Призёр10-го Международного Грушинского Интернет-конкурса в номинации «Поэзия», поэт, автор и ведущая программы о поэтах на радио МедиаМетрикс. Родилась в городе Сургут Тюменской области, живёт в Москве. Окончила МГУ имени М. В. Ломоносова, факультет иностранных языков и регионоведения (кафедра сравнительного изучения литератур и культур). Призёр 10 Грушинского интернет-конкурса 2020 года. Лауреат (3 место) национальной премии «Поэт года» в основной номинации 2018 года. Публиковалась в литературных журналах: «Плавучий мост», «Южная звезда», «Сетевая словесность». Автор сетевого поэтического альманаха «45-я параллель». Автор трёх поэтических книг: «Воспитывать нельзя» 2015 г., «Легче пёрышка» 2019 г. Издательство «Перо», «Раздать снежинкам имена» Издательство Российский союз писателей
Содержание
Окно дрожит – пугливое окно.
Окно дрожит – пугливое окно.
Мы выпиты – вот оголилось дно, –
на дне осадок слов и снегопада.
Из глаз не слёзы крошатся, а лёд.
И вязнет тишины тягучий мёд.
Молчу. Молчим. Тут говорить не надо.
Мы спим – ничьи – у Господа в руках,
пока переведут на щебет птах
слова, что мы друг другу не сказали.
Дрожит от ветра пыльное стекло.
Речь бьётся в горле пуганой пчелой.
Я это слышу, а тебя едва ли…
Мой север
Разляжется на звёздном мхе рыбак –
на острых иглах низкорослых сосен.
Трещит от ветра Обская губа
под лай остервеневших псов-торосов.
Суровых зим непроходимый край,
проталины в сердцах людских? едва ли.
Зудит под кожей комариный май –
минорный писк непрожитой печали.
Там бабушка выходит до зари,
бельё сырое вешает под снегом.
И долго на верёвках пузырит
морозом накрахмаленное небо.
Иначе
Из бледности моей, из нежности предавшей
тугую тьму любви возьми на карандаш, и
в холщовом поле сна, средь сныти и потерь,
вперёд смотри – туда, где крашеная дверь.
Она одна стоит, открытая картинно.
За ней блестит река, колышется рябина.
Смотри, смотри ещё – назад дороги нет –
как убегает в щель гречишный жаркий свет.
Обжечься? Ерунда! Так глину обжигают –
горячие слова по чашкам разливая.
Скажи, что это ты пришёл – небрит, колюч.
…иначе для чего на шее носишь ключ?
Варежка
Полудрёма выщербленных улиц,
томное бесснежье на двоих.
Будто мы с зимою разминулись,
варежку в дороге обронив.
Будто бы прогнозы обманули,
обещая счастье или снег.
Только тень накинута на стуле,
только звук в распахнутом окне.
Ничего, ей-ей, не происходит,
лишних слов высокая вода.
Варежка, смотри-ка, на дороге –
для чего, кому её, куда?
В декабре
Глаза откроешь – утро серое:
морока, морось, все дела.
От одуванчикова семени
была зачата эта мгла.
Лес одиноких чёрных зонтиков
идёт, качается толпа.
Смахнёшь усталость с подоконника
и со стола.
Подаст тревожный звон из сумрака
спешащий в прошлое трамвай.
Не привыкай смеяться с умными
и с нелюбимыми вставать.
Не привыкай, а то не сдюжится –
подскажет дождь, что тут тире.
Ей-ей, последний листик кружится,
непредставимый в декабре.
Никому
Тихо так, что хочется заплакать,
петь и пить какую-то бурду.
Что же ты молчишь, моя собака,
ни о ком вздыхая на ходу.
Сумерек пронзительные лица,
мёрзлых дней последняя пора –
пролетит внутри, робея, птица,
выпорхнет у третьего ребра.
Видимых границ не нарушая,
на ладонь присядет чуть дыша.
Ни за кем идёт весна большая,
никому не сможет помешать.
И не вспомнишь что там, но отзовётся
И не вспомнишь что там, но отзовётся –
до утра потом в голове звенит:
отголосок счастья, обломок солнца,
под цветной стекляшкой – пустой тайник.
Там играет музыка, рвутся струны,
прикипает музыка к ноте «до».
Исчезает кто-то походкой лунной
в длиннополом сером своём пальто.
Тишина проклюнется под подушкой,
и не вспомнить кто он, каков на вид?
Приходите, доктор, меня послушать –
почему оно до сих пор болит?
