну, как сказал Марк Твен, первое, что я увидел, когда выехал на каток, — были мои собственные пятки. Моё падение никого не удивило. Это Марк Твен пишет о своём посещении турецких бань. Вот и я сразу — бабах, чувствую: разучился кататься. Кое-как поездил, смотрю — вроде ничего, уже стою, но неуверенно.
А детей в это время родители ставят, я сказал, чтоб три метра между ними было — чтоб глазом на конёк никто не упал: это ж дети, страшно же. Сзади за детьми стоят их бабушки, каждая бабка с вязаньем. А один папашка, как выяснилось, мясник из продовольственного магазина, купил на этот случай коньки (он когда-то то ли на хоккейных коньках катался, то ли хоккеем занимался) — белые такие фигурные коньки — и стал сбоку смотреть на всё это безобразие.
Первое, что я сделал, — подъехал к детям — они стоят как пингвины, крылья опустив, глаза таращат на меня, — хотел остановиться и тут же упал. Параллельно со мной упал этот мясник. Я проверил часы — ровно двенадцать, — подумал, что пушка стрельнула . По льду Медео пошла здоровая трещина: он затылком вмазался в лёд так, что после этого два года двоилось в глазах. Дети с визгом весело (они, оказывается, умеют кататься) взяли его за коньки и поволокли в травмпункт. Их вернули обратно, поставили снова (всё это снимается радостно телевидением), я подъехал к ним и сказал: «Дети, самое главное — научиться правильно падать», — и тут же упал правильно, все дети упали со мной вместе правильно. Я упал на правый бок, и дети на правый бок сразу рухнули. Они подумали, что я им показываю. Бабушки стали их поднимать, три бабки сразу треснулись об лёд, и их отнесли в травмпункт.
События развивались дальше. Я сказал: «Дети, сделайте пистолетик, — они сделали, — а теперь ласточку, — сделали, — а теперь вокруг меня перебежкой», — и они поехали хороводом. В это время мне машут руками — скорей на сцену. Там по времени всё чётко рассчитано, а я не могу из этого смерча вырваться. Кое-как выбираюсь, говорю: «Дети, до свиданья, домой!» — и они умчались.
Поднимаюсь по ступенькам на платформу. Там для меня стул под ногу стоит. А я же на коньках: на остром коньке нога из стороны в сторону вихляется. Вторую ногу ставлю на стул: конёк острый — сиденье лопается (оно кожаное) и из него прёт пух клочьями. Запихиваю ногу в стул, чтобы не качаться, и начинаю петь песню: «А я еду, а я еду за туманом…». Я не заметил, что надо мной трос идёт. Мне перед выступлением сказали: «Петь столько-то минут и уходить сразу же! Вслед за вами выступает альпинист и поёт песни Визбора. Хорошо поёт».
А режиссёр, Станиславский новоиспечённый, придумал такую штуку: с горы, с самого верха, трос протянут, и тот на карабине должен на сцену съехать и запеть песню Визбора «Так вот моё начало…».
Я не успел уйти. А альпинист уже поехал. Он на скоростях сшибает меня, и я вместе со стулом улетаю на лёд, получаю травму — и меня, в клочьях пуха, уносят на носилках. По дороге слышу, что он действительно неплохо поёт Визбора.
Попадаю в травмпункт, рядом лежит папашка-мясник и говорит мне: «Прежде чем работать, думать надо!» — «Абсолютно прав», — отвечаю. Он лезет под подушку и достаёт «маленькую». Мы её выпили и подружились. Я-то быстро вышел оттуда — у меня только ушибы, — а он потом долго лечился.
Рассказ и фото предоставлены вдовой Юрия Кукина Галиной Кукиной.