Всё пустое. Выдохнешь – блажь какая! –
трын-травой колючею поросло.
Только ждёт чего-то душа босая.
И стихи приходят.
Одни.
Без слов.
Шёл снег, нисколько не печалясь
Шёл снег, нисколько не печалясь,
как будто шёл из добрых снов.
Ему со всех окон стучали,
а он в ответ стучал в окно.
Он так прошёл, что показалось –
границы стёрты, сломлен страх,
что всё со всем поцеловалось
и не рассталось до утра.
Белели, успокоясь, крыши,
и светом полнилась страна –
холодным, безграничным, вышним,
аж захотелось – пусть услышат! –
раздать снежинкам имена.
Луна, как яблоко раздора
Луна, как яблоко раздора
(смотри – откушен левый бок),
висит над морем-морем-морем,
таким бескрайним, ах и ох!
Куда бежит ее дорожка,
соединяя рай и ад?
В своём волнении киношном
смотри, не спрашивай куда.
Мы будто в первый раз на море,
нам только ноги намочить.
Тут, кроме нас и чаек кроме,
луна безбокая молчит.
Нас освещает вскользь, украдкой –
смотри, запомни хорошо!
Как нам сейчас легко и сладко,
как будто майский дождь прошёл.
Рождественское
Мороз заточит окна, реки, лица.
Январь приходит сам – его не ждут.
Как в янтаре уснувший кровопийца,
спит в январе комар – и ни жу–жу.
Не лепится ни снеговик, ни баба.
Быстрее, чем начнётся, кончен день.
И только мчит по свитеру к закату,
цепляя петли, вязаный олень.
Приходят гости шумно, с пирогами.
Приходят гости – разве запретишь?
А ты стоишь, застыв под облаками,
и варежками взвешиваешь тишь.
Замотана в январские метели,
очнёшься с края чистого листа:
в последний час присядешь к колыбели,
чтоб разглядеть рождённого Христа.
Только так
Ты не спорь, нас никто не осудит,
не жалей, я прошу, ни о чём.
Жизнь ещё раз нас перетасует,
в переходе толкая плечом.
Мы пройдём – незнакомые – мимо,
не поднимем скучающих глаз.
Время плавится неумолимо,
прорастая забвением в нас.
Мы ещё что-то важное помним,
зажигаем в надеже огни.
Только нежность и трепет в ладонях
мы смогли до сих пор сохранить.
Обними – от меня не убудет, –
так целуй, чтобы стало светло.
Перевиты дороги и судьбы,
словно капли дождя за стеклом.
Не считай сколько лет под ногами,
промолчи уходящему в такт.
Я к тебе прижимаюсь стихами,
я умею любить только так.
Сколько смотришь в душу, в глаза, в окно
Сколько смотришь в душу, в глаза, в окно,
не отводишь взгляда от комнат тёмных –
убегает станция, ждёт перрон,
пролетает птица на крыльях сонных.
Задрожат огни – мотыльки и свет –
и пейзаж родится неповторимый.
Как давно – ты скажешь – сошло на нет.
Как вчера – я вспомню – была любимой.
Промелькнуло, кануло – не беда.
Звякнет в чае ложечка удивлённо,
что несутся в прошлое поезда,
что ерошит солнце деревьям кроны.
Простые картинки
Мимолётность, солнца краешек,
стол, балкон и тишина,
белых птиц тугие клавиши,
беспокойная волна.
Всё, что видишь, всё, что помнится –
сколько б ни мелькнуло лет,
всё, что в сердце колоколится –
спи-усни, моя бессонница, –
лучше не было и нет.
Луг с глазами васильковыми
проморгался и затих.
Безрассудность мотыльковая.
Стол накрыт: скатёрка, стих.
Зреет, пузырится яблочко,
рвётся беглый белый тюль,
шляпка, на бретельках маечка –
называется июль.
Ускользая
Списывая лето со счетов,
окунувшись в мыльный морок лени,
смотришь вдаль – не видишь ничего.
Дом пустой и пыльные ступени.
Ну, закрой-открой ещё глаза,
лишь мгновенье – пшик – и улетело.
Вспомнится зачем-то стрекоза –
лёгкое мерцающее тело.
Дон паук и фрау стрекоза,
извините, вновь к вам обращаюсь.
Ничего нельзя вернуть назад, –
честно говоря, и не пытаюсь.
Бьётся ритм – ступенек чёткий строй.
Вот и осень бросилась под поезд.
Там, в траве озябшей луговой,
я иду – невидима по пояс.